От июля до Йоля – дуга разбега:

Звездопадом по коже струится нега,

По зелёной траве – к янтарю – до снега

От июля до Йоля – разбег дуги.

«Дерево может обратиться только в цветущее пламя, человек — в говорящее, животное — в блуждающее» (Новалис)

Расплети мне косы, что отрезала,

За плечо отбросила без жалости,

Расчеши их гребнем-деревяшкою –

Линиями станут передач.

Я стою на пути огня, на изъеденной им меже –

Ни одной из случайных искр не случится меня подбить.

Как кончается ночь, расцветает гвоздикой заря,

И сквозь мутную гладь проступает зеркальная тень,

Как слеза застывает в морщинах куском янтаря,

И склоняет рога золотые твой белый олень.

Опять на окна ложится наледь,

И снег — пломбиром — на вафлю крыши.

Морозной ночью приходит память,

Садится в кресло почти неслышно,

Где бы ни шёл ты: берегом ли, пустыней,

Ты всё равно попадаешь в летящий поезд,

Ты всё равно увязаешь в любви по пояс —

Сердце твоё на песке раскалённом стынет.

Парк разбили на окраине города, по высокому берегу смирной речушки. Когда-то здесь высились городские стены; смотровые башни нависали над тихой водой, часовые вглядывались в тёмную глубину. Инга слышала жуткие городские байки о том, что некоторые не возвращались. Говорили, что их уносила река, но все говорили по-разному: одни верили в духов, что живут на речном дне; другие – в суровость командующих, жестоко каравших всякого, кто засыпал на посту. Как бы там ни было, старая крепость давно сравнялась с землёй, унеся с собой и древние тайны, и кости защитников. Бабушка говорила, что, когда сажали деревья – рябины, осины, вязы, – редко находили даже небольшие обломки.

Это я танцую на самом дне

Между серых, выжженных льдом камней,

И никто не спросит, легко ли мне,

И никто не подаст огня.

Чьё-то слово — приказ, а моим шелестит трава.