Шкатулка. 07
Поступивший объем новой информации просто потряс Альбину. Конечно, в папиных записях речь шла и о родных как по линии его мамы, бабушки Веры, так и по линии отца, дедушки Дмитрия. В обеих семьях было множество сестер и братьев, имена повторялись: и там, и там оказались Елизаветы, Владимиры, Анны. Родные обеих ветвей с завидным упорством переезжали, неожиданно пересекаясь в одних и тех же местах, чем еще больше запутывали Альку… В свое время, учась в институте и слушая курс по истории Российского государства, Альбина воспринимала его достаточно отвлеченно. Вся информация была просто необходимым объемом знаний образованного человека. Даже глубокие по психологическому воздействию художественные произведения (в том числе и фильмы) не могли создать у нее ощущения причастности к Истории. Неожиданно окунувшись в старые записи, Аля поняла сердцем, как бы пропустила сквозь себя происходящее с ее родными, и ощутила, что жили-то в эти нелегкие времена реальные люди, и именно их судьбы повлияли на будущее ее самой…
Взахлеб прочитав всю ночь, к утру Альбина приняла твердое решение: разобраться пока только с «бабушкиной ветвью». Письма из шкатулки имеют отношение к началу века, когда о дедушке Дмитрии еще ничего не было известно ни бабушке Вере, ни просто в семье Сомовых… Теперь, базируясь на папиных знаниях, будет легче читать и понимать найденные послания. Из записок потрясенная Алька узнала, чтó за новое назначение получил ее дед, Владимир Сомов, после госпиталя. До весны 1917 года он был задержан в Петрограде и наконец высочайшим указом переведен из Невского полка, на тот момент направленного в Румынию, с назначением командиром второй роты знаменитого женского батальона смерти, и позднее именно его рота стояла в Зимнем во время исторического штурма…
Записи отца об этих событиях, основанные и на рассказах бабушки Веры, и на мемуарах женщин, служивших под началом Владимира Сомова, были очень подробны. Альбина читала их, просто как захватывающий роман…
«Привожу цитату из воспоминаний Бочарниковой, унтер-офицера батальона: «Наконец, к нам назначили ротным поручика Невского полка Владимира Александровича Сомова… а полуротным поручика Освальда Карловича Верного и прапорщика Константина Большакова, красивого брюнета двадцати трех лет, офицера Семеновского полка. Рота при поручике Сомове сделалась неузнаваемой. Требовательный в строю, он был любящим, заботливым отцом в повседневной жизни. Не преувеличивая, скажу, что каждая из нас по первому приказанию поручика пошла бы в огонь и в воду». Кстати, накануне парада, состоявшегося чуть ли не 24 октября, Владимир Сомов провел генеральную репетицию. Именно сразу после этого парада Керенский выбрал вторую роту Петроградского женского батальона стоять на охране Зимнего Дворца… Об этом знали в батальоне не все и поэтому были удивлены, что другие роты не появились на площади, а были направлены куда-то. … 25 октября власть в России сменилась, «защитников Зимнего» просто расстреляли бы в назидание потомкам. Впоследствии события Октября обросли легендами, многое добавил фильм Эйзенштейна с его знаменитыми воротами. Конечно, эффектно, но не соответствовало действительности. Так что Октябрьская революция была практически бескровным переворотом... … Женщины не стреляли, такого приказа не было, да в этом не было необходимости. Сомов (ротный) приказывал стрелять в воздух, до поры до времени, что и выполнялось неукоснительно. «Я пойду узнать о дальнейших распоряжениях», — говорит ротный, направляясь к двери. Поручик Сомов долго не возвращается. Стрельба стихла. В дверях появляется поручик. Лицо мрачно. «Дворец пал. Приказано сложить оружие». Похоронным звоном отозвались его слова в душе». Многих женщин из батальона арестовали, а сам батальон вскоре расформировали. Сомов, по-видимому, скрылся. По свидетельству Бочкаревой, которая возглавляла Батальон, Сомов был вскоре выдан солдатами, арестован и расстрелян большевиками. Похоже, в этом винила себя одна из его подчиненных, так как послала ему записку из тюрьмы. На самом деле было не так. Владимир Сомов выжил и умер в 50-х годах ХХ века в Ленинграде…»
Опять цитата:
В ночь переворота дядя Володя пришел на квартиру, где жила мама (ей было уже 20 лет), и она с подругой переодела брата в штатское. Удивительно, но фразу о том, что все кончено и т.д. Владимир Сомов почти слово в слово повторил маме, когда пришел к ней переодеться. С Бочарниковой мама знакома не была. Поэтому можно верить им обеим.
С большим трудом Альбина решила пока оставить повествование папы и вернуться к письмам из бабушкиного архива. Здравствуй, милая наша сестренка! Ты уже получила письмо от папы? Мы тоже тревожились за папеньку, он уехал, и долго весточки не было. Но вчера, наконец, пришло от него послание. Представляешь, папа, оказывается, поехал не сразу в Петроград. Нам он ничего не сказал, но теперь и мы знаем, что умерла Мария Алексеевна Воронина и в завещании отписала папеньке свое имение в Глебове… Чуднó, правда? Вот папа и поехал в Рыбинск улаживать дела по наследству… Анюта говорит, что надо попытать Серафиму, ей наверняка что-нибудь известно… А то от Надежды Георгиевны нам ничего узнать не удалось… P.S. К соседям нашим, Дьяковым, из Ярославля приехал сын Никита Семенович. Он служит на железной дороге и ходит в таком красивом кителе и фуражке… В субботу мы приглашены к ним на вечер. Говорят, у Дьяковых всегда замечательные вечера бывают, даже с фейерверками! Октябрь, 1916 г.
Подпись в виде лилии Альбина опять идентифицировала как Елизаветину. Теперь она считала это установленным фактом, так как по папиным воспоминаниям, Лизоньку в семье все, кроме Володи, звали Лилей. Вот и цветок лилии!
Судя по всему, писали сестры бабушке Вере часто, но не слишком подробно. Появившихся новых персонажей Алька просто взяла на заметку: некая овдовевшая тетушка Надежда Георгиевна да Никита Семенович Дьяков – молодой сосед железнодорожник.
Следующим по хронологии письмом оказалось послание от Анны. Почерк письма был жесткий, остроугольный, строчки шли ровными четкими рядами, что явно свидетельствовало о сильном характере и цельной натуре писавшей. Видимо, Анюте не были свойственны романтические и несколько инфантильные черты Лизоньки. Подольское, 23 января 1917 года. Здравствуй, Вера! Надеюсь, что у тебя все по-прежнему благополучно. Приезжал ли Гога из училища? Отец сообщал, что ждете его на Рождественские каникулы. Нам братик так и не прислал весточку. Володя, слава Богу, пока далеко от войны и мне как-то спокойнее. Не знаю, писала ли тебе Лиля, но в последние дни мы частенько принимаем у себя Дьяковых. Никита и Екатерина, брат с сестрой, то и дело заезжают к нам. Екатерина увлечена бисерной вышивкой и неожиданно пристрастила к этому Надежду Георгиевну. Тетушка оставила меланхолию, и теперь все дни проводит за пяльцами. Собирается к твоему Дню Ангела закончить большое полотно и тебе выслать. Лилька последние дни слегка занедужила. Видно, на святочных катаниях застудилась и теперь лежит в постели. Катания же Дьяковы устраивали. У них прекрасные лошади, да и имение побогаче нашего… А недуг Лилин, пожалуй, несколько надуманного свойства. Никита Семенович, видя ее слабость, и чувствуя себя виноватым в случившемся, все время справляется о ее здоровье и шлет сладости… Твоя А.
Так-так, вот и определилось географическое положение именья: Подольское, надо полагать, Рыбинского уезда…
Альбина задумалась. А ведь в папиных записях где-то тоже мелькала фамилия Дьяковы… Ох, неспроста зачастил Никита Семенович к сестренкам Сомовым! Собственно, уже ясно, которая запала ему в душу.
И следующее письмо подтвердило Алькины догадки. Лиза отписала сестре Вере, что Никита Семенович приезжал просить ее руки. Как раз папенька, Александр Николаевич, гостил у них по дороге в Глебово и дал свое благословение… Свадьбу планируют к лету и ждут свою сестрицу непременно… В конце письма Лизы была приписка:
«Папа был как-то необычайно грустен в этот раз. Что за дела там такие в Глебове? Будто гнетет его что-то. Ты бы расспросила его по возвращении. А, может быть, он что-то знает о Кате? Но молчит, и глебовское поместье тут не причем?»
Судя по всему, роман Лизоньки отвлек сестриц от планировавшихся расспросов Серафимы по поводу госпожи Ворониной и ее неожиданного наследства…
Следующее письмо было написано стремительным, очень неразборчивым мужским почерком и датировано началом февраля 1917 года. Это письмо принадлежало руке прадеда, самого Александра Николаевича Сомова. Рыбинск, 2 февраля 1917 года. Здравствуй, доченька! Не думал я, что настолько задержусь здесь, да, видно, дела складываются так, что вернуться получится не раньше марта или апреля. Наследством нашим заниматься приходится в крайне сложных условиях. В городе тревожно, округа переполнена беженцами из западных губерний. Резко поднялись цены. Продукты подорожали в четыре раза, а то и даже в шесть-восемь раз. Из продажи пропал сахар, ощущается недостаток хлеба. Поэтому Городской думе не до наследственных проблем, обращение наше в суд пока не рассматривается... Про Лилю, думаю, писать тебе не следует? Ты все знаешь из первых рук. Никита Семенович произвел на меня положительное впечатление. Мне кажется, что несмотря на некоторую скоропалительность решения, Лиля будет счастлива в браке… Благослови Господь их в эти трудные времена… Слышал, что в Петрограде совсем голодно. Постарайся проведать Гогу, раз дела не позволяют мне приехать. Да и последние дни что-то сердце пошаливает. Скорее бы завершить все и вернуться. Хорошо, хоть девочки пока не голодают. Надежда пишет, что у них тихо и погреба еще не опустели… Благослови тебя Господь! Твой любящий отец.
Вот и добралось повествование до революционных времен! Со дня на день начнутся хлебные бунты в Петрограде, и полетит-покатится волна разрушений и перемен по России. Закрутит в своем водовороте разбросанную по стране семью Сомовых с будущей свадьбой Лизоньки, недооформленным наследством в Глебове, с вынужденной эмиграцией Екатерины, с ротой Владимира Сомова в Зимнем дворце, с неопределенной судьбой Анны и Гоги… А центром этого всего окажется двадцатилетняя Вера, получавшая письма от всех своих близких и бережно их хранившая…
Еще одно письмо Александра Сомова, которое пришлось буквально расшифровывать, так путан и неразборчив был почерк, потрясло Альбину до глубины души. Как будто это было прощальное письмо прадеда, написанное им уже во время тяжелой болезни… Ярославль, 27 февраля 1917 года. Дочка моя родная! Как ты там, все ли у тебя благополучно? Сердце мое болит за тебя и Гогу, такие страшные времена настали! Слышно ли что от Катеньки? С Володей давно ли виделась? Я три недели как в Ярославле. Девочки наши пишут мне, да и Надежда не забывает… Но дела идут совсем не так, как хотелось бы… Со вчерашнего дня в городе ощущается какое-то непонятное напряжение. Как будто все ждут чего-то… Трудно представить, но с улиц пропали городовые, а у дома князя Оболенского на набережной столпились автомобили и экипажи губернского начальства. Вечером ко мне вдруг зашел Никита Семенович Дьяков, он сейчас частенько по делам своего железнодорожного ведомства наезжает в Ярославль, и рассказал о невероятных событиях в Петрограде. Говорят, губернатор попытался не дать распространиться сведениям, но первыми о случившемся узнали, как обыкновенно и бывает, железнодорожники… Я поселился пока в гостинице г-на Дунаева «Царьград». Здесь, бывало, квартировал и г-н Некрасов, наезжая в Ярославль к брату. Топят в комнатах, надо сказать, неважно, я все время мерзну. Вечерами и особенно ночами мучает тяжелый кашель… А последние два дня постоянно пребываю в лихорадочном жару. И хотя дела наши, вероятно, отложить придется, боюсь, ехать домой в такую пору и в моем состоянии, будет неразумно. Завтра в Петроград отбывает человек г-на Дунаева, и Александр Ефимович любезно предоставил мне возможность передать с ним кое-что для тебя. По приезду он зайдет к тебе на Садовую. Я не буду писать о том, что именно передаст тебе мой добровольный посыльный, однако, важность этих бумаг переоценить трудно. Милая моя Верочка, прочти документы сеи и сохрани их. Если, паче чаяния, мне уж не суждено возвратиться будет, сообщи обо всем Володе и вместе решите, как быть дальше… Часть копий, на всякий случай, я оставлю в Подольском, куда, видимо, отправлюсь, как только позволят силы… Письмо мое вышло длинным, но почему-то заканчивать его не хочется. Кажется мне, не свидимся боле. Дай Бог здоровья вам, дети мои! Благослови вас Господь. Любящий отец, Александр Н. Сомов
Пока Алька читала и перечитывала письмо, сердце ее сжималось от ощущения надвигающейся беды, и на глазах выступили слезы. Ей казалось, что она видит небольшую комнату гостиничного номера и седого мужчину, закутанного в плед, который сидит за столом и торопливо пишет в неверном свете керосиновой лампы … Вот он закашлялся, прижимая платок к губам, провел слабой рукой по лбу и плотнее закутался в плед… Прадед представлялся Альбине невысоким худым человеком с крупными, словно вырубленными чертами лица. Огромные глаза его под кустистыми бровями лихорадочно блестят… Видение было настолько четким, практически осязаемым, что Альбине захотелось протянуть руку и дотронуться до рукава Александра Николаевича.
Понемногу успокоившись, Альбина отметила, что в письме впервые зашла речь о документах. Видимо, именно эти бумаги были как-то связаны с оформляемым Сомовым-старшим наследством, полученным от неизвестной госпожи Ворониной. Информации о том, какое отношение Мария Алексеевна имела к семье Сомовых, ни в уже прочитанных письмах, ни в папиной памяти не нашлось…
Письмо прадеда потрясло Альку настолько, что временно она отложила свои занятия по расшифровке бабушкиной корреспонденции. Представленная ею картинка с пишущим прощальное послание прадедом все время вставала перед глазами, производя тяжелое гнетущее впечатление. И, не смотря на интерес, Альбина не могла заставить себя вновь взяться за письма, боясь увидеть в следующих подтверждение своим догадкам…
Совет:
Чтобы отделить абзацы, выделите весь текст и нажмите четвёртый значок слева (<>).
Не надо мучиться и вручную отделять каждый абзац стрелочкой.
События не всегда подконтрольны нам. Но мы всегда можем контролировать свое понимание этих событий и свою реакцию на них. "Iuppiter iratus ergo nefas".
Начиная с 6-й части возникло ощущение, что вам трудно пишется. Начало читалось на одном дыхании, теперь сложнее.+
Пожалуй, Вы правы. Сама перечитывала - есть такое ощущение. М.б. просто увлеклась "анализом" - а в интересную форму облечь не вышло
C уважением, ALDANS