Неспокойно сегодня море,
В его водах растет волнение,
Оно будто бы с кем-то спорит —
Зло и горечь в каждом движении.

Страх с усталостью в каждом вздохе,
Скоро явится Он при параде —
Век за веком, в каждой эпохе,
Он приходит сюда на закате.

Вот вдали уж черная точка,
Что почти обернулась в кораблик,
На волнах как тачка на кочках,
Паруса его малость ослабли.

Ход замедлил и вскоре замер,
Ну, а море вдруг как притаилось,
Вспоминая с немыми слезами,
О том как один раз обручилось.

Туча лет пронеслась с тех пор,
Много дожей оно пережило,
Многих же провожал его взор,

Над морем хмурилась погода,
Скрывалось солнце в брюхах туч,
Наперебой кричали чайки,
Как будто призывали Ктулху.

А в далеке маячил остров,
О нем давно ходила слава —
Там, отреченные от мира,
Живут простые стеклодувы:

Одни они лишь знают тайну,
Как создавать стекло с секретом:
Молочное, как глаз слепого,
Агатовое и цветное,

Бесцветное, как гладь водицы,
Прозрачное, как взгляд ребенка.
Подсвечники, бокалы, вазы,
Животные и даже люди...

За разглашение секрета
Наказывают только смертью,
И чужаков, как я, не любят
На дивном острове Мурано.

Однако любопытство гложет,

Среди дворцов, соборов, статуй
На краткий, но ужасный миг,
Разнесся хриплый, жутковатый
На рев похожий, дикий крик.

Царила ночь. Прохожий редкий,
От страха вздрогнув, шел на бег,
А сторож усмехался едко —
В музее он уж целый век.

В каналах темных, вздрогнув, воды,
Переходили враз на рябь,
Никто их, бедных, за все годы,
Не смог сильнее напугать.

А где-то в подворотне мрачной,
Там, где не проникает свет,
Там, где рассадник теней злачных,
Разлегся тот, в ком жизни нет:

Лицо его покрыла бледность,
Пугает синь поджатых губ,
Под ним брусчатка стала медной,

На улицах полно народу,
Среди богатых море сброда,
Одни одеты лишь в обноски,
А на других наряды броски.

Улыбку на лицо надевши,
Прикрывшись истиной, но внешней,
Они друг другу врут бесстыдно —
Так врет богач, как пьяный быдло,

И врет принцесса, как кухарка,
Как будто нет в ней крови царской,
Она, как все, в грязи погрязла,
Ведь душу лжи сжирает язва.

Один лишь Он живет правдиво
В том мире, где вся правда — диво,
Схвативши шляпу, плащ накинув,
Идет Он на блошиный рынок.

Все стороной Его обходят
И дружбу люди с Ним не водят,
О Нем все сочиняют сказки —

Под бирюзовым, чудным небом,
В холодном Средиземном море,
Мечтой и старца и эфеба,
Живет она, не зная горя.

Ее лицо — сплошь белый мрамор,
Ну а исподнее из дуба,
В руке застыла маска драммы,
Что как в испуге кривит губы.

На голове же девы милой
Корона из дворцов и статуй,
Под кожей из каналов жилы,
Что светом солнца сплошь обняты.

Одновременно с этим губят,
Девицу эту толпы люда —
Бесцеремонны те и грубы —
Они в ней рыскают повсюду.

От них она уж чахнуть стала,
И стала вдруг больна, как будто
Свободы и покоя мало,
В глазах зеркальных стало мутно.

Венеция — будто девушка
Из средневековья.
Любуется собой, смотря на свое отражение,
Ищет истину, скрытую в мутной воде, в закат похожей на вино.
Ее улицы переплетены, как бессвязные мысли,
Мосты и каналы — одеяния,
Дворцы и соборы — бижутерия,
Вода — ее жизнь и погибель.
Люди любуются ее красотой, не ведая о ее страданиях.
Венеция — родом из прошлого.
Само небо над ней меняет людей и меняется вместе с ними.
Ты — как Венеция… Меняешь всех, но остаешься собой.

(Попытка написать верлибр)

Безлюдной и безлунной ночью,
Погожим, ясным, теплым днем,
Под дождиком при жутком ветре,
И в одиночку и в толпе

Стоит художник близ канала,
Потерянный в своих мирах,
На холст наносит мир чудесный,
Какого впредь не может быть:

Драконы над дворцами Дожей,
Кентавр на мраморном мосту,
А феи, эльфы на гондолах,
Русалки прыгают в канал.

Я подошел к нему украдкой,
Спросил о смысле сих картин,
И он ответил мне с усмешкой,
Что это сущности людей.

Он осмотрел меня дотошно,
И попросил вдруг в позу встать,
Не требуя с меня оплаты,
Он тут же начал вмиг творить.

Знакомый гондольер поведал
Историю, что всех правдивей,
Он сам о ней давно разведал
И понял — нет ее красивей.

То много лет назад случилось
Чума едва пройти успела,
Италия переродилась
И вскоре вновь похорошела.

В одном порту тогда работал
Совсем молоденький парнишка
Он был стеснителен и кроток —
Курьера местного сынишка.

Он днями плавал на гондоле,
Работы, право, не боялся,
И вот, едва окончив школу,
Он в гондольеры вдруг подался.

А его лодка с позолотой,
Была пленительно красива,
И будто на автопилоте
Неслась вперед слегка игриво

Плутал я ночью по кварталам,
Где мои ноги не бывали.
Средь фонарей, чужих мостов
Среди церквушек и крестов.

Но лабиринт меня запутал,
Подумал я, что дело худо.
Вдали увидел мужичка —
На вид седого старичка.

Его лицо было сокрыто,
Тьмой непроглядною прикрыто,
Он шел с трудом, слегка хромал,
Но в помощи не отказал.

Мы шли, а темнота сгущалась,
Венеция преображалась,
Хоть днем пылала красотой,
Теперь пленила простотой.

За спину руки заложивши,
И поболтать чутка решившись,
Мой спутник много говорил
О том, что лучше раньше жил

Как управляли Византией,

Известно всем, что отраженье
Всю внутреннюю суть являет,
Порой подумать заставляет,
Иль насылает наважденье.

Старушке выдаст лик совиный,
Для девы фея отразится,
Для добряка злодей явится,
А для злодея зомби вшивый.

Беды ничто не предвещало,
Я думал малость о насущном,
Тем временем моя же сущность,
Меня давненько поджидала.

Мимо канала проходивши,
И вниз нечайно посмотревши,
Узрел лик, на меня глядевший,
Рассудок тут же помутивший.

Черты лица принадлежали,
Определенно мне, однако,
Он был тем воплощеньем мрака,
Где только демоны блуждали.