Седьмой

На земле есть такие места, где фраза: «Чудесный вечер!» неуместна. По той причине, что она не имеет смысла. Здесь все вечера хороши. Все они очаровательно светлы, нежны и восхитительны. Выделить какой-то из них, всё равно, что сунуть руку в мешок, взять наугад одну-единственную горошину из 365-ти и почему-то именно её назвать особенной. Это невозможно. Если вы бросите горошину обратно к подружкам, то уже не отличите снова.

Фиджи. Что тут скажешь! Здесь вечера можно только считать.

Додди спустился по тропинке к пляжу, туда, где на ночь оставались не убранными широкие плетёные шезлонги, бросил сумку и устроился в одном из них. Еле слышно, но очень уверенно прошептал: «Седьмой», – и вынул заранее приготовленную сигару. Откинулся на мягкую спинку, чиркнул спичкой и закурил. Умолкший бриз оставил пляж в таком первозданном покое, что густой дым после каждого выдоха зависал над головой, словно в раздумьях, словно любуясь отсветом недавнего заката, а затем медленно-медленно тянулся невесомой струёй куда-то вверх, растворяясь в бирюзе меркнущего неба.

Дод привык к этим вечерам, почти полюбил их. Если бы слово «любовь» было допустимо по отношению к времени суток. Особенно к тем моментам, когда в небе загорались звёзды. Они казались весомыми, эти звёзды. Весомыми и необычайно яркими. Возникая по одной, постепенно сцеплялись в знакомые рисунки созвездий и разгорались ещё сильнее, будто питаясь уверенностью друг-друга. Они сияли, эти звёзды. Они радовали и восхищали. Как и всё на этом острове. И если Робинзон, думал в такие мгновения Додди, был хоть немного романтиком, хотя бы чуточку обладал тонкостью душевного восприятия, его двадцать восемь лет одиночества, наверное, могли показаться не столь уж печальными, как это представляется людям, не имеющим фантазии в сердцах.

Сигара сладостно шипела, пропуская сквозь себя горячий аромат, упругие кольца дыма устремлялись в темноту, море целовало песчаную отмель… все вокруг были счастливы.

Резкий щелчок пальцев запустил тяжёлый окурок в сторону моря. Тот выбросил сверкающий сноп искр, упал и затих. Додди опустил руку в сумку и медленно вынул револьвер, поднял повыше. Откинув барабан, ударил по нему ладонью и внимательно прислушался, глядя, как обойма бешено прокрутившись, неумолимо замерла. Вторым ударом он вогнал её на место, взвёл курок и приставил ствол к виску. Указательный палец долго не слушался. Он гладил холодный изгиб спускового крючка, но боялся прижаться к нему. Додди крепко зажмурился, с шумом выдохнул через нос и закричал. Заорал протяжно и визгливо, заставляя себя. Палец, повинуясь то ли капризу, то ли этому отчаянному дикому крику, наконец сдался и вдавил металлическую планку…

Звонкий щелчок не изменил в этом мире ничего.

Крик оборвался. Додди отчётливо почувствовал на языке горький привкус никотина. Звёзды сияли всё так же ярко, небо продолжало темнеть, теряя бирюзовый окрас, а море, ничуть не смущаясь, настойчиво ласкало кромку песчаной отмели.

И даже если б захотел, Додди не решился произнести: «Чудесный вечер!»

По той причине, что эта фраза не имела смысла. Все вечера здесь, на Фиджи, очаровательно светлы, нежны и восхитительны. Их можно только считать.