Жёлто-чудесное поле. Подсолнух.

Реченька быстрая вдаль убегает.

Ветви берёзок - совсем ещё сонных.

Тучка на небе без солнца страдает.

Посвящается Танечке Ляшовой. Мы не можем приехать и поздравить тебя, но от всей души прими, пожалуйста.

Я вижу грусть в твоих глазах…
Не стоит, милая, не нужно!
Гони ты лет прожитых страх
Да, знаю я, бывает душно…


И пусть сединка в волосах
Про возраст нахамит с надрывом,
Но не дано разбить ей в прах
Души прекрасные порывы!


У нас, Танюш, совсем не осень!
Ещё нам – лето пережить,
Среди стволов огромных сосен
С тобой с лукошком побродить…


Назад оглядываться рано,
Ведь столько видно впереди…
На сердце грубый шрам от раны

- Щас, Маш, подожди, - Лёшка торопливо, а от этого неловко, доставал из карманчика рубашки какой-то листок. Его руки тряслись. Видя волнение друга, Машу охватила самая настоящая паника. Что же такое могло произойти, чтобы Лёшка настолько потерял самообладание?

- То- нет, то - да…
- Когда?
- Всегда!
В судьбу стучится зло.


- То – нет, то – да…
- Когда?
- Всегда!
Бывает – повезло!


- То – нет, то – да…
- Когда?
- Всегда!
Завьюжит, закружит.


- То – нет, то – да…
- Когда?
- Всегда!
Разлука сторожит.


- То – нет, то – да…
- Когда?
- Всегда!
- То – солнце, то – метель…


- То – нет, то - да…
- Когда?
- Всегда!
Такая канитель!

- Да, тужься, ты! – акушерка, смахивая пот со лба, вымученно посмотрела на молодую женщину.
«Вот же бестолковые эти первородки», - мелькнула беззлобная мысль…
Она ощупала живот роженицы:
- Попкой идёт… Плод крупный. Кесарить будем, сама не справится. Вызывайте анестезиолога и Анну Михайловну, она сегодня дежурит...


Ангел ходил по родовой и ждал. Малыша он чувствовал… Его боль и страх…Ангел подошёл и положил голову на живот:
- Да, оттолкнись ты, ножкой! Давай, напрягись! Ты сможешь!

- Лёш, открой! – Маша уже полчаса стучала в закрытую дверь студии. – Ты слышишь? Я не уйду, пока не откроешь! – девочка начинала злиться.
Они недавно поругались, казалось бы, из-за ерунды.
Лёшке категорически не нравился Вадик из девятого «В», который засыпал Машку любовными записками.
- Да он же дебил! Ты что не видишь? Ему от тебя одно нужно! – почти кричал друг.
- Да тебе все не такие! – разозлилась Машка, - Андрей – дурак! Вовка – малахольный! А с кем мне встречаться с Вашего величайшего соизволения?

Маша, открыв дверь квартиры своим ключом, раздевалась в коридоре, когда, услышавшая, посторонние звуки, из кухни выглянула мама. Она приложила палец к губам (это означало только одно, что Настёнка спит) и, приглашая за собой, махнула рукой.

- Мам, а как ты своей дочери объяснишь тот факт, что мы с Лёшкой похожи. Волосы у него тоже тёмные и кучерявые, а его-то отец совсем лысый и глаза у нас с ним коричневые, и дни рождения у нас в один месяц! – Машка, окрылённая широтой обсуждаемых с матерью тем и потерявшая контроль, продолжала, - Неужели мой папочка и здесь нашкодил…

- Грановский, Домирос! Выйти из класса. Дневники – на стол! – учитель географии, поверх маленьких очёчков строго следила, как нехотя два нарушителя порядка, движутся к выходу.

Тишина и покой - тяжёлые, гнетущие, наваливающиеся сразу, как только Маша проходила мимо открытых настежь огромных кованых ворот старого городского кладбища.

Сколько раз за семь долгих лет она сюда заходила, испытывая одни и те же ощущения? И сколько ещё будет это продолжаться? Какое количество долгих, снежных и не очень зим должно пройти, сколько солнца нужно в жаркие летние дни, чтобы на душе стало хоть немного легче?

Тоска - противная, тягучая, от которой никто и ничто не спасает.