Бабье лето 01

Часть первая

Ружьё Геринга

Генерала привезли под утро, но с полной уверенностью можно сказать, что в тот момент и в голову никому не пришло, что этот маленький старичок, тихо лежавший на кушетке - генерал.
На нём был застиранный комбинезон с маленькими желтыми танками на петлицах, болотные сапоги, и было понятно, что он из тех охотников, что с открытием сезона тучами съезжаются на местные озёра. А по тому, что сапоги, цвета кофе с молоком, были импортные, можно было предположить, что старичок не из простых, но то, что он генерал, повторяю, не пришло в голову никому.
Санитарка Настя, маленькое, тощее, косоглазое , неопределённого возраста существо постучала костистым пальцем в дверь и пропищала: - Докта-а-а-р! В приёмную-ю.
Дежурный врач Данилов, крепко спавший под утро, с трудом проснулся, медленно встал. Посмотрев в зеркало, он увидел там свое заспанное лицо с всклокоченными волосами. Он потянулся, поправил халат, пригладил волосы, и вышел в приёмную.
- Вот, - сказала пожилая фельдшерица со «скорой», до этого тихо сидевшая на стуле, - С озера привезли. Боли в сердце.
- Как дела? - спросил Данилов, наклоняясь над кушеткой.
- Хреново, - ответил старичок, - Инфаркт.
- С чего Вы взяли? - спросил Данилов, не любивший, когда больные сами ставят себе диагнозы.
- Потому, что уже был один – строго сказал старичок.
- Да? - удивлённо , открыв рот, спросил Данилов.
- Да, да! - сказал старичок ещё строже.

Где-то ближе к полудню Данилов сидел в кабинете и смотрел в открытое окно. Он уже давно провёл обход больных, сделал назначения, сходил на пищеблок, где его вкусно накормили, и теперь ему предстояло то, что он больше всего не любил - писать дневники в историях болезней, которые кипой лежали перед ним на столе. Сквозь ветви старого, большого дерева лился слабый солнечный свет, и вдали была видна тёмно-красная стена кирпичного сарая и старая, серая лошадь, и старый конюх на деревянной ноге, топтавшийся с ней рядом. Веяло тишиной и покоем, и Данилов хотел, уж было прикрыть глаза, как вдруг он увидел нечто такое, что его очень удивило.

По больничному двору быстро шел, почти бежал, главврач в коробом , сидящем на нем белом халате.
Удивление объяснялось тем, что главврач надевал халат только в особо торжественных случаях, ежедневно им себя не обременял, скромно объясняя всем непонятливым, что он -прежде всего администратор; и никогда не спешил, ходил важно, компенсируя тем самым свой маленький рост и невзрачную внешность.
Пока Данилов с тревогой обдумывал всё это, в коридоре раздались быстрые шаги и дверь распахнулась.
- Где генерал?! - закричал главврач с ходу.
- Генерал? – испугался Данилов, - Какой генерал?!
- Ну, генерал, генерал! - мотал рукой главврач, - Сегодня привезли!
- Так он генерал ? - изумлённо вытаращил глаза Данилов.
А главврач уже схватил его за рукав и потащил за собой.
- Вот! - сказал он , втолкнув Данилова в свой кабинет, -
Дежурил сегодня.
В кабинете сидел грузный, с холёным лицом человек, которого, не смотря на охотничьи доспехи сразу можно было представить генералом, а то и маршалом.
- Как дела у Ефима Николаевича? – вежливо спросил он.
- И - инфаркт, - слегка заикаясь, ответил Данилов, - Повторный инфаркт.
- Его можно везти в Москву?
- Нет, - отрицательно замотал головой Данилов, - Нельзя.
- Угу, - промычал, качая головой человек, - Может для лечения что- то нужно?
- У нас всё есть! - бодро сказал из-за спины Данилова главврач.
- Если можно…- начал Данилов.
- Одну минуточку! - прервал его человек, достал из внутреннего кармана блокнот, и как-то очень профессионально открыл его, - Слушаю!
Как выяснилось потом, он был метрдотелем старого московского ресторана, до этого долго проработав в нём официантом. – Передайте генералу, - сказал он, убрав блокнот, - Что ружьё я его забрал. Он наверняка беспокоиться будет. Ружьё очень ценное. Из коллекции Геринга.
Данилов с главврачом переглянулись, но ничего не сказали.

Ужинал Данилов в столовой, которая, вообще то, громко называлась рестораном, потому что работала до позднего вечера, там был буфет, и в ней можно было выпить.
В последнее время, он обычно встречался там с двумя молодыми учительницами, недавно приехавшими в местную школу по распределению.
Кудрявая, с хорошим бюстом и весёлым нравом Галя преподавала физику; сухощавая, немногословная Наташа - литературу. Гале можно было рассказывать анекдоты, и она звонко смеялась, Наташа была очень начитана, и с ней можно было рассуждать на всякие отвлечённые темы. Они обе имели виды на Данилова, который в этой глуши был завидным женихом. Галя откровенно строила ему глазки, Наташа только вздыхала, изредка бросая быстрые взгляды.
Данилов был в некотором замешательстве. Они ему обе нравились, каждая по своему, и он не мог сделать выбор. Как было бы хорошо, думал он, если бы вместо двух, появилась бы вдруг одна, с бюстом и характером Гали и с глазами и интеллектом её подруги.
-К вам генерала привезли? - спросили они его, едва присев за стол.
Данилов кивнул головой. Он жил здесь уже второй год и не удивлялся тому, что новости разносятся по посёлку моментально.
- Как всегда? - спросила официантка, молодая, но потрёпанная бабёнка, отворачивая в сторону лицо с подбитым глазом.
- Да - хором ответили они.
- Планы на вечер? - повернулась к Данилову Галя, - В клуб, говорят, кино новое привезли.
- Нет, - сказал Данилов, с трудом оторвав взгляд от её декольте, - Устал. Дежурство, да ещё генерал… Спать надо.

Следующим утром Данилов первым делом заглянул к генералу.
Тот лежал на спине, сложив руки на груди, и Данилов хотел уже испугаться, но за его спиной, в конце коридора громко крикнула санитарка, старичок вздрогнул и открыл глаза. - Как дела ? - спросил Давыдов. -- Знаете, ничего, - сказал генерал, - В прошлый раз гораздо хуже было. А где моё ружьё?
- Его ваш приятель взял, - успокоил его Давыдов, и присев на соседнюю кровать, спросил: - Оно на самом деле из коллекции Геринга?
- Да, - мотнул головой генерал.
-Того самого? – с недоверием спросил Давыдов
- Да, - мотнул головой генерал ещё раз.
Данилов помолчал в нерешительности, потом спросил: - А как оно к вам попало?
- Да очень просто, - сказал генерал, - Военный трофей.
- Трофей?! - удивлённо переспросил Давыдов.
- Ну да! - с ноткой раздражения сказал генерал, - Чего ты удивляешься? Геринг ведь охотником страстным был, у него ружей, говорят, больше тысячи было. Когда наши в восточной Пруссии его охотничий замок взяли, там их сотни полторы нашли. Один маршал восемь штук себе прихватил. А потом уже, после войны, раздаривать начал. На хрена ему столько ружей? Вот мне на юбилей подарил.
- У него ствол длинный, - добавил генерал после паузы, и антабок не было, потом пришлось приделывать.
- Чего не было? - спросил Давыдов.
- Скобы такие. К ним ремень крепится. Геринг ружья то не таскал. Ему подадут, он выстрелит, и в сторону. Ему следующее.
- Да, - восхитился Давыдов, - Круто!
- У меня в Москве ещё « Зауэр» есть, - продолжил генерал, с удовольствием расширяя свою любимую, ружейную тему, - Ему лет шестьдесят будет. В отличном состоянии! Немецкие ружья очень хорошие. Если за ними постоянно следить, они долго служат. А когда в отставку уходил, мне тульское ружьё подарили. Так у него, представляешь, стволы внутри позолоченные ! Я из него так ни разу и не стрельнул, лежит как сувенир.
- Да! - ещё больше восхитился Давыдов, - Посмотреть бы!
- Ну, так что, - просто сказал генерал, - Будешь в Москве, заходи. Покажу. Ты сам – то местный?
- Нет, - покачал головой Данилов, - По распределению. Второй год…
- У меня младшая внучка, тоже, в медицинском учится - сказал генерал, - заканчивает на будущий год.

Тут открылась дверь, и в палату вошла медсестра, держа в одной руке лоток со шприцами, в другой капельницу, - Вас на планерке ждут! - бросила она через плечо Давыдову.
Когда Давыдов пришел повторно, в палату лился солнечный свет, кружились за окном сухие листья, дрожали на полу тени.
- А у вас тут лошадь вроде есть? - спросил генерал, - Я что то слышал…
- Да, - сказал Давыдов, - есть старая кляча. И кучер старый, одноногий. Держат из жалости. Ждут, кто первый помрёт.
- Ногу то на войне потерял? - тихо спросил генерал.
- Наверное, - сказал Давыдов, - Точно не знаю.
Он был молод, и его мало интересовали эти вопросы, эгоизм еще бил в нем ключом, и он не подозревал, что пройдет много лет, он постареет, и часто будет вспоминать прошлые времена. Эту тёплую осень, деревянную больницу, старую лошадь, кучера, курящего самокрутки, и совершенно не будет помнить то, что было неделю назад.
Генерал же был стар, понимал, что ему мало осталось, и ему очень хотелось пережить ещё один инфаркт, встать на ноги, встретиться со старым кучером, поговорить.
Тут дверь опять открылось, и в проёме показался главврач.
Он снова был в халате, и улыбался во весь рот, как новогодний Дед Мороз. Сделав секундную паузу, он шире открыл дверь, и в палату вскользнула стройная, коротко стриженая молодая женщина.
- Дедушка! - воскликнула она, и бросилась к кровати.
Давыдов удивлённо посмотрел на главврача, тот мотнул ему головой, и они исчезли.

Рабочее время закончилось, но Данилов, обычно сбегавший пораньше, в этот день не торопился. Терзаемый сомнениями, он ходил по кабинету из угла в угол. Ему хотелось ещё раз зайти к генералу, но не только для того, чтобы узнать о его самочувствии, а ещё раз посмотреть на его внучку. Он видел её всего одно мгновение, но чувствовал, что она понравилась ему. Наконец он решился.
- Как хорошо, что ты пришел! - встретил его генерал, - Вот внучка моя, всю ночь в дороге была, устала. Ты позаботься о ней, покормить её надо, отдохнуть.
- Ну конечно! - сказал Давыдов, радуясь такому благоприятному началу, - Я сейчас на пищеблок схожу. А ещё у нас ресторан есть!
- Лучше в ресторан, - сказала внучка, вставая, бросив при этом на Давыдова короткий оценивающий взгляд, - Я скоро вернусь, дедуль!
Потом на них все смотрели. Смотрели в больнице, пока они не вышли из ворот, смотрели на улице, пока они шли до ресторана. Давыдов здоровался со знакомыми, которых в тот вечер оказалось больше чем всегда , а те переглядывались, смотрели вслед, стараясь понять с кем это он идет. Когда они сели за столик, Давыдов заметил, что на них из буфета сначала смотрела официантка, потом она исчезла, и появилась толстая повариха, которую потом сменили посудомойка и уборщица. Наконец осмотр закончился, и подошла официантка, с самым независимым видом, и положила на стол меню, предварительно протерев салфеткой. – Не надо, Вер, - сказал ей Давыдов, - Давай как всегда! Та обиженно вздернула нос , взяла меню и ушла.
- У них фирменное блюдо есть, - пояснил Давыдов, - Очень вкусно!
Тем временем в ресторан вошли молодые учительницы, его подруги. Они оторопело посмотрели на него, потом, не сговариваясь, сели за дальний столик, что – то тихо говорили. Когда к ним подошла официантка, они её о чём - то спросили, но она только пожала плечами.

Генеральская внучка всё это видела, в но не придавала значения, а смотрела на взволнованного и неуверенного в себе Давыдова и понимала, что он ей приятен.
- Знаете, мне понравилось. Очень вкусно, - сказала она, когда они вышли, - А квас просто шикарный! Как он называется? - Медовый. - ответил Давыдов, довольный, что угодил ей. - Ну что, большое спасибо, - сказала внучка, поправляя прядь каштановых волос, - Я пошла!
- Может, прогуляемся немного? - тихо спросил Давыдов, - Здесь храм очень красивый.-
- Храм? - спросила она, посмотрела на часы и вздохнула, - Ну что ж, пойдёмте, посмотрим храм.
Был тот тёплый, прекрасный вечер, какие бывают только бабьим летом. Солнце уже село в сиреневые облака, но небо было ярким, и было очень тихо. Они шли по узкой аллее в окружении старых лип, шуршали под ногами листья, потом аллея вдруг кончилась и они увидели храм. Он был большой, в псевдорусском стиле, очень красивый. Казалось, что он покрыт тонкой паутиной и лишь его старые кресты ещё горели в лучах заходящего солнца.
- Боже! - искренне восхитилась внучка, - Никак не ожидала! --Я тоже в первый раз обалдел, - сказал Давыдов, - Места то вроде глухие, а храм шикарный. Его местный купец построил, перед революцией. Миллион рублей золотом.
- Он храм на Фонтанке очень напоминает, - сказала внучка.
- Да, да - согласился Давыдов, - Его столичный архитектор проектировал, денег не жалели.
Сумерки быстро густели, стало ещё тише, а на потемневшем небе загорались первые яркие звёзды.
- Как у здесь хорошо! – сказала внучка, - Воздух чистый, очень тихо … А у нас!? Смрад, грохот, все куда-то бегут..
Когда они шли обратно, Давыдов остановился у старого, деревянного, двухэтажного дома: - А здесь я живу. Может, у меня переночуете? Гостиницы то нет… - Я лучше к дедушке пойду.
- А зачем? Вы ему мало чем поможете, - сказал Давыдов, - Сегодня сестры опытные дежурят. У меня места много, отдохнете.
Они поднялись по скрипучей лестнице, прошли тёмным коридором, и Данилов наугад отпер дверь. Комната действительно оказалась большой, с высокими окнами, с тёмными бархатными шторами, и тёмной, старой мебелью.
- Не ожидала, - изумилась внучка, - Смотрите, даже пианино есть!
- Здесь, долго врач жила, - сказал Данилов. Старая дева.
Так вот, говорят, она в лунные ночи свет не зажигала. На пианино Бетховена играла.

Ранним утром внучка лежала на большой, старой кровати и смотрела в тёмный потолок.
В комнату медленно вползал рассвет, старый дом тихо кряхтел, а рядом, уткнувшись в подушку, сопел Давыдов. «Интересный поворот получился» - думала она, - « Ехала к деду, а приехала к любовнику. А он молодец, старался. Честно сказать, не ожидала.»
Она думала о том, что уже вторую ночь практически не спала, о том, как хорошо было бы сейчас полежать в горячей ванне, и о своём деде, который уже очень стар, но всё ещё ездит на свою дурацкую охоту.
Стало еще светлее, где то вдалеке несколько раз тявкнула собака, стрелка на тёмных, старинных часах, висевших на стене, подбиралась к пяти.
Внучка тихо встала, быстро оделась, и выскользнула в коридор. Там было очень темно, нашарив дверную ручку, она открыла какую - то дверь, и на неё пахнул запах давно живущих там старых и больных людей. Она быстро прикрыла дверь, пошла наугад, под ногами что- то загремело, потом слабо нарисовался лестничный проём, и по скрипучим ступеням она быстро сбежала вниз.
На улице стоял густой туман, и было очень тихо. Она быстро шла, глядя себе под ноги, по аллее меж больших, тёмных деревьев. Неожиданно что- то чёрное сорвалось сверху, и старая ворона громко каркнула у неё над головой. Её стало страшно, она остановилась и посмотрела назад. Дом, где она провела ночь, смутно темнел в тумане.
А Данилов наоборот проспал. Когда он проснулся, на часах было уже почти девять. Он поспешно оделся, и, не умываясь, побежал на работу.
Подходя к больнице, он уже издалека понял, что там что-то произошло. Во дворе были незнакомые машины, стояло несколько военных, кучка охотников в болотных сапогах, и ещё какие-то незнакомые люди.
Данилов почти догадался, почему они здесь собрались, но очень не хотел в это верить.
Первым, кто ему попался в коридоре, был главврач, который опять был в халате. Вопреки трусливому ожиданию Данилова, он ничего не сказал про его опоздание, а только на ходу бросил: - Бумаги оформи! Вскрывать отказались…
Генерала Данилов больше уже не видел. Он и раньше ходил в сырой, удушливый морг крайне редко, а теперь ему и вовсе не хотелось видеть мёртвым человека, с которым он разговаривал ещё вчера.
Генеральскую внучку он видел мельком. Она была уже в чёрном платке, и очень бледна. Она лишь бросила на него виноватый взгляд, в котором читалось: - Вот видишь, он умер, а мы…
Последним приехал генеральский друг, метрдотель знаменитого ресторана. Он был в темном, дорогом костюме, с напомаженными волосами, и выглядел очень солидно. Персонал больницы рассматривал его больше других.
Наконец дорогой красный гроб вынесли из морга, погрузили в военную машину, и она медленно выехала со двора. За ней тронулись другие, и вскоре исчезли из вида. История с генералом вроде как завершилась.
Главврач позвал Данилова к себе в кабинет.
- Вот, - сказал он, поставив на стол бутылку коньяка, - Генеральский друг дал. Помянуть.
Коньяк был хороший, и они, не торопясь, тихо переговариваясь, помянули всю бутылку.
Данилов, ни куда не заходя, поплёлся домой. Поднявшись к себе, он рухнул в неубранную кровать, и, засыпая, сквозь пьяный угар, вдруг почувствовал на подушке еле уловимый запах недавно спавшей здесь женщины.

На следующий день бабье лето кончилось.
Сначала шли дожди, шли долго, недели полторы. Земля, высохшая за лето, впитывала их как губка, дороги развезло.
А потом подул северный ветер, оборвал листву, похолодало.
Дни становились всё короче, солнце светило редко, красные закаты над дальним лесом сгорали быстро.
Данилов тоже заметно изменился. Он стал хмурым, разговаривал мало. Вначале окружающие это не понимали, потом быстро смекнули - сохнет по московской вертихвостке. Про их молниеносный роман знали все. Он по прежнему встречался с учительницами в ресторане, но уже не шутил, анекдоты не рассказывал. Те переглядывались, пытались его развеять, но всё было напрасно.
Приходя домой, он бесцельно сидел в старом, скрипучем кресле, а когда ложился спать, то долго не мог заснуть. В душе он прекрасно понимал, что его хандра объясняется не только воспоминаниями о той ночи, но ещё и тем, что эта ночь уже больше никогда не повторится.
В его голове крутилось, что он уже знает что – то похожее, а потом его вдруг осенило! Как он мог забыть!? Это же, как у Бунина! Солнечный удар! Случайная встреча, волшебная ночь, а потом разлука и дикая тоска!
После того, как он вспомнил Бунина, ему полегчало. Осталась только тихая, одному ему понятная грусть, состояние, которое, вероятно, и называют ностальгией.

Но судьба вдруг преподнесла ещё одно искушение.
- Ты знаешь, - сказал ему главврач, - Генеральские вещи остались!
- Какие вещи? - удивлённо спросил Данилов.
- Кастелянша пришла. Спрашивает, долго ли они будут у меня валяться ? Пойдём, покажу!
На диване в его кабинете лежал большой рюкзак, болотные сапоги, защитная куртка.
- Вот, смотри! - сказал главврач, - Генерала забрали, а вещи забыли. Не знаю, что и делать! Фляжка вот, наверное, дорогая.
Фляжка была тёмного серебра, с тонкой, замысловатой гравировкой, на толстом, кожаном ремне.
- Да, - сказал Данилов, - вещь красивая, явно старая. Немецкая, вероятно.
- Ну вот! - расстроился главврач, - И куда это деть?
- Я отвезу! - неожиданно для себя сказал Данилов.
- Отвезёшь? - удивлённо спросил главврач, - В Москву?!
- Ну, а что такого? - сказал Данилов, чувствуя, как у него вдруг заколотилось сердце, - скоро праздники, с выходными три дня, успею.
Главврач как - то странно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Весть о том, что Данилов собрался в Москву, мгновенно облетела больницу. Мнения были разные, но в основном его жалели, полагая, что он делает это напрасно.
Сам же Данилов желал лишь одного - что бы время до праздников пролетело как можно быстрее. Он был по прежнему, немногословен, но было заметно возбуждение, сменившее его прежнюю хандру.
Накануне отъезда он подстригся, сходил в баню, выгладил свой парадный костюм, вычистил до блеска ботинки. Немного подумав, он решил, что в этих ботинках ему далеко не уехать, а потому пошел к соседу и попросил у него на время резиновые сапоги.
В последний день у всех уже было предпраздничное настроение. Данилов каждые пять минут глядел на часы; санитарки гадали, выбросят ли в сельпо, что ни будь к празднику; а дворник, качаясь на ветхой стремянке, прибивал на угол красный флаг.

Вечером, с большим рюкзаком на плече Данилов стоял на остановке.
Когда, качаясь на ухабах, приполз грязный автобус, из него с шумом вывалилась приехавшая домой на праздники молодёжь. Желающих ехать обратно в райцентр не оказалось, и Данилов два часа трясся в автобусе в полном одиночестве.
На вокзале, взяв билет, Данилов переобулся в свои щегольские ботинки, долго думал, куда девать соседские сапоги, потом, пройдясь в конец перрона, нашел укромное место и спрятал их там.
Когда подали состав, то оказалось, что его тянет старый, гремящий, пускающий клубы дыма паровоз. Вагоны тоже были старыми, с жёлтыми, тусклыми фонарями, и Данилову всё это вдруг понравилось, было во всём этом, что - то романтичное, чеховское, сюжет для рассказа, где молодой земский врач едет в столицу к прекрасной даме.
Надвинув шляпу на нос, он хотел было уснуть, но вагон дрожал, колёса стучали, а паровоз часто, не понятно кому, свистел.
Потом он всё же забылся тёмным наркотическим сном, а когда вдруг неожиданно проснулся, то увидел, как за чёрными верхушками пробегающих за окном деревьев мелькает бело-жёлтый обломок убывающей луны.
Ранним, серым утром, с тяжелой головой Данилов вылез из своего старого вагона, и, боясь опоздать, побежал в кассу брать билет на подмосковную электричку.
Теперь уже всё было по - другому. За окном мелькали дачные посёлки, на частых остановках садились всё новые пассажиры, и наконец, набитая до - верху электричка, прибыла в Москву.
Подчиняясь общему потоку, Данилов быстро пробежал по перрону, потом нырнул в метро, убедившись уже на входе, что ездить с генеральским рюкзаком не так уж и удобно.
Дом на проспекте оказался очень большим, монументальным, его вид вызвал у него ощущение робости. Лестница была широкая, мраморная, с чугунными литыми перилами. Дверь в генеральскую квартиру тоже была солидная, с бронзовой, витой ручкой.
Робость Данилова усилилась неоднократно, он словно протрезвел, и вдруг ясно понял, что затеял совершенно глупое дело.
Но отступать было поздно, и с отчаяньем обречённого он нажал кнопку звонка.
Дверь не открыли. Данилов нажал повторно, результат был тот же. Постояв еще немного, он нажал ещё раз, потом медленно повернулся, но мысль о том, что делать с генеральским рюкзаком его остановила. Не везти же его обратно?
Тут за его спиной что-то щелкнуло, Данилов резко, с испугом обернулся и увидел, что массивная дверь приоткрылась.

- Вы к кому? - послышался за дверью заспанный голос.
-Я вещи привёз, - громко, с волнением сказал Данилов, - Откройте!
- Какие еще вещи? – спросили за дверью.
- Генерала! Их забыли в больнице. Я врач!
В дверном проёме показался серый глаз, под прядью русых волос.
- Врач? Тот самый?

Данилов не понял, что значит « тот самый», но после паузы сказал: - Да!
Дверь открылась.
Она была в халатике, непричесанна, и молча, разглядывала Данилова. Это была, очевидно, младшая внучка генерала.
Данилов с облегчением сбросил, надоевший ему рюкзак, вытащил из кармана фляжку: - Вот, вещи забыли. Я привёз.
- Спасибо – сказала она, - А сестра про них даже не вспомнила.
В прихожей никто больше не появился, и Данилов, постояв немного, сказал, - Я пойду, наверное…
- Ну что Вы, - с укоризной сказала она, - Вы же с дороги. Раздевайтесь, проходите. Я вас хоть чаем напою…
Они сидели за большим круглым столом в полутёмной гостиной. Младшая внучка всё разглядывала Данилова, о тот смущался и болтал чайной ложкой в стакане. Потом, вдруг что-то вспомнив, засмеялся.
Внучка удивлённо вскинула брови.
- Совсем как у Чехова! - сказал Данилов.
- У Чехова? - спросила внучка.
- Да! - Данилов откинулся назад, - У него есть шикарная фраза о том, что провинциальные знакомые хороши только в провинции. В столице они выглядят совсем по - другому, и слишком долго мешают чай в стакане. Совсем как я!
- Ну, это Вы зря, - сказала младшая внучка, - Вы сестре очень понравились. Она сказала, что мне бы мужа такого, как Вы.
- Мужа? – удивлённо спросил Данилов.
- Да, - сказала внучка, - Симпатичный, скромный, начитанный. В постели хорош…
- Она и про это сказала? - порозовел Данилов.
- Ну а что такого? - невозмутимо сказала внучка, - У нас с ней нет секретов. Сёстры, всё - таки…
- А где она сейчас? - спросил Данилов.
- Поехала с мужем к свекрови, скоро вернутся. Тут недалеко.
Воцарилось молчание. Данилов смотрел в стол и опять болтал ложкой в стакане.
- Как там у вас сейчас? - спросила внучка, - Сестре понравилось. Сказала, что храм очень красивый.
- Сейчас плохо, - тихо сказал Данилов, - Холодно, грязно, скучно.
Они опять замолчали, и в тишине было хорошо слышно, как хлопнула дверь.
- Ну вот, приехали, - вспорхнула внучка и поспешила в прихожую. Там раздались приглушенные голоса, потом дверь в гостиную открылась, и появилась та, ради кого Данилов и приехал.
- Это Вы? - спросила она, удивлённо разглядывая причесанного, празднично одетого Данилова, - Неожиданно…
- Я вещи привёз, - вскочил со стула Данилов, тоже удивлённый тем, что вошедшая женщина выглядит уже не так, как месяц назад.
- Вещи? Спасибо! Мы тогда всё забыли… - сказала она, одновременно думая о том, что теперь делать с этими вещами, и о том, что в любую секунду может появиться муж, задержавшийся у машины.
Опять хлопнула дверь, женщина исчезла, и через мгновение кому-то сказала - А у нас гость! Доктор приехал!
Её не поняли, и она продолжила: - Из больницы, где дед лежал. На праздник в Москву приехал, заодно вещи его захватил. Мы их там забыли.
Она говорила громко, что бы Данилов её услышал и понял, что он сейчас просто посторонний человек, сделавший мелкую услугу.
Муж был среднего роста, лысоватый. Он протянул Данилову руку, изущающе взглянув, а Данилов, в очередной раз, как попугай повторил: - Вещи привёз. Забыли…
Воцарилось гробовое молчание, и Данилов, поняв, что надо как – то выкручиваться, сказал: - Генерал говорил, что у него ружья знаменитые есть. Даже самого Геринга…
- Хотите посмотреть? - обрадовался муж, - Пойдёмте в кабинет.
Кабинет был небольшой, окнами во двор. На стене висел портрет генерала в парадной форме, с орденами. Данилов его рассмотрел, потом спросил: - Не знаете, откуда он был родом?
- Откуда – то, из под Вятки, - сказал муж, вытаскивая из-под кровати ружейные чехлы.
«Похоже» - подумал Данилов.
В ружье Геринга ничего особенного не было, ружьё как ружьё, только стволы были длиннее, чем обычно.
- Это на самом деле Геринга? - недоверчиво спросил Данилов.
- Наверное, - пожал плечами муж, - Он так говорил.
А вот «Зауэр» был хорош! Тёмный ореховый приклад, матовый блеск стволов, знаменитые три кольца - всё было в отличном состоянии, хотя ружьё было очень старым.
- А вот это тульское, - сказал муж, - На юбилей подарили.
- Я знаю, - сказал Данилов, - У него стволы позолоченные.
Он посмотрел в глаза сидящему на портрете генералу, и вышел из кабинета.
Провожали его втроём. Муж сдержанно улыбался, младшая внучка кривовато усмехалась, а старшая, из-за спины мужа, смотрела ему в глаза, и в них сквозило: - Ну, извини… Ты же видишь…
Потом вдруг взяла лежавшую на рюкзаке фляжку:
- Вот, возьмите на память… о дедушке.
Данилов секунду подумал, усмехнулся, и положил фляжку в карман: - Спасибо.
Подняв воротник, надвинув на нос шляпу, уже не отягощенный рюкзаком, Данилов бесцельно брёл по проспекту. В глазах рябило от множества флагов, плакатов, и транспарантов. Москва была готова к своему главному празднику.
Заметив что - непонятное, он подошел ближе, и с удивлением увидел, что вся соседняя улица, насколько хватало глаз, была заполнена военной техникой.
Такое Данилов видел впервые. Он долго шел, с мальчишеским любопытством разглядывая эту тщательно вымытую, без единой царапины, тихо стоящую армаду, готовую в любой момент взреветь, и по приказу двинуться туда, куда прикажут: или на парад, или на поле брани.
Побродив ещё, Данилов вдруг почувствовал, что он уже устал, что ему надоела эта снующая вокруг толпа, шум машин, хрип репродукторов. У него ещё было время, и он хотел было зайти в музей, посмотреть импрессионистов, потом передумал, и увидев вдалеке большую, красную букву «М», поспешил туда.
Обратный путь всегда короче, и Данилов легко проделал его, проспав всю дорогу. Потом он опять трясся в автобусе, и только увидев вдалеке купол храма, вспомнил, что забыл на вокзале резиновые сапоги, одолженные у соседа.
Домой он пробирался медленно, обходя лужи и канавы, оглядываясь по сторонам, испытывая странное ощущение, словно он здесь давно не был, и в глубине души сознавал, что ему приятно сюда возвращаться, словно он приехал домой.
Поднявшись к себе в комнату, он, не раздеваясь, сел в кресло, вытащил из кармана фляжку и положил рядом. Его большая кровать так и не была застелена, и глядя на неё, он испытывал чувство неловкости за то, что он принял банальную интрижку за нечто гораздо большее; что нарушил покой московской семьи, дав повод для подозрений лысеватому мужу. Ещё он чувствовал, что младшая внучка понравилась ему, и ещё то, что в нем самом, что - то изменилось.
Посидев еще немного, он спустился вниз, и, сказав соседу, что потерял сапоги, дал ему денег. Потом он поднял к себе, разделся, и поставил на плиту чайник. Не успел чайник вскипеть, в дверь постучали. Удивленный Данилов открыл, и видел соседа снизу. У того в руках была бутылка водка и тарелка с маринованными грибами.
- «Господи!» - возвёл глаза к небу Данилов, - « Как же ты чуток»!

По возвращении из Москвы Данилова ждали два сюрприза.
- Побледнел! - объявила всёзнающая Дуванова в пищеблоке, где собрались мед.сёстры после обеда.
- Кто побледнел? - спросили её.
- Данилов! Прихожу к нему, говорю: - Деньги собираем! А он мне: - Кто - то умер? - Почему умер? – говорю, - Наташа Соловьёва замуж выходит. И он побледнел!
- С чего бы это? - переглянулись сёстры.
- Вот уж не знаю, - театрально развела руками Дуванова.
- Вечно ты, Верка, сплетни по больнице собираешь, - с презрением посмотрела на её Шишкина, и вышла, хлопнув дверью.
- Чего это она? – вытаращила глаза Дуванова.
- А ты не знаешь?! В Данилова влюблена!
- Так она же замужем!
- Ну и что?! - вскочила с табуретки пышная Семенчук, - Если замужем, так и влюбится нельзя? И тоже хлопнула дверью.
- Господи! - обалдевшая Дуванова посмотрела ей вслед, - И она что ли?
Данилов об этом разговоре, разумеется, не знал, но известие о будущем замужестве Соловьёвой ему действительно было неприятно.
С Наташей, маленькой, тихой медсестрой, он часто дежурил, и он знал, что нравится ей. Сам же он к ней был равнодушен, и потому срабатывал пушкинский принцип: - чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей. Долгими вечерами, при свете настольной лампы он рассказывал ей все, что приходило ему в голову. Рассказывал про студенческую жизнь, полную проблем и приключений, про стройотряд, про своего друга Серегу, пьяницу и саксофониста. Как после пятого курса их муштровали на лагерных сборах, и вернувшись, они, как следует, напились, и всю ночь с криками маршировали перед общагой. А на шестом курсе было свободное время, и он устроился работать в театр, таскал декорации, и хорошо узнал, как выглядит театр изнутри.
Она его внимательно, молча, слушала, подперев рукой подбородок, и в глазах её он читал обожание, и ему это льстило.
Данилов знал, что за ней ходит высокий, тихий парень, он видел их несколько раз вместе, но она обращалась с ним строго. И вот теперь, после даниловских похождений, решила его осчастливить.
Вечером он пошел в ресторан, где не был неделю, в надежде, что придут его подруги, и они пришли, но не одни, а с двумя молодыми лейтенантами. Они с ним громко поздоровались, сели за дальний столик, и были очень веселы, пили вино, много смеялись, изредка бросая в сторону Данилова небрежные взгляды.
После того вечера молодые учительницы в ресторане больше не появлялись.
Данилов теперь сидел до закрытия, в полном одиночестве, потягивая пиво, для того, что бы придя домой, сразу лечь спать.
Однажды он почувствовал, как за его спиной в сторону буфета протопало что большое и тёмное. Вначале в буфете были слышны негромкие голоса, потом раздались крики, и это большое и тёмное, бормоча угрозы, двинулось обратно.
- Эй! - окликнул Данилов, - Присядь сюда!
Это был мужчина лет тридцати, в чёрном, бесформенном пальто, висящим на нём как на чучеле. Он был небрит, с длинными сальными волосами, и в целом представлял крайне неприятное явление, если бы не его глаза, большие, голубые глаза обиженного ребёнка.
Данилов окликнул официантку, и когда та, нахмурив брови, подошла, сказал: - Бутылочку, принеси!
- Это ему что ли?! - взвизгнула та.
- Почему ему? Мне, - невозмутимо сказал Данилов, - И парочку салатов.
Мужчина с удивлением посмотрел на него и облизнулся.
Официантка принесла заказ, швырнув тарелки на стол, и громко стукнув бутылкой. Не дожидаясь приглашения, мужчина разлил водку, и, пробормотав: - « Ну, будем…», одним махом опрокинул свою рюмку в рот.
« Да он, наверное, алкаш» - подумал Данилов, и тоже выпил. Не прошло и минуты, как со словами - «Между первой и второй», мужчина налил еще.
«Точно алкаш» - утвердился в своём мнении Данилов, и уже не удивился, когда тот, произнеся на этот раз: - «бог троицу любит» разлил остатки.
Данилову никогда не приходилось, так быстро пить водку и он почувствовал, как у него зашумело в голове, а мужчина тем временем откинулся на стуле, опустив руку почти до пола, и прикрыл глаза.
«Ещё уснёт» - подумал Данилов, но мужчина вдруг встрепенулся, откинул прядь волос, и сказал: - Из последнего… В знак благодарности.
В лужах тают облака.
Грязь, пальтишко ветхое.
Тополь, сбросивший листву,
Ловит ветер ветками.

Высыпаю на ладонь
Из кармана гроши я.
Сосчитаю и скажу
Слово нехорошее!

Не хватает мне деньжат!
Впрочем, что тут странного?
Мне б всего один глоток,
Чтоб родится заново!

Чтобы снова жизнь любить,
Вознесясь над лужами.
Чтоб печали позабыть
Никому не нужные!

- Ловит ветер ветками? - хмыкнул Данилов, - Это чьи стихи?
- Как, чьи? - удивился мужчина, - Мои! Вот сейчас сочинил.
Так Данилов познакомился с местным поэтом Федей Чурбаковым.
С того вечера они начали встречаться практически ежедневно. Вначале, Чурбаков делал вид, что их очередная встреча совершенно случайна, и у него даже в мыслях не было болтаться около ресторана, но вскоре, уже не стесняясь, стал каждый вечер приходить туда. Иногда у него, откуда - то появлялись деньги, и он, по купечески, швырял их на стол, но это было не часто, и в основном расплачивался Данилов. Оказалось, что они были нужны друг другу, хотя бы потому, что Чурбаков был ещё не законченный алкоголик, и ему требовался собутыльник, а Данилов понял, что встретил интересного, самобытного человека, встряхнувшего его жизнь.
В больнице про это быстро узнали, стали шептаться, а главврач несколько раз с подозрением его рассматривал, но ничего не сказал.
Осознав, что ежедневные пьянки в ресторане накладны, и дают повод для сплетен, они прекратили туда ходить, и стали встречаться у Данилова. Там, при свечах, они выпивали обязательную бутылку, рассуждали на разные темы, спорили, потом, на десерт, Чурбаков читал свои стихи. Стихи эти были не совершенны, напоминали Данилову, плохо сколоченную табуретку, но почти в каждом из них были одна, две фразы, которые говорили, что такую табуретку никто другой сколотить не может.
- Ты пойми, - говорил Чурбаков, - Настоящий поэт, стихов не пишет. Они у него сами в голове возникают. Причём всегда неожиданно, ниоткуда. Озарение, какое – то! Это уж потом надо гусиное перо в чернильницу пихать, а сначала они в голове, только в голове. Я свои стихи никогда не записываю, все помню. Вот если в газету надо послать, тогда печатаю. У меня машинка старинная есть, большая такая, американская. С войны, говорят, завалялась.
А Данилов, покачиваясь, слушал его, глядел на мерцающее пламя свечей, на тени, прыгающие по стенам, и совершенно не думал о том, что на утро у него будет болеть голова, и надо будет опять идти на работу.
Он и к Чурбакову в гости ходил. Шел в первый раз, думал, развалюха какая ни будь, но очень ошибся. Дом оказался большой, по фасаду пять окон, внутри было как- то непривычно чисто, большие иконы темнели в углу. Мать Чурбакова, в синем платке, ему тихо улыбнулась, пригласила войти. Чурбаков исчез, а Данилов, взглянув на мать, виновато вздохнул: - За бутылкой побежал.
Сейчас, глядя на маленькую женщину, он вдруг со стыдом понял, как страдает она из-за пьянства сына, и что он, образованный, вроде, человек, ему в этом потакает.
- Ну что ж, - спокойно сказала мать, - Гость пришел. Полагается. И после паузы добавила: - Он, как с Вами познакомился, лучше стал.
- Лучше? - удивился Данилов.
- Конечно. Он раньше вдрызг напивался, а теперь нет. Тихо придёт, спать ляжет.
Пораженный услышанным, Данилов сказал: - Его бы полечить надо.
- Так он же раньше нормальный был. Техникум кончил, в армию сходил. Это он, после несчастной любви запил.
Данилов вытаращил глаза. Чурбаков про несчастную любовь ему никогда не говорил.
- Была тут у нас одна, - неохотно сказала мать, - Красивая. Он ей всё стихи сочинял. Расписываться даже собирались. А она, в последний момент, взяла, да и улизнула.
Дал, да - грустно покачал головой Данилов, - Все проблемы от женщин.

На следующий вечер, когда они опять сидели у Данилова он спросил: - Слушай, а почему у вас в доме такой порядок? Нигде такого не видел. -Так у меня бабка старообрядкой был, - сказал Чурбаков, - Она, и мать так воспитала.
- Старообрядкой? - удивился Данилов, - Я слышал про них, но никогда не встречал.
- А их уже почти не осталось, - сказал Чурбаков, - Строгие люди были, настоящие русские. Они под запретом были. Пётр Первый, козёл, их здорово потрепал.
- А купец, на чьи деньги храм построили, он тоже, из этих был?
- Конечно! Бабка, помню, говорила, что сход собирали. Он спросил, что строить: железную дорогу, или храм. И большинство решило, что храм. Вот так и остались в болотах.
Данилов помолчал, потом решил сказать про то, что тяготило его последний день.
- Слушай… Я вчера, на мать твою посмотрел, что – то мне её жалко стало.
- Конечно, жалко! - легко согласился Чурбаков, - Всю жизнь в колхозе, муж рано умер, сын алкаш.
Данилов был удивлён этим признанием, и после паузы, спросил: - Может, как то… подзавязать?

- Исправить меня захотел? - усмехнулся Чурбаков, - Так это уже многие пробовали, ты не первый! Напрасно! Понимаешь, я пью, из - за того, что смысла в нашей провинциальной жизни не вижу.
- Смысла в жизни? - удивился Данилов, - А я думал из - за любви…
- Из - за какой, на хрен, любви! - расхохотался Чурбаков, - Это всё чушь, обман, иллюзии. Тебе что, мать сказала? Ну, была у меня, так называемая любовь, так она у каждого была! Сирень, луна, поцелуи… Но вечного же ничего нет!
- Она тебя бросила?
- Меня? Бросила? - высокомерно спросил Чурбаков, - Меня бросить нельзя! Нашла более надёжного самца, вот и всё.
- Что – то не понял.
- А что непонятного? Ведь бабы, в сущности своей - самки. У них основной инстинкт - размножение. Без него жизнь остановится. Вот, и моя: - сначала меня обнимала, а в институт поступила, сына полковника нашла, его обкрутила, благо красивая.
- Я, действительно, очень переживал, - со вздохом добавил Чурбаков, - Глупый был. Пить начал. Меня из газеты районной выгнали. А пару лет назад случайно её встретил, смотрю, господи, развезло - то её как! И я, из - за этой коровы, лысиной по паркету стачал!
- Как же « Я помню чудное мгновение»? - спросил Данилов.
- Так мгновение же! Мгновение! - закричал Чурбаков, - Как до тебя не доходит? Не целая жизнь, а мгновение. Реакция поэта! Вон, посмотри в окно. Что видишь?
- Ничего, - сказал Данилов, - Небо. Луна, наверное, взошла.

- А вот теперь, послушай, что я вижу, - Чурбаков откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
-Интересно, - злорадно подумал Данилов, - Что он сейчас придумает?
Чурбаков сидел минуты две, потом открыл глаза и прочёл:
Лунный свет, огарок свечки,
Больше нечего не надо!
Звёзды, кроткие овечки,
Божьего большого стада!
-Слушай, ты молодец - искренне сказал Данилов, - Это же твоё призвание!
- Это, только так кажется, - тихо сказал Чурбаков, - На самом деле трудно. Любое творчество трудно. Одного таланта мало. Надо много работать. А работать, я не могу, лентяй. Потому, наверное, и пью.
Они помолчали, каждый думая о своём, потом Чурбаков сказал: - Ну ладно, завтра завязываем. Я уже много раз завязывал. Пьём только пиво. К Мичурягину тебя свожу, будешь удивлён.
На следующий вечер, с пустой трёхлитровой банкой, они зашли в ресторан.
- Подруги больше не ходят? – спросил Данилов буфетчицу, пока та наливала им пиво.
- Нет, - ответила та, - Им комнату в общаге дали, там теперь питаются.
Дом, куда привёл Чурбаков, был неказистый, маленький, и Данилов засомневался, чем он его здесь может удивить.
А тот шикнул, на затявкавшую было собачонку и сильно постучал кулаком в дверь. - Степаныч! Открывай! Гости пришли!
Хозяину было под шестьдесят, он был маленького роста, и у него были фельдфебельские, закрученные вверх усы.
- Вот, - сказал Чурбаков, поставив банку на стол, - Доктора к тебе привёл, удивлять его будешь.
- Да чем удивлять то? - начал было тот, но Чурбаков его перебил: - Сам знаешь чем! Рыбу давай! Копчёная есть? Давай, давай! Знаем, ещё тот, браконьер то!
Пока они пиво под вкусную копчёную рыбу, Данилов всё крутил головой, осматривался. Они сидели на кухне, из неё вели две двери, одна из них была открыта, и было видно, что она пуста, оклеена газетами, а потолка сиротливо свисала лампочка без абажура.
Когда пиво кончилось, Чурбаков вытер ладонью рот и сказал, наверное, самому себе: - Вот видишь, как хорошо. И кайф, и голова не болит. И повернувшись к хозяину, добавил: -Теперь можно и удивлять.
- Ой, Федька, выдумываешь ты всё, - сказал тот, вставая, - Ну что ж, пошли.
Они вошли в комнату, и Данилов, тупо оглядывая серые стены, совершенно не понимал, чем его хотят удивить.
Он оглянулся на насмешливо ухмыляющегося Чурбакова, на потупившего взор хозяина, потом опять посмотрел на стены, и тут, его наконец осенило! На всех стенах, даже в оконных проёмах, от пола до потолка были длинные полки, и на них стояли обёрнутые в выцветшие газеты книги!
Данилов подскочил к полкам, вытащил наугад книгу, содрал газету и увидел что она совершенно новая, словно вчера из магазина. Он прыгал от стены к стене, смотрел книги, и убеждался, что все это многотомные подписныё издания, причем иногда даже старые, но всё равно в отличном состоянии, словно их никто не читал. Потом он замер, огляделся, и вдруг представил, как ярко и богато выглядела бы эта комната, если бы содрать с книг эти дурацкие обложки.
Хозяин, теперь тоже смотрел с ухмылкой, было заметно, что он доволен тем эффектом, что произвела на Данилова его серая комната.
- Где Вы это всё взяли? - спросил его Данилов.
- Как где? - удивился тот, - В магазине. Всю жизнь покупаю.
- И сколько их всего?
- А я и не помню, - сказал хозяин. Он достал замусоленную общую тетрадь, и протянул Данилову.
В тетради, по номерам, было записано всё, что стояло на полках. Данилов лихорадочно листал страницы, и понимал, что многое из указанного он не читал, а некоторых авторов, и не знал вовсе.
- И Вы это всё прочитали?
- Да ничего он не читал, - вмешался в разговор Чурбаков, - Сам не читает, и другим не даёт. Скупой рыцарь!
- Так Вы бы хоть газеты сняли, - сказал Данилов, - Так шикарно бы смотрелось!
- А зачем? - сказал хозяин, - Так сохраннее.

- Ну, как? - спросил Чурбаков, когда они шли обратно.
- Странное какое – то впечатление, - сказал Данилов, - С одной стороны книги шикарные, целая библиотека, с другой - все в газетах, никто их не читает. Может, он их детям отдаст?
-Да нет у него никаких детей, - тихо сказал Чурбаков, - Он один живёт.
« Тем более странно» - подумал Данилов.
Когда они подошли к дому, Чурбаков сказал: - Я не зайду к тебе. Завтра с утра в район поеду, может, опять в газету возьмут…
- Хорошо! - сказал Данилов, радуясь про себя тому, что Чурбаков, может быть, образумится, а он сам, немного отдохнёт.
Потом он лежал в кровати, глядел на косые тени на потолке, и думал о том, жизнь, действительно, тем и хороша, что полна неожиданностей. Он вспомнил, как однажды поздно вечером, на дежурстве, он увидел, что в красном уголке горит свет, и заглянув туда, увидел местного художника, который расписывал сцену. Он был стар, у него тряслись руки, но он упорно, не торопясь, делал своё дело. Они разговорились, и Данилов до полуночи просидел у него. Теперь, вот этот одинокий мужичок, всю жизнь собирающий книги, ну и, наконец, сам Федя Чурбаков, самобытный поэт, не видящий смысла в тихой провинциальной жизни. Может быть, они и делают всё это для того, что бы эту жизнь немного приукрасить?
На следующий день, под впечатлением от вчерашнего, Данилов решил сходить в библиотеку, где давно не был. Там, к своему большому удивлению, вместо пожилой женщины, что была там раньше, он увидел юное создание.
- У вас Фолкнер есть? – спросил Данилов.
- Фол…? - захлопала глазами девушка, - Не знаю… Я, недавно работаю. Посмотрите сами.
Данилов перебирал старые, потрепанные книги, с раздражением вспоминая вчерашнюю девственную библиотеку, и бросал взгляды в сторону, где за столом сидела юная библиотекарша, и настольная лампа золотила её волосы.
Фолкнера он не нашел, взял что попалось, потому, что уже знал, что через день, он придёт сюда снова.
Оказалось, что библиотекарша после школы поступала в институт, не прошла по конкурсу, и папа, местный начальник, пристроил её сюда. Данилов подбадривал её, рассказав, что тоже поступил не с первого раза, тоже не прошел по конкурсу, получив три балла на своей любимой физике, где всегда был отличником и ездил на олимпиады.
- Экзамены - лотерея, - говорил ей Данилов, - Как повезёт! Вот у меня на пятом, зимой… Завтра последний экзамен , а у меня только первые десять билетов прочитано. И вдруг утром стук слышу. Открываю дверь - Карев стоит в чёрной шинели. Ну всё, думаю, плакала моя стипендия! Это закон такой. Если Карев - значит - пьянка. На следующий день на экзамен прихожу, голова трещит, беру билет… И глазам не верю. Четвёртый!

Он стал ходить в библиотеку ежедневно, сидел до закрытия, потом они гуляли, но было заметно, что разговорчивая в библиотеке, на улице она больше молчала, и опускала голову, когда кто- то шел навстречу.
В больнице о новом увлечении Данилова быстро узнали, опять шептались, а костлявый хирург, когда они курили в коридоре, сказал вдруг напрямую: - К Надьке Шинкарёвой, говорят, ходишь? А ты знаешь, у неё ведь жених есть! Вересаева сын!
- Какого Вересаева? Какой жених? - удивился Данилов.
- Во, блин! – воскликнул хирург, - Вересаева не знает! Директор лесокомбината. А сын в Костроме, в институте учится. Вот так.
На Данилова это сообщение произвело очень неприятное впечатление, девочка ему нравилась, хотя он и понимал, что старше её на шесть лет. В библиотеку в тот вечер он не пошел, просидел в одиночестве дома. Не пошел он и на следующий день, но потом, увидев на столе библиотечную книжку, решил всё - таки сходить.
Пришел он вовремя. За столом, рядом с библиотекаршей, положив ей руку на плечо сидел рослый, длинноволосый парень. Он с пристрастием, как тот лысый муж в Москве, посмотрел на Данилова, но ничего не сказал.
- Ещё что-то возьмёте? - спросила она, бросив на Данилова короткий, растерянный взгляд.
- Нет, спасибо, - сказал Данилов, и, что бы как - то скрасить свой отказ, соврал: - Меня тут с Мичурягиным познакомили, у него шикарная библиотека оказалась, обещал снабжать. До свидания!
- До свидания, - тихо вздохнула она.
Данилов медленно шел по тёмной улице, а потом, увидев вдали фонарь у ресторана, повернул туда.
Там он неожиданно увидел Чурбакова.

- Что ты тут делаешь ? - спросил он его, - Почему один?
- Я к тебе заходил, - сказал Чурбаков, - Тебя нет. Ты же, говорят, по библиотекам теперь бегаешь.
- Уже не бегаю, - вздохнул Данилов.
Чурбаков был подстрижен, в новом плаще, и уже не походил на того оборванца, каким был в их первую встречу.
- Вот, - сказал он, выкладывая на стол районную газету, - Все последние стихи напечатали, целую вкладку. В штат взяли. Я теперь - корреспондэнт!
- Ну, что ж, - сказал Данилов, - Я рад.
- Отметим? - спросил, скосив голубые глаза Чурбаков.
- А, давай! - с облегчением махнул рукой Данилов, потому что в тот момент, он как раз этого и хотел.

На утренней планерке Данилов сидел с больной головой, прикрыв глаза. Он плохо слышал, что бубнит дежурный врач, как друг прозвучало нечто, что заставило его встрепенуться.
Он открыл глаза, увидел, что все смотрят в его сторону, и понял, что сказали что – то, касающееся лично его.
Заметив его взгляд, дежурный врач специально для него повторил: - Чурбаков, 30 лет, прободная язва. Направлен в район, там прооперирован. Состояние тяжелое.
Данилов вспомнил вчерашний вечер и понял, что расплата, в конце – концов наступила.
В конце рабочего дня его вызвали в кабинет главврвча. Тот опять был в халате, и выглядел очень серьёзно.
- Ну, что скажешь? - спросил он, - Ты же нормальный парень был! А как эта цаца из Москвы приехала, совсем свихнулся. Ведь все знают, зачем ты шмотки генеральские повёз! А с Федькой зачем схлестнулся? Вон он теперь под капельницей лежит, может коньки отбросит!
- Отпустите меня, - вдруг неожиданно для самого себя сказал Данилов.
- Что!? -вытаращил глаза главврач, -Ты же по распределению!
- Отпустите, - повторил Данилов, - Домой поеду. До Нового года доработаю, а там отпустите…
- До Нового года! - не унимался главврач, - Я, милый, тоже по распределению сюда приехал, а, видишь, на всю жизнь застрял.

Они долго молчали, потом главврач сказал: - Ладно. Работаешь до лета, до отпуска. У завхоза дочка институт кончает, сюда приедет.
А потом, постучав пальцем по столу, добавил: - И что бы тихо было!
Когда Данилов вышел на улицу, то увидел, как с неба медленно падает крупный снег. Он уже прикрыл осеннюю грязь, и земля была белой, и деревья стояли белые, и было совсем тихо. Он медленно шел по снегу, и еле заметная цепочка следов тянулась за ним.
Осень, наконец, кончилась, а с ней, может быть, и ушли его заботы. Оставалось совсем несложное - тихо жить, и ждать когда наступит весна, а за ней желанное лето.