19. Мысли материальны!

- Мариш? – оклик заставил ее обернуться от плиты. – Надо поговорить, - Влад указал на соседний стул возле стола.

Она послушно уселась, сложив руки на коленях. В последние дни Марина все чаще примеряла на себя образ послушной и кроткой жены, будущей матери. Ей нравилось ощущать себя эдакой матроной, мудрой и загадочной хранительницей домашнего уюта.

- Я беспокоюсь за тебя, - негромко проговорил он после небольшой паузы.

Его серьезный тон был и тревожным и приятным одновременно. Пристальный взгляд заставил ее стыдливо опустить глаза. Она не ожидала, что он настолько серьезно воспримет свою роль будущего отца.

- Мариш, я не хочу на тебя давить, - по тону она ясно видела, что именно это он и собирается делать. – Ты взрослая, разумная женщина, - тяжелый вздох вызвал у нее искреннее раскаяние. – Но не кажется ли тебе, что переутомление может плохо сказаться и на здоровье нашего малыша? Ты продолжаешь работать, в том же ритме, что и прежде. Я не говорил тебе ничего на этот счет, пока мы не были женаты… пока ты не была в положении.

Она смутилась. Подобного поворота она как-то не ожидала. Да, ей было приятно, что он беспокоится о ней, и все же – не ждала, что Рыжик окажется настолько сторонником патриархальных устоев.

Нет, он пока ничего не говорил, и правда не пытался давить, ставить ультиматумы. Но его настроение она уловила безошибочно.

Чтобы что-то приобрести, нужно от чего-то отказаться. Хочешь заботы и надежности – откажись от роли сильной и независимой.

- Влад, - она робко подняла взгляд. – Ты пойми, - она примолкла в задумчивости – неважное начало. – Ты напрасно за меня волнуешься, - она робко улыбнулась. – Со мной все хорошо, и я не переутомляюсь. И я тоже забочусь о нашем малыше, - она сложила руку на животе.

Пристальный взгляд заставлял ее робеть. Теперь уже она была не умудренной жизнью хранительницей дома, а провинившейся школьницей, которая пытается оправдаться перед строгим отцом или учителем.

- Что ж ты, до самых родов работать собираешься? – он по-доброму улыбнулся, и у нее отлегло от сердца.

- Не до самых, конечно. Ну, месяца до шестого-седьмого я вполне могу…

Марина хотела сказать, что на большинстве предприятий беременные вообще до восьмого впахивать могут – и лишь за два месяца до родов уходят в долгожданный декрет. Но прикусила язык – не стоит болтать при Рыжике подобной чуши.

- Лапушка, у меня такое ощущение иногда, что тебе работа дороже семьи, - он покачал головой.

Едва ощутимая укоризна произвела большее впечатление, чем могли бы ругань или ультиматумы. Нет, Рыжик не был домостроевским ретроградом. Но сейчас Марина, как никогда, заметила, насколько ему хотелось бы быть им.

- Владик, я очень дорожу нашей семьей, - она подошла, обвила руками его шею, прижалась. – Правда. И я люблю тебя и нашего малыша. Наверно, я просто привыкла к работе, вот и не могу так сразу с ней расстаться.

- Да понимаю я все, - проворчал он. – Ну ничего. Развлекайся пока, все равно скоро тебе придется сменить деловой костюмчик на фартушек и тапочки, - он неожиданно весело ей подмигнул. – Будешь мне борщи варить, котлетки жарить, сына воспитывать. Вернее – воспитывать я сам буду, ты будешь любить и заботиться, - поправился он.

- А если дочь получится? – она решила проигнорировать пока оговорку насчет «воспитывать».

- И дочь! – с энтузиазмом подтвердил он. – Пару лет, так и быть, дам тебе на отдых – а там и дочь. Ты же знаешь, я хочу, чтоб у нас была большая семья! Ну, согласись, не дело, когда баба в семье наравне с мужиком работает. Женщина должна быть дома, с детьми.

- Что ж ты меня, на всю жизнь на кухне запереть собираешься? – обиделась опешившая Марина.

- Ну, почему же на кухне? – удивился он. – Не только. Еще в спальне, в детской, иногда буду в свет тебя выводить. Путешествовать будем разок-другой в год – когда дети подрастут. Опять же – на всю-то жизнь я певчую птичку в клетке не удержу, я ж понимаю, - он усмехнулся. – Но уж на несколько ближайших лет ты у меня попалась!

Откровенный триумф, прозвучавший в последней фразе, Марину покоробил. Да, он очень хотел быть домостроевским ретроградом – это она сейчас увидела отчетливо. Да он никогда этого особо и не скрывал – все всегда решал сам; зарабатывал на все, что они планировали вместе; оплачивал путешествия и дорогостоящие мероприятия, в том числе самые затратные – их помолвку и свадьбу; он даже на первом свидании не позволил ей самой за себя заплатить; засыпал дорогими подарками. Да и всегда, сколько бы воли он ей ни давал – она всегда знала, что он – главный, и его слово – решающее. Да и волю – не она брала на себя принятие решений, а именно он ей позволял. А ведь сам был ярым сторонником патриархальных устоев!

Вот ее вольная волюшка и закончилась, - пришла непрошеная мысль. Да, приятно ощущать себя под надежной защитой, как за каменной стеной, но…

*** ***

Что именно «но» - она и сама сказать не могла бы, но это «но» грызло изнутри. Оно не позволяло расслабиться, отравляло мысли, лишало покоя. Даже любимая работа и общение с коллегами не приносило привычной радости. После разговора с Владом Марина замкнулась, сделавшись задумчивой и рассеянной. Вернуться к теме он больше не пытался. Изредка она ловила на себе его пристальный, изучающий взгляд. Что это означает – он дает ей время подумать? Или привыкнуть к мысли, что она теперь принадлежит ему – в буквальном смысле? Что возврата к прежней жизни не будет?

Владислав говорил о большой семье. Да, Марина хотела детей, хотела, чтобы дома было шумно, многолюдно и весело. Но впервые задумалась о том, что всеобщее веселье должно держаться на чьих-то усилиях. И усилия эти придется прикладывать ей.

Сколько пройдет времени, прежде чем она сумеет вернуться к прежней жизни? Нет, не к прежней жизни – к ней-то возврата нет – просто к работе, к возможности жить для себя, иметь собственные интересы, не повторяющие интересов семьи? Не зависящие от них?

Большая семья – это не один и не два ребенка. И даже не три. Это – четверо-пятеро малышей, и с перерывом в пару лет на отдых от родов, это получается – десять лет минимум! От вычислений сделалось дурно. Экран компьютера показался вдруг очень ярким, режущим глаза.

Марина поспешно откинулась на стуле, отвернулась от монитора. Затылок противно ныл, слегка подташнивало. Сердце колотилось, а по рукам и ногам разлилась внезапная слабость.

- Ба! – в привычно бодром голосе слышалось неподдельное беспокойство. – Милая моя, да вам, никак, нехорошо?!

Шеф торопливо подошел к ее столу. Марина поспешно выпрямилась торопливо натягивая на лицо улыбку. Он склонился, пристально вглядываясь в ее лицо.

- Да вы заболели, что ли? – осведомился он, хмурясь. – Бледная вся, как простыня! Мариночка, это безответственность – нагружать себя работой, в вашем-то положении!

- Андрей Алексеевич, со мной все хорошо, - забормотала Марина.

- Я вижу, - саркастически отозвался он. – В общем так, моя милая. Ступайте-ка вы домой! Еще раз увижу на рабочем месте – уволю к чертовой матери! Никуда работа не убежит. Выйдете из декрета – будете развлекаться. А пока что – марш домой! Завтра в обед придете в бухгалтерию, вам все оформят, как положено.

- Андрей Алексеевич, - Марина ощутила, как на глаза наворачиваются слезы.

- Сорок с лишним лет Андрей Алексеевич! – рявкнул он. – Разговорчики! Может, вам скорую вызвать? – предложил он смягчившимся тоном.

Она мотнула головой.

- Ну, глядите, - он, нахмурившись, поглядел на нее. – О вашем здоровье речь идет. И не только о вашем! – многозначительно прибавил он. – Вот надо бы накапать на вас вашему мужу – пусть вам ума пропишет!

Волей-неволей пришлось собираться и топать домой. Угроза увольнения от шефа ее добила. А перспектива того, что Рыжик и впрямь может «прописать» ей ума, заставила приуныть окончательно. Вернувшись домой, забралась в постель и свернулась калачиком под теплым пледом. Обидные слезы все-таки поползли по щекам на подушку. Ее «домостроевская жизнь» началась даже раньше, чем она рассчитывала. Минутное недомогание, вызванное настырными мыслями – и пожалуйста! Отправили домой до конца декрета.

Да чтоб им пропасть с этой их треклятой заботой! Если бы Влад вчера не надумал разговоры разговаривать, то ничего бы и не было! Ни недомогания этого дурацкого, ни ссылки домой.

Нежданное появление Рыжика дома средь рабочего дня ее отнюдь не обрадовало. В ответ на обеспокоенные расспросы Марина только рыкнула что-то и отвернулась к стенке. Понимала, что ведет себя глупо, неразумно, но поделать с собой ничего не могла. Видеть никого не хотелось – даже его. Грызла иррациональная, совершенно детская обида. В привычной заботе ей чудилась какая-то издевка.

Влад поболтался по квартире, буркнул что-то про перепады настроения у беременных, и, чмокнув ее в затылок, ушел на работу. В тот момент она была даже рада.