Бабочки летят на огонь (Часть 01)

Бабочки летят на огонь

Он ворвался в нашу жизнь, как в уныние спокойного, солнечного дня врываются грозовые тучи. Я не встречала раньше никого, кто бы ступал так легко, точно кости его невесомы, с таким размахом брал эту жизнь, словно ничего не боится. Он и не боялся, разве что скуки. Как-то раз он сказал нам с братом, что, если все-таки умрет однажды, то выберет ад, а не рай.
«Только подумайте обо всех тех людях, которых можно встретить там, внизу ».
Родителей бросало в дрожь от одного его вида. Не то чтобы наша семья придерживалась строгих правил или была очень консервативной, но папа преподавал в Королевском колледже, мама была помощником музыкального директора в Ковент-Гардене, они принадлежали к определенному, в некотором смысле традиционному, слою интеллигенции, а Эдди…Эдди, словно ярко-красное кресло посреди комнаты, трепал их нервы. Он мог явиться в невероятно обтягивающих штанах или желтом пиджаке, а как-то на ужин он пришел в настоящем фраке, при этом глаза его были ярко накрашены, а лицо покрывала белая краска. Он весь вечер предлагал одной из оперных прим вытащить карту у него из кармана – обещал, что это будет именно та карта, которую она захочет.
Но Эдди приносил в дом цветы – розовые гвоздики, ирисы, сирень, он улыбался так искренне, и, думаю, никогда не мог отказать в помощи. На самом деле Эдди чаще нравился, после того как, конечно, переставал пугать.
Когда я впервые его увидела, мне было восемнадцать лет. Я лежала дома всю неделю с ангиной и читала в кровати «Историю философии» Рассела - я была тогда серьезной девушкой, которая недавно поступила на математический факультет и считала наибольшим сумасшествием в своей жизни ночное купание в Брайтоне. Но однажды мой брат с грохотом ворвался ко мне в комнату.
-Знаешь, что я сделал?
-Сломал дверную ручку? – спросила я и тут же умолкла, заметив незнакомый блеск в глазах Джеймса.
-Нет! Лучше! Я сломал…О, подожди. Я тебя сейчас познакомлю с Эдди. Эй, ты что там застрял на лестнице?
-У вас много картин! – раздалось из коридора. Голос был спокойный, даже немного застенчивый, что потом крайне не вязалось с увиденным. Когда Эдди вошел в комнату, то перед глазами возник высокий, стройный молодой человек, с очень выразительными, хоть и нельзя сказать красивыми, чертами лица. У него были темные глаза, острый нос - без сомнений в жилах у него телка восточная кровь. То, как он держался, каким прямым казалось его тело, меньше всего складывалось воедино с интонациями голоса и взглядом. Честное слово, если бы не вся эта экстравагантная внешность, я бы сказала, что он стеснялся не меньше меня.
Мой брат познакомился с Эдди в художественной академии. Сначала они много проводили времени вместе, строили какие-то грандиозные планы – Непал, Кавказ, Куба, - а потом Эдди вдруг исчезал, месяцами не появлялся у нас. Родители только успевали с облегчением вздохнуть, когда Джеймс снова врывался, и уже по тому, как распахивалась дверь, мы все знали, что Эдди вернулся.
-У вас много картин, - повторил Эдди, остановившись на пороге комнаты.
-А вам нравятся картины? – спросила я.
-Насколько я выгляжу? - вдруг спросил Эдди, повернувшись к Джеймсу, - Ты бы дал мне шестьдесят-семьдесят?
Джеймс засмеялся.
-И я думаю, что я еще не настолько стар, чтобы ко мне обращались на «вы», - Эдди снова перевел взгляд на меня. Хотя он шутил, меня не покидало чувство, что он волнуется. – Впрочем, и вы не так уж стары, чтобы заслужить «вы» с большой буквы.
-У нас все «вы», кто не «ты», а в круг «ты» входят лишь родные и близкие, - заметил Джеймс и сел ко мне на кровать.
-А я кто? Я и родной, и близкий, - пожал плечами Эдди. Он прошелся по комнате, изучил полку с книгами, пробежался пальцами по моей коллекции колокольчиков и только тогда повернулся снова к нам.
-Эдди, - сказал он, протягивая мне руку.
-Мери, - ответил за меня Джеймс и вытащил у меня из рук Рассела, - История западной философии, - прочитал он вслух, - слушай, ты же болеешь, тебе надо лечиться чем-то попроще. Мери у нас великий мыслитель, - добавил он.
-А я, знаешь, не люблю думать, - заявил Эдди, на миг он утих, но вскоре неожиданно изрек, присаживаясь ко мне на кровать. - Была в орехе фея у крошки Мэри Бэлл, а у верзилы Джона в печенках черт сидел. Любил малютку Мэри верзила больше всех, - они переглянулись с Джеймсом и закончили в унисон, - и заманила фея дьявола в орех!
-Я вижу, думать вы не любите, но Уильяма Блейка все же знаете, – заметила я, чувствуя некоторую скованность от присутствия едва знакомого человека на моей кровати.
-Уильяма Блейка? – удивился Эдди, - Нет, это я сам придумал. Джеймс, твоя сестра продолжает обижать меня своим «вы». Честное слово! - Эдди встал с кровати.
В своей тщетной попытке описать Эдди, я забыла рассказать о том, что бросалось в глаза больше всего при первом знакомстве. Он двигался, говорил, даже смотрел на вас так, словно разыгрывал сцену из спектакля. И очень скоро, незаметно для вас самих, вы оказывались вместе с ним на сцене, втянутые в его историю. В конечном итоге вы никогда не могли понять, шутит он или действует всерьез.

Через несколько дней после этой встречи родители уехали к друзьям в Оксфорд, и Джеймс с Эдди решили устроить, как они называли, «белые ночи». Они собрали у нас половину своей академии. Не буду стараться описать то, что происходило дома, достаточно представить большой взрыв, в котором перемешались смех, перья, блеск и музыка.
Они объявили карнавал, и когда Джеймс зашел ко мне, я не сразу узнала его с накладной бородой и в цилиндре с синим пером. Он просил меня спуститься к ним. Я отказалась, и он не стал долго уговаривать - женский голос ласково звал его «Джеми-Джими, ты где?»
Я погрузилась в свои книги, - с которыми тогда проводила намного больше времени, чем с людьми, - только иногда отвлекаясь на доносящиеся снизу звуки пианино и арии.
С Эдди я увиделась, если можно это назвать встречей, намного позже. Шум и суматоха вечера сменились тихой ночью, пропитанной дымом сигарет и длинными, наркотическими композициями в стиле The Doors. Было около трех часов ночи, меня разбудил приступ кашля, и я встала открыть окно и впустить свежей воздух. Я сразу заметила, что кто-то стоит внизу. Это был Эдди, он курил и смотрел на деревья напротив. У нас во внутреннем дворике росли два красивых старых дуба – гордость и реликвия семьи.
На Эдди был черный костюм, из верхнего кармана торчали два цветка, руки обтягивали белые перчатки, а на голове у него был парик, обладающий некоторым сходством с прическами рок-звезд восьмидесятых. В этой одежде, на площадке залитой лунным светом, Эдди напоминал мима из черно-белого кино.
Эдди поднес к губам сигарету в очередной раз и вдруг поднял голову, он заметил меня и улыбнулся. Затем помахал рукой в своей белой перчатке, словно кукла со сцены, и сделал реверанс.
Я улыбнулась ему в ответ. И он остановился. Выражение его лица осыпалось, как краска, взгляд изменился. Что-то грустное появилось в Эдди, и это было так незнакомо в нем, что возникло чувство, будто ты застал его наедине в своей комнате.
Мне захотелось что-то ему сказать, но он уловил это намерение и поднес палец к губам, улыбнулся и снова перевел взгляд на деревья.
Минуты катили свои повозки, и мир вокруг медленно преображался, деревья взметнулись к черному небу, пространство, точно раздвинутое огромными ладонями, открылось амфитеатром. Далеко внизу, на сцене, стоял Эдди – крохотная фигурка посреди ночи. Я впервые чувствовала подобное, и не думаю, что кто-то еще мог бы вызвать у меня похожее ощущение грандиозности. Мне нравился Эдди, хотя поняла я это намного позже. Тогда я считала, что для близости с человеком нужно знать о нем все. Джеймсу приходилось нелегко, когда я буквально заваливала его вопросами, пытаясь докопаться до того, что, как мне казалось, было в нем настоящим.
Кроме того, я была страшно нетерпима к вещам, которые презирала, как в самой себе, так и в остальных. А Эдди я не понимала, стоило только начать вписывать его портрет в рамку, как он ускользал от меня и рассыпался. Так было и в тот вечер. Он стоял внизу, весь состоящий из лунного света, неземной, печальный, и я готова была закричать из окна, что понимаю его, но он, как река изменился в мгновение ока, бросил сигарету и вернулся в дом.

Ни Эдди, ни Джеймс не были тогда с кем-то в постоянных отношений, они оба исповедовали принципы свободной любви – любовницы, возможно, даже любовники, а среди них, иногда, любимые.
До встречи с Эдди Джеймс был более сдержан, хотя у него никогда не возникало проблем с компаниями для приятного времяпровождения, это происходило автоматически. Без того жара и азарта, которые распалял в нем Эдди, превращая каждую, даже самую случайную, встречу в целое событие. Правда, Эдди так же легко, казалось, забывал об этих событиях, терял из виду людей, которые еще вчера провозглашались самыми достойными и красивыми во всей Вселенной.
Сейчас, когда я думаю о них, мне все чаще кажется, что Джеймс на самом деле был намного увереннее в себе, чем Эдди. Он никогда не испытывал сомнений по поводу своей внешности, его с детства окружали таким вниманием и любовью, что он и сам их легко находил в людях.
С Эдди все обстояло иначе, он боролся каждый день – с неуверенностью, внешними недостатками, скромностью, но делал это так незаметно и безупречно, что только после долгого и близкого с ним знакомства, можно было догадаться о трудах, которых ему это стоило. В конце концов, он настолько преуспел в создании другого Эдди, что многие считали его заносчивым и высокомерным, влюбленным во все, что он делает, и, тем не менее, это не мешало им восхищаться.