Челнок скользит по водной глади
Едва касаясь темных волн.
Тяжелый выдох. Боль от ссадин.
Весло взяло гребца в полон.

Фигура в белом балахоне
Безмолвно стынет на корме.
Мерцает вязь на медальоне,
Отбрасывая блик во тьме.

В ночи тенями проступают
Руины Храма Забытья.
У водной кромки ожидает
Усталых путников скамья.

Песок шуршанием о днище
Вдруг возвестил: «Конец пути».
Алтарь на древнем пепелище
Играл огнями впереди.

Стволы колонн у монументов
Белеют, громоздясь у скал.
Осколки странных постаментов,
Безвестных черепов оскал...

Харон тяжелый ларь поставил,

Кентавра обняла прохлада.
Сковал запястье амулет.
Творенье гномов, глаз услада.
Тысячелетних тайн завет.

Молчит свирепый голос горна,
Ревевший при осаде стен.
Кольчуга стала вдруг свободна,
Переживая ржавый плен.

Притих игривый шум потока.
Немой хрусталь сбегает с гор.
Закат скорбит о воле рока
Цикад не слышен стройный хор.

Седую древность не тревожит
Мышей летучих тонкий писк.
Кентавру вечность бег стреножит.
Воздвигнув смерти обелиск.

А мы от тени торопливо,
Бежим, не замечая склеп.
Кентавр спит в объятиях Клио
Но современный мир – ослеп…

Тенями манит зыбкий полумрак.
Покрылась коркой пища размышлений.
Полночный сон терзает лай собак.
Затерян стилос в письменах сомнений.

Багряный Марс мерцает в темноте.
Эбен небес присыпан звездной пылью.
Селены нимб на смоляном холсте
Наполнил мир самозабвенной стынью…

Смотрю на мир, что в саван облачен,
Покоится под сенью вечных сводов,
Вдруг осознал, что дух мой вовлечен
В игру теней в преддверии исходов.

Источник тени я искал давно.
В песках Шумера и под лапой Сфинкса.
Равнин Элизиума терпкое вино
Я запивал из мрачной бездны Стикса.

Жизнь предлагает множество дверей.
Войдя в одну – выходим из другой.
И как узнать, идешь ли ты к своей
А не стоишь, поправ порог чужой?

Но есть врата, в которые войти
Страшишься, как юнец на брачном ложе.
И вожделеешь, и боишься обрести,
Познать и потерять. Но все же…

Разверстых врат затихнет ржавый крик.
И я замру, охваченный покоем.
Пьянит жасмин. Над башней лунный нимб.
Часы пронзают сад полночным боем.

Гул Хроноса заполнил мрак аллей,
Изгнав навек мятежный дух сомнений.
У колоннады старых тополей
Я вновь увидел призрак сновидений.

Она легко, как дымка в небесах

К Мемфису приближалось судно с паломниками, стремящимися попасть на празднество Бастет в Бубастис. Капитан судна, безмерно уставший от гремящих трещеток, завываний флейт и бесконечных песен жителей Верхней Стигии, был несказанно рад прибытию в погруженный в траур по безвременно почившему Апису город.

Когда уходят боги на покой
Их имена волной смывает Лета.
Сокрыты ныне в памяти людской
Подобно символам священного завета.

Когда-то населяли пики гор.
Теперь объял их мрак запретных мифов.
Молитв не слышен стройный, светлый хор.
Забыты, как курганы древних скифов.

Они ушли, теснимые людьми
Гонимые жестоким духом времени.
Родители, травимые детьми,
Со льдом в глазах, взирающих из стремени.

Их обиталища погребены в глуши.
Окованы корнями древних елей.
Седые мхи в полуночной тиши
Мерцают, словно камни мавзолеев…

Холмами скрыт. На картах не отмечен.
Тот старый парк, покинутый и дикий.
Людьми забыт, помойкой изувечен.
Застыл навек. В безмолвии безликий.

Руины стен сравнял с землею ветер
Дождями повенчался с мертвой пылью.
Коврами трав шумели на рассвете
Свидетели, крича болотной выпью.

Я прихожу сюда, когда печалью
Наполнят вечер тени кипарисов.
И мечется меж страшным сном и явью
Вороний глас, бросая мрачный вызов.

Иду, стремясь поспеть за шумом крыльев.
В сени дерев под шапкой облаков.
Вдруг застонали кроны, обессилев.

Младенца крик разрезал темноту
Нарушив сон дремавшего аббатства.
Прикрыв тряпьем ребенка наготу
Девица скрыла отпрыска от братства.

Тщедушный вид, большая голова
Потомка разорившегося рода
Пророчили ущербность. Но права,
В предначертании исполненном природа.

Врачом-отцом сполна обучен был
Основам исцеленья с малолетства.
И, чувствуя в себе к ученью пыл,
Признал скитанье эффективным средством.

С тех пор окутан аурой легенд
Тернистый путь собрата Авиценны.
Низвергнув знаний Цельса монумент
Во врачеванье опыт внес бесценный.
***
Подобно Лютеру догматику поправ,

Уна пробудился от ощущения чьего-то присутствия и, осторожно повернув голову, сквозь едва сомкнутые веки увидел сидящего неподалеку в кресле жреца незнакомца. Казалось, тот мирно дремал с закрытыми глазами во тьме залы. Его одежда ничуть не напоминала темно-оранжевые одеяния жрецов храма и была скорее похожа на одеяния данаев, перехваченное у левого плеча изящной фибулой в форме истово кусающей себя за хвост змеи. Уна осторожно встал и направился было к выходу в поисках жрецов, но в этот момент незнакомец открыл глаза и посмотрел в сторону князя.

Пабис отчаянно погонял лошадей, стремительно бегущих по дороге, вымощенной отполированным ветрами и песком камнем. Хесур сидел, тяжело привалившись к стенке колесницы. Его лицо с закрытыми глазами и резко обострившимися скулами напоминало Уне лицо мумии и князь молил Пта о том, чтобы вручить старика заботам львиноголовой богини как можно скорее. Только служители «Хозяйки жизни» могли помочь своему собрату-жрецу.