Сон наяву - бескрайнее жнивьё.

Босая по нему иду, изранив ноги,

льёт дождь, ночнушка мокнет, к телу льнёт.

Не сплю. Проснулась и сижу в ознобе.

Светотечение лампадки на стене

рисует тенью колыбель над образами.

Не шевелюсь, совсем окостенев,

я мрамор, памятник, скрижаль, пергамент.

Нет места лишнему во мне сейчас,

высокопарные стихи созреют позже.

Сон, колыбель, жнивьё... в который раз

напоминают: жизнь и смерть - одно и то же.

Переплёты грязных окон.

Ветви голые берёз.

Пауком, озябшим, соткан

невод. Сумерки внахлёст.

Думает паук всерьёз,

наловить себе съестного

в этой дачной пустоте.

Мясом поделюсь из плова.

Жалко супостата мне.

Когда от боли "внутривою",

огонь драконий прёт на волю,

то для меня нет лучше средства,

чем запустить в мешок с фасолью

ладонь.

И вспоминать, как лихо в детстве

пускали с дедом по каналу

- не Сен-Мартен, по Обводному -

с десяток блинчиков зараз.

Потом ломали чайной ложкой

янтарь глазури крем-брюле.

И вот сейчас, чуть повзрослев,

врачуюсь тем, что было в прошлом.

Мы друг от друга не зависим...

По руслу ветреной реки

плывут обрывки старых писем,

от безрассудства слов легки

в полутонах пастельной выси.

Смотрю из поезда в окно.

Рассветом небо в цвет лосося

на западе озарено.

Некалендарное число

на счастье подарила осень,

чтоб не зависеть друг от друга...

я знаю, где залечь на дно...

В Можайске?

Нет.

Подальше.

В Брюгге.

Она вжалась в кресло, обхватив колени,

ловит каждое прицельное, едкое слово.

Он в окно смотрит, чтоб её взгляд олений

не мешал оглашению его приговора.

Она чувствует стены, фундамент, Землю -

дрожью тела сдвигает земные плиты.

Он стоит, как довольный собою гремлин,

покорёжил спутник и столкнул с орбиты.

Она ищет в воздухе точку опоры,

набирая в лёгкие ураганный ветер.

Он внезапно смолкает, понимая, что морок

за смещённую ось полюсов в ответе.

Она с кресла сползла в его проклятый космос.

Вычесать заколки и шпильки.

Разбросать, где ни попадя.

Тряхнуть космами, подмигнуть космосу.

Гикнуть, прыгнуть, хохотнуть...

уцепиться за гривастую шею ветра,

спросить:

- Как живётся, бродяга,

без метрики?

Давай, взмыливай бока свои пыльные!

Взмывай и неси меня над дорожными извилинами!

Туда, где взрывается облако снегом тёплой, в кружавчиках, памяти.

В эпицентр событий безмятежного детства.

В самую сердцевину.

Не опасайся последствий.

Давай, бродяга, действуй!

Да.

Сбежала бы с ним.

В ночь, на звук, палисадами к морю.

Напрямки, через страх.

Через тернии оговоров и споров.

Быстрому сердцу ногами вторя.

Задыхаясь свободой и счастьем,

рассыпаясь в цветах побежалости.

Да. Сбежала бы, сбежала...

Бы.

Малость и...

удержалась.

Mein Herzchen,*

зачем ты сегодня так смотришь?

Неведомый космос ликует в глазах,

где в траурном танце погасшие звёзды

пытаются правду о прошлом сказать.

Mein Herzchen,

в ушедшем - биение пульса столетий.

Я слышу. Я помню.

Бесконечность назад,

когда растекалось багряное небо

свинцовою массой опавшей листвы...

в кафе не успевшем закрыться,

Mein Herzchen,

дурман марципана, пряностей... ты.

Я колко шутил, пожирал жадным взглядом.

Милый мальчик,

ты надежду вселяешь...

Не надо.

Я молю, заклинаю...

Бывает так, что не дышу, дышать лениво,

и воздух мне как будто бы не нужен.

В мгновения внезапного порыва

- не быть, как все -

вдруг становлюсь счастливой.

Смотрю на облысевшие деревья,

на корни крон, цепляющие в лужах

насупленное небо. Не дышу.

Зачем дышать обмылку вечной жизни?