24. Как убить мать

А если он мне нравится, вот такой неправильный? – посмотрела на меня Ната, обнимая за шею.

Такого искушения я уже выдержать не мог, потому что она мне тоже нравилась. Прижал к себе, целуя волосы. Теплая, маленькая. Сейчас, в лохматом, большом, не по размеру, свитере она совсем не походила на деловую девушку из отдела связи с общественностью. Она походила на девушку для связи со мной, только со мной. Одним мной.

Собственник просыпался во мне так же быстро, как и желание обладать, отметая все проблемы. Ее руки на моих плечах отгородили меня, пусть на время, от муторности мира и чувства неустроенности.

«Что мы теряем?»

Эта мысль снесла все преграды, и мы сами не заметили, как оказались на неширокой кровати. Всё внутри переворачивалось от прикосновения к губам и нежной девичьей коже.

Кто-то описал бы это научно: «Ощущения от прикосновений способствовали выработке эндорфинов, а гормоны счастья порождали желания новых ощущений и прикосновений, только более глубоких и не таких невинных».

Давно страсть не заводила меня так сильно и надолго.

– Мы занимаемся с тобой любовью, как последний раз в жизни, – шепнула Ната после очередного любовного угара.

– Нет, – отвечал я уверенно, – не последний. До утра еще далеко.

Ната поднялась и вышла, а я остался лежать, раскинувшись и по-дурацки улыбаясь.

Она вернулась в каком-то мужском халате, не дав ещё раз насладиться лицезрением её прекрасного тела. Заметив разочарованный взгляд, обозвала меня развратником и сказала, что хочет кофе.

– Сделаем маленький перерыв, – вздохнул, потягиваясь и упираясь ногами в спинку короткой для меня кровати.

– Только не говори ничего, – попросила она. – Слова все портят.

– Ладно... Хочешь, я спою? Смотри, тут даже гитара есть. Вон, пылится возле шкафа.

– Надеюсь, ты не поешь, как тот волк из мультика. Помнишь, когда они на свадьбе сидели с псом под столом, и волк, наевшись до отвала, все говорил: «Щас спою»?

– Ну, меня учили музыке, так что волк в пролете. Разве что гитара рухлядью окажется.

Пока Ната варила кофе, я занимался инструментом: проверил настройки, подтянул струны.

– Будем считать, что инструмент условно готов. Ну, что спеть?

– А что знаешь? Пой, что тебе нравится.

– Мне нравится песня «И будет утро». Она помогает не скатиться в иллюзии. Как раз в тему, нам нельзя мечтать ни о чем серьезном. Сейчас нельзя. Чтобы не было мучительно больно... Лучше слушай:

Наверное, я опьянел от улыбки твоей.

Наверное, я позабыл об известных границах.

Пока ещё можно друг другу не дать ошибиться,

Пока ещё можно уйти - это будет честней...

Не позволяй мне говорить

О том, чего не может быть,

Ведь я и сам в душе словам своим не верю.

Я знаю - это только сон,

И ты раскаешься во всём,

Когда сырой сквозняк за мной захлопнет двери,

И будет утро...

Огонь в твоём взгляде понятнее тысячи слов.

Зачем нам бояться того, что ещё не настало?

Ты хочешь быть рядом со мной - разве этого мало?

Конечно, немало, но это ещё не любовь.

И ты не верь моим глазам,

Моим губам, моим рукам -

Они сейчас уму и сердцу неподвластны.

Стряхни обманчивый туман,

Иначе он растает сам,

В тот миг, когда луна беспомощно погаснет,

И будет утро...

Великие барды поют о великой любви,

Любви, над которой жестокое время не властно,

Любви, в бесконечность которой мы верим напрасно,

Любви, что с последним аккордом растает вдали.

Всё повторится вновь и вновь,

И кто-то примет за любовь

Её короткие волшебные мгновенья.

Но так случается всегда -

Сначала гаснет их звезда,

Ну, а потом - взамен хмельного наважденья -

Приходит утро...***

– Сам написал?

– Шутишь! Нет, песня Олега Николаева. Некоторые знают его как Гойакла. Я никогда бы не смог написать такое. Другие его песни и стихи тоже хороши. Ты не расстроилась? – посмотрел на закусившую губу Нату.

– Сережка, пей, остынет. Есть кусочек сыра и хлеба на закуску, - усмехнулась через силу. – Я не стану плакать, но мне будет тебя не хватать. Не знаю, когда это кончится и смогу ли вернуться. Официально я в отпуске, – махнула рукой, моргнула, но не заплакала. – Что думать о том, что от нас не зависит, правда ведь? – и опять пересела ко мне на колени, аккуратно поставив свою чашку рядом. – Согрей меня, я замерзла…

Она распахнула халат и прижалась ко мне обнажённым телом. Мы так и сидели, обнявшись, а забытый кофе стыл в пузатых чашках.

– Хорошо греемся, – поправил пытающийся соскользнуть халат. – Но я знаю способ лучше. К тому же, в кровати теплей!

…Потом Ната лежала у меня на плече, кажется, даже задремала. Мне же не спалось. За окном уже серело, конец апреля, светает рано. Пять. Через два часа за мной приедут, а когда за Натой? Как она одна останется? Не надёжный этот конспиративный домик. Замки хлипкие, калитка на соплях.

Но мысль уплыла. Эндорфины ещё бурлили в кровеносных сосудах, и от малейшего шевеления девушки вызывали прилив крови в голову и в… Господи, что мы делаем, и как же хорошо!

Какой-то подозрительный звук коснулся моего слуха. Слабый хруст и шелест за окном, переместившийся к двери. Джинсы и пистолет лежали рядом на стуле.

Тихонько сполз, стараясь не разбудить Нату. Она уже крепко спала. Прикрыл плотнее дверь в спальню. Взял со стола бутылку с шампанским, которую мы так и не открыли. Прикрыл дверь в коридор. Занял позицию под вешалкой рядом: в одной руке пистолет, а в другой бутылка.

С замком возились недолго. Раздался легкий щелчок, затем скрип входной двери, и послышались осторожные, крадущиеся шаги.

Я не стал больше ждать. Стратегически правильное расположение под вешалкой позволило мне легко воспользоваться оружием. Бутылка из толстого крепкого стекла с глухим стуком впечаталась в чью-то голову. Что стало с головой – меня не интересовало. Неизвестный, как подкошенный, рухнул на пол. Только бы Наташа не проснулась, не хочется её пугать. Я замер на месте – вдруг он не один, и тогда придется стрелять.

– Антонов, свои, Чигиринский! – услышал знакомый голос.

– Тихо ты, не разбуди Наташу, – прошипел в ответ.

– Да, лучше ей этого не видеть, – заметил майор. – Чем ты его?

– Шампанским угостил. Что вы так поздно, а вдруг бы он успел нас перестрелять, пока вы телились?

– Не могли же мы под дверью стоять! Сидели недалече. Думали, он дольше с замком провозится, а он быстро открыл. Профи. Вот как открыл, так и бросились в дом, а ты его уже оприходовал. Живой хоть? – майор наклонился над телом и перевернул его на спину. – Угу, дышит, гад. В меру ты его приложил. Очухается. Да, Степаныч правильно рассчитал, кто поедет Наташу убирать. Как девчонку привезли сюда, мои люди за домом присматривали. Этот стационарчик у нас специфический. Часто по натырке Степаныча для ловли на живца используем. Место для наблюдения за домом подходящее.

Он надел перчатки, аккуратно вынул у лежащего на полу человека пистолет и удавку и положил в кулек.

– Улики – великая вещь… Они не просекли сразу, куда девка делась. Надо было подбросить, где искать-то. Вчера, после разговора с тобой, Степаныч попросил нашего водилу пожалиться шоферу того самого полковника, что опять ночью придется ехать. Деваху какую-то на конспиративную хату в Черновку везти. Дом этот многие в конторе знают. Ну, тот правильно отреагировал, сообщил, кому надо, – Чигиринский ткнул бессознательное тело носком ботинка.

– Гапоненко поехал в три ночи. Мы за ним. Оставили машину на соседней улице и затаились в схроне. А он в саду посидел, подождал до пяти, самый крепкий сон в это время, и полез в дом.

Чигиринский похлопал парня по щеке, тот глухо застонал.

– Попался, значит, кротёныш, попался, столичная мразь. Завтра начальничка твоего оприходуем, в «командировочку» секретную отправим, запоет.

– А почему мне не сообщили?

– Ты бы дергался всю ночь. А Мамонов решил не напрягать тебя, не нервировать на прощание. И Наташку он по-своему любит.

– Благодетели, б…ть, – выругался я, – из нее подсадную утку сделали… Хорошо, что я не спал, по чистой случайности услышал.

– Забей. Мы-то на что? Все же хорошо закончилось. Кротёныша поймали, займемся «самим».

– Знаешь, кто? – задал ненужный вопрос.

– Тебе оно надо? Лишние знания, бессонные ночи. Полковник один, начальник этого крысёныша. У нас полковников больше, чем блох на бродячей собаке. Приведем в порядок Санечку Гапоненко, – опять ткнул ботинком тело на полу, – заговорит, как миленький. Степаныч умеет. Сейчас машина подъедет, заберем этого. У вас еще час в запасе, за вами обоими приедут скоро.

– Все-то ты знаешь, Вася, – огрызнулся я.

– Будешь на Степаныча работать, тоже многое узнаешь, конечно, только то, что по службе положено, – усмехнулся. – Спасибо, кстати, за обезвреживание противника подручными средствами.

И прищурился подозрительно:

– А чего Наташка не выходит, спит крепко?

– Угу.

Глянул на него и добавил:

– Тут две двери, толстые, деревянные, а она две ночи не спала.

Чигиринский заржал, совсем неинтеллигентно, потом притих, понимая, что слишком шумит, но не мог не ляпнуть на прощание:

– Скажи правду: укатал девочку, Антонов. Эх, молодость! Затр…ал. Прости, завидки взяли. Я дом сторожу на улице, как пёс, а они…

Понимая, что сейчас заработает по морде, беззлобно хохотнул.

– Всё, всё, молчу. Короче, увожу тело, завожу дело, и хорошо, что Наташка ничего не видела, спокойнее будет жить. Бутылочку-то подбери, кровь подотри – ты ему черепушку раскроил, видать. Тряпка под мойкой на кухне. Пока проснетесь, пол высохнет. Пока, до встречи, мачо!

Подошел шофер, и они унесли тело. Я убрал следы вторжения – замыл кровь, натёкшую с головы горе-киллера.

Наташа спала, ничего не ведая ни о минувшей опасности, ни об убийце, ни о Чигиринском, ни о том, что любимый «дядя Боря» использовал её, как подсадную утку. Правду говорил генерал: на войне все средства хороши. Но я не хочу так воевать.

Разделся и лег рядом. Час поспать – тоже счастье. Завел будильник на без десяти семь.

В 7 утра приехала машина. Шофер сообщил, что Наташа едет с нами. Меня высадят у СБУ, а она дальше поедет. Подхватил ее небольшой чемоданчик, сунул в багажник. Мы сидели на заднем сидении, молчали и держались за руки. Только один раз поцеловались, на прощание, когда остановились возле конторы. Машина уехала.

Вот и вся любовь, Антонов. Однако, будет, что вспомнить на пенсии, если доживешь.

Продолжение следует