23. Предатель

Веки были тяжелыми, словно налитыми свинцом. Как ни пытался Пашка открыть глаза, это у него никак не получалось. Все же тело казалось легким, невесомым. Но при этом почему-то не удавалось пошевелить ни рукой, ни ногой. И это несоответствие было странным и удивительным. И еще чей-то шепот... совсем тихий, но Пашка все-таки смог расслышать отдельные слова. Это были слова молитвы. Он снова попытался приоткрыть глаза, и на этот раз получилось. Светлые пряди волос и внимательные карие глаза, в которых была разлита тревога. Хрупкие женские плечи и губы, шептавшие слова молитвы. Молитвы о его спасении... На какой-то миг он совершенно отчетливо вспомнил, что уже видел это. Видел этот сон. Но где и когда? Сам ангел склонился над ним и плакал. И тогда он даже почувствовал слезу, упавшую на его небритую щеку. А затем ангел вложил в его руку икону.

Икона... Пашка неожиданно вспомнил все, дернулся, открыл глаза. Вместе с сознанием пришла боль, полоснувшая правый бок и заставившая его застонать. Сейчас всё было не сном, а реальностью. И белый потолок с облупившейся штукатуркой, который он увидел над собой. И склонившееся к нему бледное лицо Елены, которое осветилось улыбкой. Она вдруг порывисто прижалась щекой к его руке и поцеловала ее.

- Пашенька, - услышал он ее взволнованный голос. - Наконец-то ты пришел в себя. А мы с Настеной так волновались...

Маленькая девочка была здесь же, с матерью. Не по детски серьезно она стояла рядом с Пашкиной кроватью. А встретившись с ним взглядом, заулыбалась,

похожая на маленького ангелочка. В руке она сжимала какой-то предмет и, сделав шаг вперед, положила его на грубое казенное одеяло. Пашка увидел, что это была сваренная в кожуре картофелина.

- Дядя Паша, это тебе, - проговорила Настя.

Пашка улыбнулся ей и, неудачно пошевелившись, снова чуть не вскрикнул от боли. Он почувствовал, как справа сильно запульсировало и, проведя рукой по телу, дотронулся до туго наложенной повязки.

- Где я, Леночка? - хрипло спросил он. Перевел взгляд в небольшое окно, за которым уже начинало темнеть.

Он помнил лишь то, как потерял сознание в поезде, когда они с Леной и Настей уезжали. А затем все тонуло в какой-то вязкой тьме...

- Где мы? - с усилием повторил он вопрос.

- Это село Романовка, Пашенька, - ответила Елена, ласково проведя ладонью по его щеке. - Вчера утром тебе сделали операцию, серьезную. Ты потерял много крови. Врач сказал, что тебе нельзя сейчас резко двигаться, а то швы могут открыться.

Пашка напряженно слушал ее слова. И тут в его сознании ярко и отчетливо вспомнились все предыдущие события - и ночь, проведенная с Еленой... и их бегство из города на следующее утро. Его возвращение в ЧК за забытой иконой. Драка с Фоминым, выстрел... поезд и тряская езда на жестком деревянном сидении, когда он слабел все больше и больше...

- А... икона, - проговорил он, облизнув пересохшие губы. - Где она?

- Она у меня, Паша, - серьезно ответила Елена, дотрагиваясь до его руки. Ее ладонь показалась Пашке совсем холодной. Или это у него был жар?

- Икона у меня, - повторила Елена. - Не волнуйся. Я оставила ее дома.

- Дома? - переспросил Пашка, пытаясь подняться на локте. - Как? Где вы остановились? Почему вы с Настей не уехали вчера? Это ведь... - он перевел дыхание, - это ведь очень опасно.

- Никуда не уеду я без тебя, Пашенька, - ответила Елена, покачав головой и с тревогой глядя на парня. - Может, ты пить хочешь? Я принесу воды.

- Да, - Пашка кивнул.

Внутри действительно все горело.

Елена поднялась и, налив воды из стоявшего на подоконнике графина, протянула Пашке кружку.

Настя все также спокойно стояла рядом, положив ручки на одеяло.

- Спасибо, Лена, - Пашка сделал пару больших глотков и вернул кружку молодой женщине. - Но как же вы? Это ведь очень опасно... если найдут. Наверное... - он закашлялся, - наверное, уже ищут.

- Все опасно, Паша, - Елена подоткнула под него одеяло и присела рядом, на край кровати. - Жить теперь вообще очень опасно. А устроились мы с Настей здесь же, в поселке, в избе одной. Хозяйка сдала нам угол. Так что крыша над головой есть. Главное, чтобы ты поправился. Сергей Михайлович говорит, что тебе нужен полный покой. Рана ведь тяжелая была, печень задели... - ее голос дрогнул и, подняв глаза, Пашка увидел в глубине ее глаз блеснувшие слезы.

И в этот момент он, с какой-то отчетливой ясностью понял - Елена любит его. И осознание этого наполнило его сердце каким-то ликованием. Но ощущение радости тут же омрачилось мыслью о враче.

- А этот Сергей Михайлович... - тихо произнес он. - Ему можно верить? Он... не донесет?

Елена молчала, закусив губу. Только покачала головой.

- Эх, Лена... - с горечью произнес Пашка. - Все же надо было тебе бросить меня, да ехать дальше с дочкой. А теперь... теперь мы все в руках этого врача. Понимаешь?

- И в руках Бога, - ясным и чистым голосом ответила Елена. - Бог нас не оставит. А Сергей Михайлович... он спас тебе жизнь.

- Он видел мои документы? - встревоженно спросил Пашка. - Знает, кто я?

- Да, - ответила Елена. - Но он не выдаст. Я чувствую, Пашенька. Знаю.

"Откуда она может это знать?" - подумал Пашка, с тоской всматриваясь в трещины на потолке. Они образовывали какой-то причудливый узор. И на мгновение ему показалось, что и его жизнь сплелась в такой вот клубок глубоких и неразрешимых противоречий. Но было в ней и что-то чистое, ясное и бессмертное. И он знал, что это. Тревога за него в карих глазах женщины, сидевшей рядом. Ее любовь.

***

Елена сидела у окна и штопала детские чулки. Дочка тем временем занималась чем-то в кладовке. Для своих пяти лет она была уже весьма рассудительным ребенком. И когда Елена сказала ей, что из крошечной комнатки лучше не выходить, чтобы не вызывать раздражение Марфы Петровны, девочка лишь покорно кивнула головой. Сама Елена, правда, получила разрешение от сварливой хозяйки иногда присаживаться у окна в комнате, когда нужен был свет. Как например, сейчас.

Ее тонкие исхудавшие пальцы проворно делали стежки, штопая одежду дочки, а мысли перенеслись сейчас в стены госпиталя, где был Пашка. Человек... от этой мысли Елена слегка улыбнулась и, сделав узелок и надкусив нитку, призналась себе... человек, которого она полюбила. Сейчас она уже не боялась себе в этом признаться. И это было то - теплое и светлое чувство - которое помогало ей держаться и выживать. Жить.

С того вечера, как Пашка пришел в себя, минуло уже три дня. Он уже начал вставать и потихоньку ходить по комнате, держась рукой за перевязанный бок. А страшная бледность, которая поначалу так пугала Елену, тоже почти исчезла. Молодой организм брал свое. И они с Пашкой уже обсуждали, как через несколько дней, когда он окончательно окрепнет и врач снимет швы, уедут из Романовки. И все еще будет у них хорошо.

"Все еще будет хорошо, - прошептала Елена. - Обязательно. Господь нас не оставит".

Она уже закончила штопку и сидела, держа вещи дочери на коленях и глядя в небольшое окно, покрытое синеватыми морозными узорами. Вечерело...

Днем Елена уже была в госпитале, навещала Пашку. И знала уже, что завтра с раннего утра пойдет туда опять. Она слегка улыбнулась от этой мысли, наклонив голову и поправив прядь светлых волос, выбившихся из прически и упавших на глаза.

Неожиданно, за окнами раздался какой-то шум. Резкие мужские голоса. Приникнув к окну, Елена всмотрелась в возникшие перед избой фигуры. Это были двое мужчин, и одного из них молодая женщина узнала сразу же. Зажав ладонью рот, чтобы не вскрикнуть, она бросилась в сторону кладовки, где находилась дочь.

А в дверь избы уже нетерпеливо стучали.

- Открывай, хозяйка! - послышался звучный голос.

- Давай, открывай, если жить хочешь! - поддержал его второй, более хриплый и низкий.

И услышав его, Елена поняла, что не ошиблась, узнав этого человека. Ей не померещилось и не приснилось. Это был голос Грановского.

Продолжение следует...