Старушка надевает подкрепленные проволокой очки, и старательно, тонким, треснутым голосом зачитывает рукописные строки. На слове квадриллион она запинается трижды, но, наконец, произносит свое желание до конца.

Человека более неуместного в здешних обстоятельствах представить было сложно. Хлыщ из столицы с шарфиком в вороте рубашки плакал вместе со старухами, прятал глаза под очками и на поминальном обеде произнес слезливую речь. Вроде не придраться.

Эта история произошла со мной много лет назад, может пятнадцать, а может и больше. Под воздействием времени она совсем было стерлась из памяти и всплыла совершенно случайно, вдруг, по какому-то не связанному поводу. Но раз уж всплыла – расскажу.

В осеннем парке пел оркестр,
На лавочках внимал партер.
Тот жалок, кто чужое занял место,
И я, увы, нагляднейший пример.

Локтем соседа-оркестранта,
Боюсь задеть, и ритм сорвать,
Я не во фраке и без банта,
Босяк, собравшийся играть.

По незнакомой партитуре,
Веду пустой неумный взгляд,
Как в симфонической структуре,
Вдруг очутился не талант?

За ритмом пальцы не успели,
Груба немузыкальная рука,
И смотрят косо менестрели,
На недотепу чужака.

Томим бессильным зудом боли,
Как и зачем сюда я влез?
Я ж никогда от ля-бемоля,
Не отличил бы фа-диез.

- Нет, это невозможно. Я слишком хороша для тебя.
И запорхали дни, как бабочки из конверта. Вроде бы и красочные, но все сплошь чужие. Летят себе летят, но куда-то мимо, вскользь, будто к другим. Не про твою, мол, честь. Апрель - сентябрь, апрель - сентябрь. И снова заново. Все также облетают листья в сквере, кондуктор в троллейбусе торгует билетами, афиши кричат дежурно – в городе снова Валерий Леонтьев. И кажется, что будет так еще тысячу лет, с нами, после нас, после тех кто придет за нами.

- Нам нужно развестись!
От его каменной твердости бросило в дрожь.
- Но почему? Мы же две половинки, мы созданы друг для друга!
- Вот ты дура! Я устал объяснять. Нужно и все! И как можно скорее. Иначе не пройдет корабль.
Внизу, между опорами, мерцали в лунном свете черные воды Невы.

Тяжко! Тяжко творческой личности в этих душных казематах среди лампасов, званий и синих форменных рубашек. Тошно! Так хочется порой послать все это к чертям собачьим. Но нет, не шлешь, успокаиваешь сам себя: «Соберись, Стас, не будь тряпкой! У тебя сейчас допрос свидетеля, так проводи!»
- В каких отношениях вы были с подозреваемым?

- Лев Валерьяныч, любезнейший! – Анна Аркадьевна окликнула Гуцевалова в коридоре и игриво прихватила за локоток, - дозвольте воспользоваться вами как мужчиной!

- Стоять! Куда? – Нюра ухватила Степана за край длинных сатиновых трусов.
- К Серафимычу.
- Среди ночи?
- Дык, я это - сон рассказать. К утру-то, боюсь, забудется.
- Мне расскажи!
- Тебе-то на кой? Ты ж не копишь.
- Рассказывай, сказала, ирод! Пока не расскажешь - не пущу!
- Ну там это, - Степан задумчиво почесал жопу, припоминая подробности, - баба там была, в лесу. Белая как рафинад.
- Что за баба? Красивей чем я?