От автора

В канун Новогодний с общаги родной

Все те, кто не местный, валили домой.

До вечера – долго. И чтоб не скучать,

Решили друзей на вокзал провожать.

Вот их на автобус, на поезд - вот тех,

Один за другим мы спровадили всех.

“Я кушать хочу”, - вдруг Светлана сказала

Виталика рядом с ней тут же не стало.

Лишь пара минут, и вручает он ей

Кулек из газеты с горой беляшей.

Вокзальных, горячих, от масла блестючих,

“С картошкой и мясом”, пахучих, вкуснючих.

“Дух, дух, дух” надрывался мотор. Иногда он замолкал, и все замолкали вместе с ним. Эта лодка была их домом, кормилицей - без мотора она умрёт, и они умрут с ней. Отец, сжав зубы, аккуратно газуя и поглаживая дрожащий капот, вёл лодку по протокам, оставляя за спиной белый вонючий дымный шлейф.

– Шестьсот тысяч донгов? Но у нас нет таких денег.

Отец бледнел, теребя соломенную шляпу в руках, пока механик осматривал мотор.

– Иди к Вану – может часть рыбой возьмёт.

Отец опасливо потрогал амулет на шее.

– Говорят, он с духами общается.

– Джордж, завтракать! Майло, Бен, вас тоже касается.

– Сейчас мам, только дорисую.

Майло уже и так крутился на кухне и путался под ногами, но к миске не подходил, ожидая других членов семьи.

Утро. Всё ещё пахнет пшеничной кашей и какао с молоком после только что окончившегося завтрака.

– Я вчера смотрела мультик про кота и мышь очень смешной, – Женя, которая была немного старше, чем все мы, всегда стремящаяся быть первой во всём.

– А мне папа на видике включал, – Иван был из зажиточной семьи и от Жени отставать не хотел.

– И я.

– И я смотрел.

– Павлик, ты чего притих, умер что ли?

Паша, спящий на одном из прозекторских столов, заворочался и снова засопел, натянув повыше простыню.

– Вот паразит, опять спит! – тяжелая рука дежурной медсестры звонко шлёпнула по тощему заду.

– Ай! Я ж на секундочку!

– Иди, принимай, лентяй.

– Иду, иду.

Павел, зевая во весь рот, пошаркал ко входу в морг, где уже стояла каталка с телом, закрытым вместо простыни бежевым плащом.

– Что за фрухт? – спросил он, заполняя журнал.

Через полностью опущенные боковые стекла было отчетливо слышно, как хрустит под колесами гравий, постукивают мелкие камешки о днище, как, с тревожащим сердце гулким звоном, отскакивают от защиты картера камни покрупнее при малейшей попытке разогнаться больше двадцати километров в час.

Вместо вступления

Как часто прочитав чужой рассказ, который вас увлек сюжетом, вам кажется, что автор не смог его до конца раскрыть. Не додавил, не нашел правильных слов, не туда сместил эмоциональные акценты. И возникает свербящее чувство, что вот ты, накаченный после прочтения своими эмоциями и с твердым (как тебе кажется) пониманием, КАК именно нужно было. Ты берешь перо в руки и...

– Лера, ты уснула на клавиатуре.

– Пошел ты. Я не уснула – я немного прилегла, прикрыв уставшие от тебя глаза.

– Куда ж я пойду – у меня ж нет ножек.

– Теперь есть, тварь бездушная. И шутки у тебя дурацкие.

Сколько же я проприлегала – вряд ли долго, так как желание напузыриться никуда не делась, как и горечь во рту и сердце.

– Тебе раньше нравились мои шутки.

– Давай еще выпьем.

Я пошарила среди бутылок, находя не пустую. Золотистая жидкость буднично вылилась в бокал.

– Прости, я не могу выпить с тобой.

В моем старом доме обои с цветами,

Шкаф с верхней одеждой и всяким тряпьем,

Диван серый "книжка", трюмо с зеркалами,

Массивная люстра, сервант с хрусталем.

Скрипучий паркет в кухне и коридоре,

С восточным рисунком ковер на стене.

Подшивки журнальные на антресолях,

Пузатый "Рубин" и герань на окне.

Звучит Пугачева, Кутуньо, Антонов,

Высоцкий хрипит, Окуджава бренчит.

Значков россыпь разных и марки в альбоме.

Иссохший камыш в вазе пыльный стоит.