Всё корчуют бордюры,
Застилают газоны -
Не слышны по ромашкам,
Погребальные звоны.

Тело улиц знакомых-
Стало ново, красиво,
Только с этим уходит,
Из души моей сила.

Ярко солнце сияет
И трава изумрудна,
Только, что-то мне зябко
И дышать порой трудно.

В ночь, скручу одеяло,
Обниму его крепко,
Папы с Мамой не стало,
Жизнь - совсем не конфетка.

Невозможно раздражая,

Муха бегает по краю,

Диска люстры надо мной,

Он сияет белизной.

Что на нём она забыла?

Там всё пеной смыло мыло,

Свет и тот лишен там пыла,

Тайну – беготня таила.

Или ей осточертело:

Приставать, садясь на тело

Стала ей мерзка помойка,

Липкость грязи, тлен еды,

Сбилась жизни всей программа

Бунт возник против судьбы,

Жаждет муха – чистоты.

Вот и всё – тебя не стало,
Плоть истлеет, пусть не в раз,
Жизни дней, всегда всем мало –
Призрак счастья дразнит нас.

Вмиг душа осиротела,
Став слепой, глухой, немой.
Одиноко ей без тела –
Обретать в Мирах покой.

Через век не станет зданий,
Где с тобой гнездился люд.
Новым жизням, трелью ранней,
Птицы гимны пропоют.

Как в твоей, в них будет биться,
С пылом, жаром юных лет,
Залетевших чувств Жар-птица,
Оставляя в сердце след.

Канут в прошлое их годы
С грузом дум, страстей и сил.
Вспомнят грёз увядших всходы,
В жажде: кто б их воскресил.

О если б люди не старели,
до дряхлости и сохраняли
ясный ум и силы и жили все
без страха о пределе, табун
болезней, обуздав, навеки
и смерть была насильственной
и только, и вызывалась к ним
такси подобно, когда наскучит всё
и от родни бессчётной, (дерущейся,
делящей), станет дурно.
Нашёл тогда, на это, кто бы силы?
Вот был бы цирк и хаос беспросветный,
вопрос квартирный стал тогда бы
в кубе и все леса пеньками обнажились,
от «саранчи», безжалостной, двуногой,
религий затрещали бы догматы, а войны
стали ливнем животворным, для изнурённой
стонущей Земли.

Он думать про неё забыл,
Как вдруг, она во сне явилась
В стихах застыл любовный пыл –
Фантом её возник, как милость.

Как тут не верить в чудеса:
Девятый месяц, туз и тройка,
У дамы карие глаза,
И Дева стала знаком только.

Размытый облик не узнать,
Но голос спутать невозможно,
О Господи, зачем опять? –
Упрятаны ведь чувства в ножны.

С приятностью ветки жасмина,
Едва распустившей цветы,
Всё в ней притягательно мило
Ей жаждут уста сказать: Ты.

С улыбкой её возникают,
Лукавой Джоконды черты,
Застыло у самого края,
Сорваться, боясь, слово: Ты.

В ту бездну сердечных волнений,
Забытой давно суеты,
Где ждать могут: символ олений
И розы коварной шипы.

Две чаши весов - ЗА и Против
ЗА к небу, под гнётом судьбы,
Но бьющий в ребро, бес юродив,
Мечтает в ночи шептать: Ты...

Лик девичий в окладе из волос,
спадающих руном на свитер алый,
над прозой жизни душу мне вознёс,
в поход, отправив, за бессмертной славой.


Тогда волной неслась по телу дрожь,
страсть родилась с нежданностью цунами
и в снежность горла с силой: "невтерпёж"
от губ впеклась кровавыми следами.


Недолговечным было губ "тавро",
мой облик был, не для её романа -
умчался поезд с ней в темным-темно,
от чувств моих и "детского" обмана.


Чутьё щенком скулило: не вернуть,
но сердце отступиться не давало
и тронулся состав иллюзий в путь,

Сто дней до приказа,
Рвались мы домой,
Мечтали о джинсах
И жизни хмельной.

Шестьсот раз услышав:
Подъём и Отбой -
Казались два года
Нам тратой пустой.

Был чайник креплёным
Наполнен вином -
Армейское братство
Скреплялось тайком.

Латунные звёзды,
Сияли в ремнях,
Проснулись однажды,
И мы - в дембелях.

В ажурном «кофе с молоком»
стояла, глаз не поднимая
и молния на платье том
казалась мне вратами Рая.

От счастья млел дверной проём,
в картину с ней преображаясь,
когда она застыла в нём,
его границ плечом касаясь.

И жаждал взгляд её поймать -
луч солнца зайчиком, играя
и змейкой извиваясь прядь,
сияла словно золотая.

Мне бы тело молодое
И копну льняных волос -
Встретил взглядом взор девичий
И столбом к земле прирос.

Побежал бы я вдогонку,
Про миры ей нёс бы чушь,
Приголубил бы девчонку,
Как навек влюбленный муж.

Видно в сердце отболело...
С чувств застывших снят озноб.
От красы лица и тела -
Зацвести готов и столб.