К острову, на котором расположились мы с приятелем, в сверкающих отблесками солнца бурунах несется моторная лодка. В последний момент она чуть отворачивает и на полной скорости вылетает на песчаный пляж соседнего островка, отделенного от нашего протокой метров тридцать шириной.

От кого Родион унаследовал талант живописца родители так и не установили. Ни по отцу, ни по матери не было таких, кого бы память многочисленных родственников запечатлела, как мало-мальски приличного художника. А вот Родион взял и в пять лет стал дипломантом областной выставки детского рисунка.

У Литейного моста в Санкт-Петербурге довольно-таки мрачная репутация. Издавна ходит молва, будто под мостом на дне Невы лежит кровавый валун, на котором древние племена убивали пленников, от того-то с тех пор и тонут почем зря в этих водах люди.

І
По крепости веры в чертеж гороскопа
Вычисляется время начала потопа,
Но медлит с вердиктом мессия, пока
Крутится в воздухе медь пятака.
В том потакание буйству толпы –
Правила строгие древней игры.


ІІ
Время ровняет ландшафты и ропот
Сгладит оно в затухающий шепот,
Вспыхнет на миг разбитая фара,
То ли мир с вами, то ли привет,
И телескоп сметает линзами свет
В воронку всевидящего окуляра.

Жил-был петух, и такой красавец: гребень алый как маков цвет, серьги чуть ли не до земли, а хвост даже павлину на зависть. Словом, все при нем было. Только лавры свои он стяжал не этим, а прославился тем на птичьем дворе, что будто бы каждое утро будил солнце.

Дали повиты зеленою мглою.
Сосны вершины стремят к зениту.
Иду я один лесной тропою,
Как будто найдя в ней защиту.
Завесы пройдя потайные
Дремучего леса, я стану,
Где солнце поляны лесные
Залило медовым жаром,
Чтоб лечь на пригорке тенистом,
Июльским теплом обогретом,
Забыв про неистовость мыслей,
Навеянных лунным светом.

А дали повиты зеленою мглою,
И сосны вершины стремят к зениту.

Всякий раз, когда заходит речь об истоках творчества, на ум мне приходит финальная сцена рассказа Рюноскэ Акутагавы «Муки ада». В ней по приказу сумасбродного владыки на глазах придворного художника сжигают его любимую дочь.

По какому поводу и когда я увлекся бегом трусцой мне уже не припомнить – слишком давно это произошло. Зато событие, которое подвигло меня считать это занятие не средством поддержания физической формы, а как мало с чем сравнимым удовольствием, заключалось в следующем.

Проходил я как-то осенью поздним вечером неподалеку от железнодорожного вокзала. Последние опавшие листья кружились в воздухе, и в такт им мысли, сплошь какие-то растрепанные и до конца не додуманные, витали у меня, что называется, в эмпиреях.

Возвращался под вечер я на моторной лодке с рыбалки. Солнце уже за камышами скрылось и покойно вокруг стало, словно на короткий миг все вокруг в природе пришло в равновесие. От этого на душе так хорошо было, будто я прям-таки сейчас взял и начал жизнь с чистого листа.