03. Курортный роман

Говорят, от людей на деревне не спрячешься. Так то на деревне в сто дворов! Про наш роман с Владимиром скоро узнал весь теплоход. Не было ни одной старой ханжи, офицерской жены, которая молча или вслух не осудила бы меня: «Как она могла, такая воспитанная, недотрогу из себя строила, и – с простым матросом? Бесстыжая!» Не было ни одного мужчины, начиная с капитана, который не чувствовал бы себя уязвлённым. Кроме… кроме моего партнёра по фортепианному дуэту – молодого майора и его возлюбленной из Донецка. Любовь никогда не завидует чужой любви: все влюблённые мира – заодно, как братья и сёстры.

Это был последний вечер перед прибытием в Москву в музыкальном салоне теплохода «Юрий Долгорукий». И я пела под аккомпанемент Сергея романс «Белой акации гроздья душистые». Зал слушал молча и с благосклонностью. Видимо, что-то в моём голосе и наряде(розовом льняном платье с белой вышивкой) и в игре пианиста, изящные пальцы которого виртуозно пробегали по клавишам старого рояля,заставило публику на полчаса забыть о сплетнях и просто предаться музыке.

Но зачем же Вова сделал это? Зачем он пришёл в салон, что было строжайше запрещено команде, и стоял в уголке, но на виду у всех, стоял-буравил меня своим синими глазищами? Что было в этом взгляде? Любовь? Восхищение? Тщеславие: это МОЯ женщина?

Наверное, я слишком мнительна, и мне померещилось третье: да, гордыня. Желание застолбить за собой занятую территорию. В эту минуту поняла: я не успела полюбить этого мужчину, он поступил слишком нетерпеливо и форсировал события. Я была очарована его внешностью, необычностью, я приняла наслаждение, что он дарил мне – но не его самого.

И ещё: мы люди из совершенно разных миров. Даже не так: каждый – мир, но со своей орбитой. Половинками не стать.

Курортный роман, не более того. Вот так оно и бывает у всех. Так случилось и у меня, в первый раз, и в двадцать лет. Боги маленьких южных городов, инструктора турбаз и виндсёрферы, предупредительные официанты и штатные музыканты отелей, экскурсионные гиды и фотографы, моряки океанических лайнеров, вы дарите нам, женщинам больших городов, свою мужскую ласку и немножко – самих себя, немножко – напоминаете нам о нашей извечной женской сущности: любить и быть любимой хотя бы недолго, хотя бы внутри созданной на двоих иллюзии. Но – без сожалений, без обязательств, без боли расставания, которая сопутствует только настоящим, а не игрушечным курортным чувствам.

Назавтра была последняя стоянка на природе перед Москвой. И мы с Вовой, взявшись за руки, гуляли среди уже желтеющих к августу берёзок, сфотографировались на память. Оба понимали: это в последний раз. Он рассказал мне, что поплатился за свою дерзость: по прибытию в город списывают с корабля за связь с туристкой – аморалка. Я вздохнула и, приклонив голову на Володино плечо, выразила сожаление и надежду, что он найдёт себе работу получше, с его-то способностями и интеллектуальным багажом.

У меня потом тоже были кое-какие неприятности, не то, что вы подумали, дорогие читатели, – другое. Родители подруги, особенно отец-полковник от бухгалтерии, которого ненавидел весь госпиталь Бурденко за его рвачество и человеческую нечистоплотность, в довольно грубой форме сделали мне выговор за то, что подавала плохой пример их дочери (доложили, кто надо). Больше я с их девочкой отдыхать никуда не поеду. Что ж! Девочка Лариса через год вышла замуж, я погуляла свидетельницей на её свадьбе, и отныне она действительно ездила отдыхать по путёвкам Минобороны только со своим мужем.

Что касается меня, то на Речном вокзале тяжёлую сумку, набитую сувенирами из круиза для родных, подхватил мой старый друг и кинул весело: «Кирпичей что ли туда напихала? Как отдохнула, Инулька?» – Отлично, как никогда в жизни, с улыбкой отозвалась я и, наконец, почувствовала: дома!

Ну, а тебе, мой дорогой, «единственный капитал бедной девушки», слава богу, теперь в любом случае не достанется: много чести было бы! Довольно и того, что перепела для тебя все песни на свете, подумала я про себя.

Встречала ли я хотя бы ещё раз Володю? Вот и хотелось бы соврать вам, читатели, но – нет. Лет через пять мы обменялись десятком слов по телефону. Он позвонил как-то поздно вечером, я только что накормила и укачала маленькую дочь и погасила свет в нашей с мужем девятиметровой комнатке. Голос был абсолютно трезвым и немого грустным:

– Помнишь меня, Инночка? Может быть, поговорим?

– Помню, Вова, помню, но разговаривать сейчас не могу. Рядом спят муж и дочка.

– Прости меня.

– За что?.. И ты – прости.

Отбой.