Улица уползла куда-то в память,
а уж и поздно умирать.
И рано всё начать с начала,
где некуда уйти в ничто.
Кровать и стул не существуют,
не существую здесь и я.
Но "здесь" - всего лишь образ,
как некоторая возможность брать.


Не враг, не друг себе, но мыслю,
и что-то надо тут сказать.
Я пролил кровь, и в бок - решенья.
Амнистий амнезия вяжет свет.
Не бред, не грех, но и не слишком,
но вычурно трясти войной любви,
где полугул объемлет посох,
как разум квартала в ряду картин.

Помехи для потехи.
Только курение не убивает,
а убивают: Бог, знания и дети.
Притвориться немножко юродивым,
на диво поменяв диву.
Тихонько-придти-и-тронуться.


И думать - с тельцом разъехавшись.
Когда и мотор - созвучен астралу.
И негодуя и загодя, не торкнуто
и переварено. Но опосля разглаживать
и забывать не штопорно,
а приталено.


Как-то и встанет за Босхом гранж.
Ведь боязнь не смерти - хоронит.
Где-то, но здесь занято.
Зачем-то у цели всё от испарины,
как будто стращал безделицей,
да и прогул не выгулен, кажется.

Ничто - и светел стал мне день.
Курить и думать только про тебя -
предел?


И я смотрел в окошко миллиардов,
когда не нужен стал мне свет.
И нет порядка.
И свят сей бред.


Как будто занемог и оглянулся,
как будто лишним стал мне мир.
И я проснулся -
ничей кумир.


Спасибо ни за что и никому.
Теперь мне надоело ненавидеть.
Дарю трубу,
чтоб лучше понимать
и лучше видеть.


Звезда к звезде - и мы молчим.
Ведь только в тишине прозреешь.
Никем гоним.
Никем любим.
И лишь теням
своим ты веришь.

И что-то всё-таки высвечивается,
когда мозги разлетелись по поребрикам не случайного.
Что-то имеется: ход в отсутствующем запасе,
ободранные стены, лань (глина не в счёт).
Какое-то кривое в своей прямоте.
И пиво - любое, водка не каждая.
Я думаю касаниями.
Как это - пяткой глазеть,
но не пялить.
Где-то футбол, где-то птица,
а где-то идущие,
но норма - всякая в своей правильности.
Как будто Динамо схлопнулось от ширины ворот.
Поворот. Стамбул. Но ажур уж больно не ажурный
(и подъёбисто, а надо откакаться).
Еду куда-то: за неимением альтернативы.
Нативы торчат от пропитки.

Влипло на вишню сроком.
А просроченность соком длится.
Доколе? И гранжево как-то не слишком.
Чуть, и рифм кладезь векторный
роняет, но выравнивает позу начатого.
Суахили и фарси, но к однобокому.
Я втащил небо к жульену,
и как-то душа апострофом,
и как-то уж факторно видится.
В позе лотоса и пьяно,
где условности слов - всего лишь
условные сроки; и плавал,
но не вымок суицидами.
И вынырнул родинкой на лбу.
И, только рождение,
а смерть оставим классификации Дьюи.

Лопнуло на уголке к ничему.
Час за часом - взгорки.
Повторяется пейзажность
и взнос в пользу неизбежности.


Меняется лишь смотрящий.
Как шило на мыло.
Как "шломо" на шлем.
Или "словно" на слово.


Как будто наебениться не можешь.
Как будто катер цветы вынюхал.
Что-то и как-то ново,
но новости одни и те же.


К чёрту! К чёрту эта черта,
что несёт только ценность шкуры.
А жизнь проходит стороной,
как будто вор забыл оправдаться.


Озеро, ветки и режиссёрский стул.
Слишком уж как-то покрывающе.
Скок-поскок, мы влипли в чудо.
Лишь использован шприц.

Сатурнище медленно встаёт,
ограничиваясь стаканчиком виски
и сигаретой Marlboro.
Вы умерли и мы не живы -
в робе рваной мальчик проклял
старика.


Какая жалость, какое неверие
в лживость.
Я только начал. Но и ещё.
С ниточки - спускаясь до земли.
Обрубок клацал нам по нервам.
И пусто. Пусто нам от изобилия.


Да и слеза поддерживается звуком.
У музыки свои причуды и сомненья.
Я аметистом и агатом приукрасил ржавь.
Исправь. Налей. Убей этаж шестой.
Моя планета слишком кисло-сладка,
когда угар чинил потерю лиц.


А лик - взорвал стратегию ханжи,

Синергией занят облом,
где по колено и выше.
А жизнь - это излом,
между добром и злом,
а я на крыше.


Я хожу, вспоминаю себя,
камни, кота, цветок.
Всё время начинаю с нуля,
всё время забываю срок.


И строки вяжутся сами,
когда и не нужно, но нуно(?)
И где-то душа за домами.
И смерть сучит ногами.
И тих голос гунна.


Поребрики выкрашены в алый.
Как парус - моя изнанка.
Идёт трамвай запоздалый,
и жара стоит, но её не жалко.

Блудить, флудить, всё делать наобум.
Когда у края нежного огня.
А стих - заветы древних лун,
заветного искристого плеча.


И толика, и тон, но страх сильней.
От букв моих одна лишь пыль.
Но сила плоть зовёт: "Скорей!".
Не обогрей, испей всю даль!


Всю боль мою втяни в усладу душ.
Когда Россия - призрак. А Родина чужда.
Мгновение исписано, но не глуши
причуду гибели и сонмы жажд.


Фрактал, и фраги вброшены за гул.
Надежды умирают, но останется коронка.
В моей душе - живот из пуль,
и смерть поёт неочевидно громко.

Дрифт и дёрн.
Раскуклачёвить бы азимут сна,
где побеги схваток и ропот рва.
Кривая сажень,
а строк на восемь смертей.
И в бред, и вплавь,
как обезглавлен в никуда.


В твоих полётах - Ра.
В моих - три тонны стРаха.
И загундосил Гиля,
но пас отдал.
В паху - душа,
и душно негде,
когда звезда ничья,
и только грациозен лебедь.


Путёвка к панике и встрече
с Банши.
Пока что банька кренит наудачу.
А здесь немного не фальшивой
атрибутики и знака ничего.
При нём приём обманный сызмальства.
Но надо всё-таки сровняться с дымом,
когда угар был остановлен криком: