Я знал, что так произойдет.
Наступит миг, когда не нужен
Становится ночной полет.
И глас Творца на век простужен.

Уже, как прежде, не пьянит
Бокал вина средь славных воев.
Молодок крутобедрых вид
Не будоражит против воли.

Но, полноте,
Испить до дна бездонной чаши невозможно.
Фунт лиха терпкости вина не прибавляет.
Грань тревожна.

Перебирая четки лет,
Я вспоминаю об обетах.
То панегирик, то памфлет…
И глас Творца простужен где-то…

Посеявший бурю – пожнет ураган.

В бутыль превратится граненый стакан.

Всесильный паук социальных сетей

Иссушит, оставив лишь горстку костей.

Мне жизнь напоминает Фестский диск.
Закручена спираль рисунков-звеньев.
То шкурный интерес мелькает в них,
То статус в обрамленьи птичьих перьев.

Создателя скрывает древний мрак.
Известна лишь привязка к месту-времени.
И правда ли, что сей солярный знак
От канувшего в Лету роду-племени?

О глиняную твердь ломал копье
Не только кабинетный рыцарь Клио.
Лингвисты и философы чутье
Утратив, воск пронзали острым стилом.

Но диску предначертано хранить
Молчание, скрывая откровение:
На круге жизни знак не изменить.
А смысл его – загадка Провидения.

Придя в себя, Хесур довольно долго лежал без движения на холодном каменном полу. В давящей, мертвенной тишине, словно в давно заброшенном склепе, стук сердца, казалось, эхом отдавался от древних стен. Он со стоном перевернулся набок и попытался встать. С трудом, но ему это удалось. Дрожащие ноги едва держали его и Хесур оглянулся в поисках какой-нибудь опоры. С удивлением и некоторым страхом он обнаружил, что стоит в центре полукруглой залы, вдоль стены которой располагался ряд из девяти каменных кресел, больше похожих на троны. И лишь одно из них пустовало.

Я держу вашу руку и тщусь обмануться надеждой,
Что на миг бесконечный вдруг время стыдливо замрет.
Ночь опустит покров. Нас зальет свет луны безмятежной.
И младенец-рассвет любопытством своим обойдет.

Мы сольемся в одно. И Единым наполнится вечность.
Стон томленья пьянит, распаляя, бесстыдно зовет.
Аромат миндаля источают изящные плечи.
Одурманенным странником жажду эдемских ворот…

С упоеньем предался греху и не жду индульгенций.
Пусть ханжи и аскеты завистливо брызжут слюной.
На вопрос «Как ты мог?» промолчу, избегая сентенций.
Вы читали и знаете, что приключилось со мной.

Хесур осторожно продвигался в чреве древней пирамиды, освещая путь факелом, который рослый нубиец вручил ему при входе в темный зев безымянной усыпальницы. Недовольные незваным гостем громадные летучие мыши с протестующим писком проносились над ним, едва не задевая крылами, и грозя погасить единственный светоч в этой темной обители Анубиса. При каждом жалобном сполохе пламени сердце Хесура начинало трепетать в унисон и тело покрывал холодный пот, несмотря на то, что воздух внутри пирамиды был сухой и прохладный, как ночная ливийская пустыня.

Свидание с проклятым городом произвело гнетущее впечатление на команду судна. Даже обещанная скорая остановка в Медуме ничуть не приободрила матросов. Выходцы из беднейших слоев населения Стигии, с молоком матери впитавшие суеверный страх и искреннюю набожность, слепо преклоняющиеся перед жрецами, они вызывали у Хесура неподдельное сочувствие. Ему-то были хорошо известны нравы погрязших в собственной нечистоплотности «служителей Великой Девятки». «За деньги они готовы поднять подол платья самой Исиды», - с горечью подумал он. К счастью, есть и другие. Вернее, были. Такие, как Мерикар…

Когда жестоко страдающий от похмельной жажды Хесур очнулся от забытья, он первое время не мог понять, где находится. К горлу подкатывала тошнота, а в голове словно поселились несколько девушек с тамбуринами, с предельным старанием наполнявшими его виски пульсирующей болью. Старик повернулся набок и его вырвало. Воздух наполнился кислым смрадом, и он с глухим стоном вновь откинулся на носилки, на которых был доставлен ночью матросами с пиршества владыки Ассеута. Немного придя в себя, писец с трудом встал и направился к носу корабля, где, по обыкновению, находился Уна.

Спустя две недели после отплытия из Абидоса, судно Уны причалило к пристани Ассеута, города, с номархом которого, влиятельным вельможей Семерхетом, князь познакомился еще в юные годы. Хесур с удовольствием и восхищением взирал на заросли финиковых пальм и сикимор, ухоженные сады, в которых сгибались под тяжестью плодов гранатовые и персиковые деревья, поля колосящейся пшеницы и цветущего льна. Радушный хозяин принял гостей в шатре на берегу Нила, устроив в честь дорогих гостей целое представление под аккомпанемент тамбуринов и резво хлопающих в ладоши юных танцовщиц.

Папирусная лодка резво несла погруженного в задумчивое молчание Уну прочь от обелисков и пилонов Фив. То, о чем поведала Уретхетес, заставило его без малейшего промедления покинуть славящую Амона и Владыку Обеих Земель столицу и пуститься в долгий путь, выполняя волю Матери Бога.