Я помню,чур меня, мгновение,

Передо мной явилась ты.

Не человек, не привидение,

Со страху кинулся в кусты.

Бежал домой, ломая ветки,

Вскочил в подъезд, седьмой этаж.

Ты ж в спину крикнула: "Я – Светка!

А это новый макияж."

Но я задвинул три засова

Накинул цепь, придвинул шкаф.

А ты за дверью ныла: "Вова,

Открой любимый, ты не прав."

Мне было жаль тебя, Светлана,

Рвал душу твой речитатив.

Но съежившись в углу дивана,

В детстве Андрей каждое лето проводил в деревне у бабушки.

‐ А завтра уже лето? - спрашивал он маму после того, как сходил снег и появлялись первые ростки.

- Нет ещё, малыш, потерпи, – улыбалась мама.

- А через неделю? - не унимался непоседа.

С бабушкой они копались в огороде, ходили в лес по грибы и ягоды, а вечерами сидели на веранде у самовара.

‐ С каким вареньем будем пить чай, хозяин? – спрашивала бабушка.

‐ С черничным! – важно отвечал "хозяин" и, не удержавшись, прыскал со смеху.

Иннокентий писал много, или даже можно сказать – очень много, но безответно. Как выражалась Изольда Вениаминовна: "Мой сын пишет взахлеб, но эта ... – она вставляла нецензурное слово с мягким знаком на конце, – не обращает на него никакого внимания!"

В эту ночь цвета волчьей тоски,

По шуршащей застежке асфальта.

Под терзающий душу контральто,

Мчусь с собою наперегонки.

Жму на газ, заходя на вираж,

Руль отдав в занемевшие руки.

В мир безумной, отчаянной скуки,

В одиночества пьяную блажь.

А вдали в абажуре из тьмы,

Тусклой точкой мерцает в окошке

Свет надежды, в забытой сторожке,

В той, в которой скрывается смысл.

Шоссе любви по небу вожделения

вдоль магазинов чувств волной песчаной

несёт бенгальские хлопушки наслаждения

и удовольствия на ложе из тюльпанов.

Проснуло солнце взгляд дремотно нежный,

Кидая томно интереса луч на ложе.

Его нескромный взор горяч как прежде,

Оно в томлении от хлопушек тоже.

Оторва солнце, жаждущие глазки,

Не опаляй мне розовую кожу.

Твоих лучей изысканные ласки,

Не возбуждают тело, а тревожат.

Крестики, нолики, вычеркнуть, выделить,

В линию, в столбики, вдоль, поперёк.

Судьи, болельщики, прочие зрители,

Сломаны перья, исписан листок.

Радости, горести, разные трудности,

Слезы – не справились, справились – смех.

Милые шалости, явные глупости,

Легкая грусть, небывалый успех.

Выигрыш, проигрыш, новые партии,

Ручки, чернила, бумаги листок.

Правила старые, знаки стандартные,

Крестики, нолики, новый виток.

Сухарь надежды в кружке безрассудства,

Размок до вязкости соплей, но держит форму.

И верится, что всё же не сойдутся

Те параллели, с искажённой нормой

Стремящиеся к точке невозврата.

Вобравшие в себя – вплоть до лимита,

Словесного, сухого концентрата,

На единицах речи паразита.

"Мстить? – задумался Петрович, – Да, я немного груб, прямолинеен, но мстителен? Пожалуй нет. По крайней мере в действиях. А в мыслях? А в мыслях – я конечно же вулкан, изрыгающий проклятия. Нет, не так: яростный бык на испанской корриде, раненный, с налитыми кровью глазами, ищущий своего обидчика, чтобы всадить в него смертоносные рога, – гном усмехнулся, – хотя кто знает..."

Он посмотрел на Абу, затем перевел взгляд на обломки лодки.