Чтобы вызвать сплин и жалость?!

Ну, конечно! Оттого

Я, как дура, наряжалась.

Интересно, для кого?!

Для кого жнивьём червонным

Крашу я простор полей,

И с утра до ночи тёмной

Блею песни журавлей?

Кто трясёт для вас монистом,

Будто гейша, столько лет?

И туманом шелковистым

Красит утренний рассвет?

Облака стелю над миром,

Чтоб гляделись в синь озёр.

Эй, скажите мне, придиры,

Для кого же это всё?!

Бывало, сядешь у окна,

А за стеклом такая тишь

С утра до самого поздна.

И всё молчишь, молчишь, молчишь…

По вечерам тётя Мотя, так уж вышло, любила смотреть на луну. Сидеть на балконе, слушать мягкое урчание своих сытых кошек и смотреть на луну. Или приготовить блинчики с вишнёвым вареньем, вкусно поужинать, перемыть посуду, устроиться поудобнее у окна и смотреть на луну. Или накупить болгарских перцев, помидор, морковки, закатать восемь банок лечо, сделать уборку и…

Да ну её, луну эту.

Девятый месяц жмётся в небосклоне

Ничтожной горстью рваных облаков,

Как родственник, махая на перроне

Огням давно ушедших поездов.

Деньки, озябло кутаясь в туманы,

Глядятся в грязь просёлочных дорог,

Устало пряча в задние карманы

Прочтённый лету грустный некролог.

В осенней ученической тетрадке,

Как девственник, сбежавший от блудниц,

Сентябрь похож на чистую закладку

Дождями разлинованных страниц.

Душа не чувствует сомнений,

Склоняясь ивой у пруда

Пред милой осени мгновенья

Очарованием, когда...

Если бы взять все сентябри

Да выжать,

Сколько бы вышло, чёрт побери,

Жижи!

Мерзкой и липкой, скользкой,

Как желчь, густой.

Может быть, целый километровый

Слой.

Всё остальное – к лешему,

Для тепла

Сжечь!

Безо всякой жалости.

Прям, дотла.

Будет такой костёр сентябристый,

Что о-го-го.

Ну, и конечно же польза какая-то

От него.

Вспыхнула,

Брызнула осень

Из всех щелей

На полушарии северррном.

Вспучилась грудой

Плаксивых дней,

Хлябью небес беременна.

Кинула сонм голозадых луж

В чёрный асфальт дыррявый.

Мокр, неприкаян и неуклюж

Лик сентября. Разьзява.

Рьяно шагаю

Наотмашь я

Сквозь перекрестья улиц,

Осень сопливую матеря

С грязью её распутиц,

Сдёрнуть желая срамной наряд

Да рразвернуть планету!

Так, чтоб с макушки до самых пят

У тёти Моти была очень хорошая интуиция. Вот, прям, отменная. Если она, тётя, чувствовала, что день будет не очень или так себе, то не вставала с постели до самого вечера. Если человек казался ей плохим, не раздумывая пуляла в него из рогатки, а если заявлялись незваные гости, то им ни за что не удавалось застать её дома.

Но самое главное, тётя Мотя никогда не роняла на пол бутерброд, потому что интуиция подсказывала ей, он обязательно шлёпнется маслом вниз.

Однажды прилетел страшный Змей Горынович, схватил тётю Мотю и унёс далеко-далеко за синие моря, высокие горы и дремучие леса…

Но очень скоро вернул на место, да ещё, сильно заикаясь, извинялся: т-так, мол, и т-так, ошиб-б-бочка вышла.

А вот нечего тётю Мотю со всякими василисами путать.

Куда ни плюнь, уходит лето.

Уходит лето, хоть убей.

Крадётся так же незаметно,

Как к Пенелопе Одиссей.

Намажешь утром булку маслом,

А булка, словно ржавый болт,

(извёл продукты понапрасну)

Вообще никак не лезет в рот.

А всё тоска! Тоска по лету.

Уходит лето навсегда.

И жизнь, как старую котлету,

Ни съесть, ни выкинуть. Беда.

И грусть, как челюсти в стакане,

Оскал фарфоровый кривит,

И жалость-сука в квасном жбане