Закрыта дверь. И на пустом пороге
Стоит твоя забытая мечта.
Она через тернистые дороги
Пришла к тебе, и цель ее проста.

Ты ждал ее, ты в нее свято верил,
Надеялся, что вдруг она придет.
Ты каждый шаг свой, каждый ход измерил,
Судьбы невероятный поворот.

И на нее ты только силы тратил,
Совсем уже последние свои.
Ты-ты, ты, преданный мечтатель,
И все вокруг соратники твои.

И, расточив последнюю надежду,
Бескрайнюю тревогу испытав,
Ты стал не тот, уже не тот, что прежде...
В нее почти ты верить перестав.

И тут она, недавних дум царица,
Властительница самых смелых снов,

Участились мои посещения
Твоих комнат, закутанных в дым.
На просторах того помещения
Пеплом веяло, белым, немым.

Оседал он повсюду, и шорохи
Что звучали за ним по пятам,
Оставляли кровавые сполохи
На покровах растресканных рам.

Изнывали тогда подоконники,
Стены плакали, глядя на них.
Но всегда находились поклонники
У прокуренных комнат твоих.

По ступеням шагали колоннами
Они к милой квартире своей.
В разных позах, игривыми тоннами
Распластавшись, бывало, по ней,

Здесь они находили пристанище,
Здесь вдыхали тот мертвенный дым.
Но все, кажется, живы пока еще

Еще не кончился февраль,
Пока еще ты ровно дышишь,
Грозы искристую печаль
Еще пока ты плохо слышишь.

Еще потухшая звезда
В твоих глазах не серебрится,
Капели чистая слеза
Еще не пробует скатиться.

Пока ты ночи напролет
Глубоким сном забыться можешь,
Зари алеющий восход
Влюбленным оком не тревожишь.

Но если ветер перемен
Твоим заветным другом станет,
Холодным теплому взамен
Весенний день быть перестанет,

Тогда умолкнет тишина,
Листва на липе встрепенется,
И утомленная душа
Цветком душистым обернется.

Мороза легкое касанье,
Прохлады зимней поцелуй,
Снежинок звездное мерцанье,
Воды застывшая лазурь.

И ты, любви утратив чувства,
Наедине с самой собой,
Подобно розе ледяной,
Природе вторишь так искусно.

И только если бирюза
Небесных сводов загорится,
И бледноликая сосна
От бледноты освободится,

Умчится снежная вуаль,
Слышнее птичий голос станет,
То розы ледяная сталь
Ручьем стремительным растает.

Самолет. Его крылья стремятся
Высоко. В белый облака дым.
Под тобой километры, пространства,
Под тобой зелень горных равнин.

Так легко, то все выше, то ниже
Он парит, всем навстречу ветрам.
Самолет. И как-будто бы ближе
Ты становишься к новым мирам.

На край света, где море и суша,
Где бескрайний простор и луга.
Самолет, он твой самый послушный,
Прилетит, безупречный слуга.

Обветшала оконная рама,
Остроту обнажило стекло,
Потемнела зеркал амальгама,
По бокалам вино потекло.

Заклубился густой пеленою
Дым колечками, сумрак ночной.
Поцелуев пылающим зноем
Разметался поток огневой.

Кожи бархат, ресниц трепетанье
Все нежнее просили шептать,
До бела раскаленным желаньем
Двух сердец наготу оправдать.

Расставил мебель по углам -
Обычный человек.
Разрезал сердце пополам,
Разбередил навек.

Остался только горький крик
От черных тополей.
И хрустнув, головой поник
Один из них, с полей.

Холодным ветром по щекам,
Истерзанный дождем,
Бредешь к знакомым берегам,
Куда мы все бредем.

Найти покоя, отдохнуть,
Почувствовать весну.
Поглубже в воду окунуть
Блестящую блесну.

Покрылись сумраком дома,
Сгустились грозовые тучи.
За ними полная луна
За ними твой счастливый случай.

Едва ты веки разомкнешь,
Едва рассвет тебя разбудит,
В траве кузнечика найдешь,
Теперь твоим он другом будет.

Чудесной музыкой полей
Заставит сердце чаще биться,
И вся печаль в душе твоей
В секунду эту растворится.

Мариночка с утра готовит. Сегодня в доме ожидаются дорогие гости. Она уже поранила себе пальцы, разрезая лук, уже испортила маникюр, пока мыла то и дело посуду. Ну что тут скажешь.. Помощников-то у нее нет. Правда, она сильно расстроилась по этому поводу, потому что ее любимый не любит неаккуратные, не ухоженные женские руки. И что это вообще за новости: готовить лук в каком бы то ни было виде. И это он не одобрит. Но Марина пошла на дерзость и все же решила поджарить его. В сочетании с жаренными грибами ей показалось, это будет уместно. Хотя, конечно, кто его знает..

В узких, залитых светом коридорах, оседая на лицах в толпе, теснился липкий, неистребимый страх. Гладкие стены, выкрашенные в белое, холодили душу сильнее, обнажая глянцевитость своей эмали под покровом ворвавшегося дня. Царило молчание. Наперекор всему иногда оно все же прерывалось недолгими беседами присутствующих. Но ни один разговор не продлился дольше, когда средь расступившейся толпы возник источник всеобщего волнения, стремительным локомотивом прошествовав вдоль приникших к стенам тел.