Размазывая крупные слёзы по окну, безутешно рыдала поздняя осень. Надрывно стонала запутавшимся в ветвях деревьев ветром и оглушительно ругалась громом, пугая нахохлившихся птиц. Бесцеремонно вырывала из рук прохожих зонты и уносила вдаль, а затем, словно надоевшую игрушку, бросала где-нибудь в подворотне.

Звук захлопнувшейся за спиной двери ночного клуба разделил время на две части: яркое, наполненное музыкой, дымом кальянов и хмельного угара прошлое, и встретившее тихими ночными шорохами и шагами редких прохожих настоящее. Мелкий дождь растревожил тротуарную пыль, смешав ее запах с сыростью.

Я то дышу тобой,

То не дышу,

Тобой ли, не тобой,

Неважно.

Страшно,

Когда я не дышу совсем.

Зачем

Мне не дышать, если могу

Я сделать вдох,

И выдохнуть.

Опять вдохнуть,

И выдохнуть опять.

И так раз пять.

И снова повторять

За разом раз.

И раз за разом.

Тобой дышать,

Тобой,

Зараза.

Иль не тобой,

А кем-нибудь другим.

(Но мне так хочется обоими

И сразу...)

Игорь с женой, устав мотаться по съемным клетушкам столицы, купили квартиру в пригороде, в старой панельной пятиэтажке. Через две недели ремонта отпраздновали новоселье. Родственники и друзья, гуляя и подшучивая над хозяйским "домиком в деревне," разъехались только утром.

На пятом году совместной жизни интуиция стала нашептывать Юле, что их семейный вездеход, до этого момента преодолевавший все препятствия, застрял в песке рутины. Если раньше этот верблюд странствий с легкостью перебирался с бархана на бархан, в унисон покачивая двумя горбами, то теперь эти горбы обвисли, и каждый заваливался туда, куда хотел.

Вечером жена была не в духе, и Пахомыч, прокручивая в голове последние пару часов, пытался выйти на след совершенного им преступления. Не найдя в своих действиях криминала, пришел к выводу, что пора делать сюрприз. Он любил удивлять супругу...

"А ведь так молод, ещё бы жить да жить," – горестно вздыхал кожаный диван, готовясь к переезду на новое место жительства, а именно – на свалку. Лежбище морского котика, а вернее, хозяина - тяжеловеса Пахомыча треснуло, обнажив продавленные внутренности.

Тысячу верст самолетом, автобусом, поездом,

И вот я здесь, в твои грустные окна гляжу:

- Пустишь?

- Опасно!

- Никак за меня тебе боязно?

Ладно, я тут, на крылечке твоём посижу.

- Помнишь тот день в сентябре, мы впервые здесь встретились?

- В синем костюмчике?

- Да!

- Помню чубчик смешной.

- Это отец, только наголо стригший до этого,

Долго сопя, колдовал над моей головой.

- Ну а пятёрку, ту первую, по рисованию,

Знала ли ты, что не я это нарисовал?

- Мама!

Зинаиде снился сон: ей снова восемнадцать, и она идет на свидание. И не просто идет, а словно двухмачтовый бриг рассекает встречную волну. Люди поспешно уступают ей дорогу, потому что не уступить себе дороже – все-таки сто двадцать килограмм.

Заболела осень, осень простудилась,

То знобит беднягу, то кидает в жар.

Кутается в тучи и глядит уныло,

На покрытый серой пылью тротуар.

Нет бы выпить чаю с мятой и лимоном,

Но ей захотелось ледяной воды.

Жуткая ангина и с протяжным стоном,

Кашляет натужно, с горлом нелады.

Слёзы днем и ночью, на дорогах слякоть,

Ей бы улыбнуться, душит в горле ком.

Без неё скучает ветерок-гуляка,

По холодным лужам бродит босиком.