Отзвуки театра

Летом, когда семейство Цевловских приезжало из Витебска, фольварк Горелое наполнялся голосами, движением, суетой, — жизнью, которая зимою здесь застывала, как лёд на речке, которая летом текла быстро, торопилась соединиться с большею рекою. В кухне то запекали рыбу, то сбивали сметану, и кошка Бася ластилась к кухарке: дай-де кусочек! Кухарка сердилась, ворчала, а временами, когда Бася совсем уж надоедала ей, хлестала по спине мокрым полотенцем.

Всю свою жизнь Бася провела в Горелом; в городском доме Цевловских она не бывала ни разу и семью видела лишь три месяца в году. Оттого ещё любопытнее было наблюдать за ними — ведь каждый их приезд совсем не походил на предыдущий.

Отец, мать, старшие дети — три дочери и сын — были все какие-то одинаково скучные и на Басю внимания не обращали. Хозяйка, правда, иногда велела убрать это несносное животное из комнат, — но приказание это никогда не исполнялось.

Четырнадцатилетний Зарька, средний сын, на каникулы вернувшийся домой из полоцкого корпуса, чем-то напоминал Басе петуха: шумный, задиристый, так же поднимал он нос, и вихрастые волосы торчали точь-в-точь, как петушиный гребень. Он считал себя взрослым и в присутствии других вёл себя так, словно Баси не существовало; стоило же ей оказаться с ним наедине, он всё норовил подёргать её за хвост.

Соня, младшая дочка, походила то ли на котёнка, то ли на цыплёнка: маленькая, худенькая, большеглазая и несмелая. Пожалуй, к котёнку она была даже ближе: недаром ведь только Соня гладила Басю!

Меньшой сын в прошлом году пищал, как мышонок, сидя на руках няньки, а теперь бегал по всему дому, и подол его красного платьица можно было приметить и в комнатах, и в саду — если нянька мешкала.

Сегодня в усадьбе стояла почти полная тишина — старшие уехали в гости, и дома остались только Соня, младший сын и няня; а вот вчера, да и третьего дня…

Очевидно, семейство затеяло что-то весьма любопытное; ничем иным Бася не могла объяснить, отчего самая старшая хозяйская дочь Анна заламывает руки и спрашивает, отчего же она полюбила буфетчика Петрушу, когда такого буфетчика в доме вовсе и не было. Мало того: если уж барышня — а Бася наверное знала, что семейство Цевловских благородное, и важничала, когда ей случалось повстречать котов из деревни, — влюбится в буфетчика, родители её будут недовольны, а отец и мать и улыбались, и хвалили дочь.

Сонечку в эту затею не взяли: она только сидела в уголку и шёпотом, едва приоткрывая губы, повторяла слова. Только однажды она попросила, чтоб ей тоже дали роль (что такое роль, Бася понимала плохо: верно, что-то сладкое), но Зарька засмеялся: куда, мол, такой маленькой — и на сцену? Широко раскрытые глаза Сонечки мигом наполнились слезами, и она повернулась к матери — за помощью.

— Заря прав, — сказала мать. — Ведь ты и читать-то не умеешь!

Бася тоже казалась здесь лишней. Когда Зарька возбуждённо рассказывал, как он засел в траншею, Бася подбежала к нему, принялась тереться о Зарькины ноги, — к чему он так расстроился? — а он только оттолкнул её.

Словом, к оживлённости обыкновенной прибавлялась и необыкновенная. По разговорам в кухне и в девичьей Бася давно узнала, что Цевловские слывут чуть ли не самыми образованными людьми в округе, и, наверно, такие-то непонятные занятия и делали их образованными.

Нынче же было спокойно — почти как зимой. Нянька возилась с меньши́м ребёнком, Соня, кажется, была предоставлена самой себе и бродила по комнатам, а Бася грелась в лучах солнца, льющихся через высокие окна.

Пылинки переливались, кружились в воздухе, и Бася лениво провожала их взглядом. Она почти задремала, как вдруг сначала шаги, а потом и голос Сонечки прогнали сон.

— Басенька, сейчас мы с тобой устроим свой театр. Я не умею читать, ты не умеешь, Мими, — Соня поднесла прямо к Басиному носу куклу с отколотым мизинцем, — тоже не умеет.

Она подхватила Басю на руки, — было неудобно, слишком уж крепко держала Соня, и Бася недовольно фыркнула, — усадила её на стул, а сама, прижимая куклу к груди, встала напротив.

— Я буду говорить за Нюту, ты за Зарьку, а Мими будет смотреть.

Как ей говорить, Бася не представляла — это, впрочем, было неважно: её не просто заметили, её уважали, обращались почти так же, как с равным! как с разумным существом! как с человеком! Она свернулась калачиком, навострила уши и принялась слушать. Соня, должно быть, тоже не слишком заботилась о том, что станет делать Бася: она уже начала читать стихи, громко и радостно, каждую строчку для большей выразительности подкрепляя или взмахом руки, или каким-нибудь чудным действием.

— Пока не скатишься со стула!

Соня замолчала на мгновение, столкнула Басю с насиженного места, а сама встала на стул. Так и верь им, людям: сначала приласкают, а потом прогонят. Только Бася даже мяукнуть не успела — Соня с весёлым смехом спрыгнула, ещё и ещё повторяя эту строчку. Ну, что с неё взять — не сердиться же на ребёнка… Да и глупо сердиться: что-то было в Соне такого, что не хотелось оставлять её.

Соня продолжала; Бася её почти не слушала — только дивилась, как девочке не скучно рассказывать ей да кукле что-то, как не убежит она к няне и брату.

— Одна лишь я… — продолжала Соня, но закончить не успела: в дверях показалась няня.

— Ты, Соня, хочешь грушу?

Сонечка качнула головой, и няня, пожав плечами, ушла. Соня молчала — а Бася отчего-то всё ещё слышала последние её слова. Наверно, то, что она — Соня ли, Бася ли, — одна, было правдой, и, наверно, это-то и держало Басю на месте.

— Ты не будешь говорить, ведь правда? — Соня опустилась на пол подле неё.

Правда — а жаль! Если б могла она говорить, разве стала бы молчать? Разве бы позволила прогонять себя из кухни, называть несносным животным?

— А жаль! — сказала Соня, словно поняла Басины мысли. — Мы бы были друзья...

Ну, что ж? Будто нельзя сделаться друзьями только оттого, что Бася молчит? И разве не друзья они — по меньшей мере никто, кроме Сони, не был с нею так ласков. Бася замурлыкала, прильнула к Соне — а та улыбнулась, и начала ерошить шерсть, и называть Басю ласковыми именами — от Басеньки до Басюши, — и чесать за ухом.

Но ничего не вечно: это Бася знала, как никто другой, ведь и Масленица когда-нибудь да кончается. Раздался шум, на дворе залаяли собаки, хлопнули двери — из гостей вернулись старшие.

— Ах, Боже мой! Сюда бежит весь дом… — воскликнула Соня, точно вспомнив, что «устроила театр», и прибавила уже своими словами, по-взрослому уныло: — Приехали.

Пожалуй, снова на Басю перестанут обращать внимание, снова Соня забьётся в уголок, снова всё пойдёт, как прежде.