Для Вас поэты – вольнодумный сброд
Что празднословием ласкает слух глупцов,
Блудливо вопрошая индульгенций.
И этот алчущий бессмертия народ,
Из риторов, философов, творцов
Наполнил вздор отживших век сентенций?

Но, право, отвратите взор, Эразм,
От пыльных глав труда Квинтилиана,
Перед которыми бледнел сам Цицерон.
Философу понятен Ваш сарказм
А вот поэт Вас примет за профана
И риторов истопчет легион.

Что было – истлело. Прости, позабудь.
Свернулся навеки в ночи Млечный путь.
Быльем поросла юной страсти тропа.
На стрелах Амура злорадствует ржа.

Лавиной на окна сошли жалюзи.
Смятенье Луны под собой погребли.
Лампада горит. Ночь творит колдовство.
Орган начинает свое волшебство.

В закрытых глазах – торжествующий мрак.
В минорном пространстве господствует Бах.
Тевтонская грусть византийской души…
Тоска по покою славянской глуши…

На время закрыться, бежать ото всех.
Досуг посвятить осмыслению вех…
А после, вернувшись, напялить костюм,
И мнить себя новым властителем дум…

Мои воспоминания ненадежны.
Страшусь, ломая грифель, но пишу.
Формулировки крайне осторожны.
С трудом доверю их карандашу.

Творение безумного монаха
За гранью всех известных измерений.
Слепца итогом жизни стала плаха.
А смысл исчез в тумане разночтений.

В полуночной тиши, едва касаясь,
Беззвучно воскрешал латынь страницы.
Слова рождались, тут же забываясь,
Мелькая, словно спицы колесницы.

В ту ночь, закружен вихрем сновидений,
Я оказался в древнем, мрачном месте.
В донжоне замка, полного видений,
Мечтал об истине, как отрок о невесте...

В застывшей капле маленькие рыбки
Из тьмы веков, взаимопроникая,
Добро и Зло, чьи грани очень зыбки,
В Единое сливают, разделяя.

Смертельна красота безумной ночи,
Что проведешь на ложе Клеопатры.
Красива смерть, когда твой меч наточен,
И испускаешь дух под звуки мантры.

В прекрасном внешне - тьма царит внутри.
Лицо не броско - милосердно сердце.
На украшенья тела не смотри.
Оставишь их перед последней дверцей.

Коль ищешь Света, странствуя по свету,
Не зная, где к источнику припасть,
Игривых рыбок стоит внять завету:
Чтоб вне найти - начни внутри искать...

Искал ответы, странствуя во тьме.
Но знаний вечных не обрел щедрот.
Пророков сонм уже встречался мне.
УмнО гласил и требовал банкнот.

Толкаясь и галдя наперебой
Вещали, что лишь их верна дорога.
Что только шествуя за блеющей толпой
и добрым пастырем услышишь голос Бога...

Камо грядеши, странствующий брат?
Все в мире вновь, хоть кажется, что ново.
В век технологий, оглянись назад,
Не забывай: Вначале было Слово…

Дионисийским духом был отравлен.
В стакан вмещался смысл бытия.
Пегасом, одичавшим, был оставлен.
Отчаялся коняшка ждать меня…

Взбираясь по горам сумбурных мыслей
На перевалах спорил сам с собой.
Срывался, клял себя, извергнув кислый,
Перебродивший, мерзкий дух хмельной.

А утром, взяв рюкзак и термос с чаем,
Из бабушкиных травных кладовых,
Отправился туда, где насыщает
Энергией бессмертный духовник..

И, вот, котел, ворча, исходит паром.
Подпитывает небо травный взвар.
Безмолвна даль и бескорыстным даром
Ссыпает лес вериги снежных чар...

Холодный пот и скомкана кровать.
Бескровное лицо с гримасой боли.
Кошмарный сон, в котором умирать,
Вошло в привычку. Компонент юдоли.

Из года в год в тумане странных снов
Дождем из пепла гибельных желаний
Приходит мрак, лишая жизнь основ,
Вновь воскрешая тлен воспоминаний.

Злорадствуя, неспешно, не таясь
Вскрыл памяти забытые могилы.
Я отступаю, в страхе и, клубясь,
Мрак торжествует.. Боже, дай мне силы!

Истошный глас пронзает пустоту.
Я замираю в ожидании чуда.
Глаза глядят с надеждой в темноту.
Но слышу смех : «Его здесь нет, Иуда!».

Желаешь серебра? Или одежд?

Им ведомы пути кричащих стай
И тайны троп крадущихся зверей.
Рассветный луч влечет за зыбкий край
Туда, где серебром звенит ручей.

Искусность рук и преданность сердец
Вложили в мастерство работы с древом.
Склонив главу пред кружевом колец
Восславили омелу в платье белом.

В зловещей мгле растаявших надежд,
Над кипой книг, источенных червями,
Слепой отшельник в саване одежд
Склонился, чуть касаясь их перстами.

В прохладе кельи средь безмолвных скал
Он осознал всю тщету жизни бренной.
Целуя крест, коленопреклоненный,
У алтаря в себе Христа искал.

Уже Харон всех тех, кто был так дорог,
Отправил в мир иной, взяв медный грош.
А он, на ощупь, немощный, согбенный,
Листал страницы, унимая дрожь.

В невидящих глазах - мольба о смерти.
В душе – опустошение и боль.
Отринув жизнь, обрящешь ли прозрение,
Коль только в книгах мыслится покой...

Какой немыслимой превратностью судьбы
В мой дом заброшен был, подобно диверсанту,
Потертый томик мудрого Сунь Цзы,
Замаскированный страницей «Коммерсанта»?

Возможно, друг, забывчивый стратег,
В хмельном угаре передислокаций
Сменил плацдарм вакхических утех…
Трактат – в числе похмельных репараций.

С тех пор в плену творения Сунь Цзы
Я нахожусь. И бегством не отмечен.
Куда бежать, коль древние азы
Гласят, что путь обмана бесконечен?