27. Как убить мать

Глава 24. Психбольница

В больнице воняло. Нет, больных мыли, кто не мог мыться сам, обтирали, меняли простыни, положив их на холодные клеенки. Но вонь, особенно в первый день, накрывала похлеще мыслей. Пахло болью, сумасшествием, отчаянием и чем-то специфическим, но явно ненормальным.

У меня давно не было столько свободного времени, не занятого ни выездом на место преступления, ни составлением протоколов, ни сидением за написанием кодов, ни даже выслушиванием наставлений начальника РОВД. Бесконечная прорва времени. Только смотри. Казалось, шел по бесконечной петле Мёбиуса. Шел по ней, полз, бежал, сидя и наблюдая за палатой.

Медсестра и санитар дежурили в коридоре. Один все время следил за видеокамерами.

В палате находилось семь человек, и одна койка пустовала. За бугром, в той же Германии, в таких палатах положено содержать не больше трёх человек.

Трое суицидальников: две девушки лет двадцати пяти, жертвы любви или черт его знает чего жертвы, и одна девчушка – совсем соплячка, лет пятнадцати, не больше. Самая нормальная публика. Девица одна еще не оклемалась от передоза лекарств, но уже могла дойти до туалета самостоятельно. Их, предполагаю, вскоре переведут в обычную палату или в отделение первичных психических заболеваний. Сейчас они лежали, одна книжку читала. Телевизора тут нет. Телефоны не разрешены.

Кровать Полины Улицкой хорошо просматривалась. Лежала овощем и смотрела в потолок пустыми глазами. Такими же пустыми смотрела одна шизофреничка в фазе обострения, после укола успокоительного, иначе буйствовала чрезмерно.

На женщину с депрессией смотреть страшно. Глаза, как черные угли, излучали боль и вселенскую еврейскую тоску. Она чувствовала себя виноватой во всем: начиная от краха семьи и холокоста евреев и до переворота четырнадцатого года. Это ее мысли, якобы, породили всё зло планеты. Почему ее считали просто тяжелой депрессивничкой – не знаю. По-моему, она совсем ненормальная.

Я наблюдал за ними всеми, но не сильно парился. Делать особо нечего. На образ гипнотизера поставлена сигналка на входе в отделение и на входе в палату.

Переживал только – вдруг все зря? Может, ему наплевать на Полину, и тогда парюсь я тут напрасно. Многие учат искать хорошее в дурацких ситуациях. Например, мне может пойти на пользу подобный «отдых», я так давно не думал на отвлеченные темы.

Отвлеченные – это о Нате. Как она там? Цветочек аленький… Какой вариант развития наших дальнейших отношений? Смешно, такие дела вокруг, а думается… Я для нее стар, нет, супер стар, прежде всего, психологически. Вспомнил уматный сериал, несколько серий урывками видел, решил, что я для нее «папик», пусть не такой богатый, но старый. Только она намного умнее искательниц пожить за счёт богатого старичка. Да и какой я богач? Мне, старичку, тридцать два. Так себя чувствую.

Мама и хочет, и не хочет внуков. Сам ещё не готов к такому повороту. Это если женюсь. А кто меня гонит жениться? Что за бредовые мысли? Да и она, кажись, не так, чтобы рвалась к узакониваю отношений. Зачем тогда лезут мысли, которые трудно пережевываются, как отбивные в нашей столовке? От безделья, точно. Сумбур.

Но это сумбур никак не хотел уходить из головы, вспоминался мягкими губами, руками, тонкими, как стебли бамбука, проникающими внутрь через грудину и достающими до сердца. Проникал и не отпускал, врастая все глубже и глубже. Просто какая-то восточная пытка. Пытка думать, как она, где, и увижу ли вновь?

Перескочил на мысли о маме. Понимал – свинья свинская. Опять не позвонил. Мы вырастаем, уходим, а они вяжут носочки внукам. Это к слову. Мама не вяжет, работает, преподает, ее любят студенты. Веселой небольшой группкой иногда приходили в гости, на чай и пересдачу зачетов, она разрешала им такую вольность. Даже дипломный фильм у нее в квартире снимали. Маленький такой ролик, прислала по инету, времени не нашлось зайти посмотреть. Она играла в нём одинокую пожилую женщину, няньку, вырастившую мальчика, потом ставшего успешным бизнесменом. Она ждала его в гости. Он, понятно, не приходил, а она всем подругам рассказывала, как он приезжал, и они пили чай из её старинных чашек.

Время тянулось очень медленно. Минуты казались часами. Наконец, пришёл Сайко. Поработал с Улицкой, долго тихо ей что-то говорил, держа за руку. После пребывания в госпитале и тамошнего лечения, она не разговаривала совсем. Явное ухудшение. Но после сеанса терапии Сайко из ее глаз ушла мутность, но не более. Наблюдал за ней исподтишка. Симпатичная, если приглядеться, чем-то похожа на Марину Цвигун. Нет, показалось, наверно. Посижу тут еще несколько дней, и не такое покажется.

Сайко не огорчился. Наоборот, в приподнятом настроении. Подошёл ко мне, слегка хромая. Ноги болят. Угостил шоколадкой, улыбнулся. Знает, что хочется сладкого. Щелкнул пальцами обеих рук, наклоняясь ко мне. Стало приятно и спокойно. Может, это флюиды больницы так действуют, но почувствовал какое-то размягчение внутри. Комок в солнечном сплетении немного разжался. Эх, как было бы хорошо, если б не этот запах!

Вечерело. Я тут уже три дня – и все без толку. Осталась неделя. День начинался с девиза: доживем до вечера.

Он пришел-таки. Почти в семь вечера. Тихо завибрировал телефон в кармане. На него транслировалось изображение с камер. Увидел на экране напряженную спину «санитара», уходящего из палаты. Ожидание. Пистолет со снотворным наготове.

Посетитель спокойно остановился у сестринского поста, сообщил, что принес передачу, продемонстрировал содержимое пакета. Спросил вежливо, можно ли? Та кивнула, разрешая пройти. Зашёл, сел на стульчик рядом с Полининой кроватью. Несколько минут, молча, смотрел на женщину, тихонько гладя спутанные волосы. Взял вялую безжизненную руку. Погладил пальцы. Молча. Так похож на опечаленного родственника. Чуть слезу не проронил, глядя на этот цирк. Сидел, размышлял о чём-то. О чем? Убить, зазомбировать, или ей и так хватило его «внимания»? У меня скоро нервы сдадут. Вижу, что Сайко и «санитары» тоже в напряге.

Сунул руку в карман… И тут я не выдержал, ворвался в палату и выстрелил. Попал в плечо. Забежали санитары, повалили на пол, лицом вниз. Прихромал Сайко. Безродный выкрикнул какую-то тарабарщину. Я ткнул ему дулом пистолета в затылок. Связали руки и завязали глаза. Заткнули кляпом рот и потащили из палаты.

Господи, спасибо! Получилось!

Глава 25. Разговор с Безродным в СБУ

Спал Марк Львович почти 12 часов. Дозу я ему вкатил немаленькую. Едва начал приходить в себя, отвели в допросную и наручниками приковали к столу. Камеру заперли снаружи. Поставили перед ним на стол чашку чая и бутерброд.

Сайко не разрешил находиться с подследственным в одной камере никому, кроме его самого и меня. Почему-то считал, что тот на меня не сможет воздействовать. Поживем – увидим.

Мамонов с Чигиринским сидели отдельно и следили за передаваемым с видеокамер разговором по монитору. Они могли вмешаться в разговор, но только в крайнем случае. А предварительную беседу проводил Сайко и несколько вопросов мог задать я.

Наконец, подследственный окончательно пришел в себя. Увидев чай, кривовато улыбнулся и посмотрел на психотерапевта.

– О, какой сервис. Спасибо, что дали отдохнуть. Последние дни было слишком много работы. Здравствуйте, Михаил Наумович. Сколько лет, сколько зим.

Он пододвинул к себе чашку и сделал несколько глотков.

– Двадцать шесть, Марик, двадцать шесть. Могу сказать, что рад тебя видеть именно здесь, в этом помещении. Не доглядел тогда, не доглядел, слишком много работы было, вот и проворонил такого необычного кадра.

– И на старуху бывает проруха, – без тени раскаяния или страха, даже с некоторой издевкой, ответил Безродный.

– А ведь все твои таланты можно было повернуть в мирное русло. Работал бы на благо Родины или, пусть в Канаде, но тоже на благо.

– Вы идеалист, Михаил Наумович. После тех событий жизнь невозможно повернуть вспять. Это, как осколок в груди, который невозможно вынуть операционным путем. Пока он не шевелится – ты живешь, а как сдвинется, то и умереть можно. Этот осколок у всех, только возможности разные, у меня большие. Да и не работали вы со мной, посчитали, так, само пройдет, а оно не прошло, ковыряет душу, действий требует для облегчения состояния.

Меня злило спокойствие Марика. Такое выражение лица бывает у тех, кто сдал трудный экзамен и расслабился, увидев оценки в зачетке. Или у тех, которые выполнили свое задание, и от них больше ничего не зависит. Мысль, что этот гад выполнил задание, закончил свое гнусное дело, испугала до звездочек в глазах. Нет, лучше бы допрос вел Мамонов из другой комнаты, зачем я тут? Для мебели, для поддержки Сайко? Хотелось сразу расставить все точки над I.

Потому спорол глупость, брякнув:

– Марк Львович, времени мало, поэтому расскажите подробно о своей преступной деятельности. А именно, о подготовке террористического акта на территории города.

Безродный заулыбался, а Сайко бросил на меня осуждающий взгляд. Мол, не дури, Сергей.

– Капитан Антонов, вы же не идиот. Что за глупое предложение: расскажи о преступной деятельности. А чайку попить с бутербродами? Я, вообще-то, голодный, не только чайку хочу… Вчера перетрудился – последнюю тысячу единовременно загипнотизировал. Сил потерял уйму, сейчас бы чего сытного и вкусного, чтобы восстановить израсходованные калории.

– Да, Серёженька, нам предстоит долгий разговор, ему надо перекусить, – неожиданно согласился Михаил Наумович. – Если можно, принесите Марику поесть, что-то посущественнее бутерброда, и прихватите кофейку всем нам, – обратился к наблюдателям.

Сайко излучал искреннюю доброжелательность. Меня же злило наглое поведение подследственного. Решил молчать, так как мое состояние не позволяло подыгрывать Сайко. Нервы уже сдавали. Мы не разрабатывали предварительно схему ведения допроса, так как ситуация была слишком неординарной. Нам, главное, выяснить, возможна ли хотя бы частичная раскодировка людей, и если да, то склонить этого типа на сотрудничество.

«Спокойствие, Антонов, полное спокойствие, – уговаривал себя. – Расслабься. Не веди себя, как последний мент. Веди, как предпоследний, но не идиот. У тебя за спиной Мамонов, если что, подстрахует, а рядом умный, всезнающий Сайко».

Пока ждали еду, Сайко перебрасывался с Безродным не слишком значащими для дела фразами: где учился, обширная ли была практика. Сам признался, что уже не практикует, но пришлось тряхнуть стариной ради такого редкого случая – пообщаться со старым знакомым.

Вскоре дверь приоткрылась, и в нее втолкнули столик с едой. Протарахтев железными колёсами, он остановился рядом с нами. По камере распространились аппетитные ароматы.

– О, – оживился Марк, – если будете так кормить, то до седьмого я растолстею. Вы ведь уже знаете дату? – и с аппетитом приступил к трапезе.

Ел аккуратно, пищу жадно не заглатывал. Мы с Сайко пили кофе.

– Знаем, Марик, знаем дату, и это нас как раз и заботит. Не хочется опять воевать с неразумными. Мне и прошлого раза хватило. Да и многие до сих пор ко мне в частном порядке приходят. А тут сразу такое количество. Куда их девать?

– Вот не знаю, – покачал головой Безродный. – Если еще законопроект по закрытию психдиспансеров проведут, вообще не знаю, как с этим справитесь.

– Заботливый ты больно, Марик. Так поможешь? – с надеждой, едва не заискивающе, спросил Наумыч.

– Не хочется говорить штампами, уважаю я вас, Михаил Наумович, но людей с такими способностями и такой силой, как у вас была, да и есть, по пальцам пересчитать можно. Премного благодарен за предложение, но Аннушка уже разлила маслице. Точка невозврата пройдена. Готово все. Ждите.

Продолжение следует