Моя жизнь

Игорь Гречищев

Моя жизнь

Сегодня первое февраля 2013 года, я начинаю свои рассказы, которые посвящаю своим трем внукам. Рассказы я наговорил при помощи кинокамеры на флешку или как её называют по-другому, карту памяти. А в начале ноября 2017 года ваша бабушка стала печатать на компьютере мои рассказы, немного редактируя их

Чтобы в последствие издать книгу, в которую она поместит и свою повесть под названием Ивасёвая путина, о своем путешествие на Камчатку в город Петропавловск-Камчатский, где находилась база тралового флота и про работу на плавучем заводе в Тихом Океане у берегов Японии.
Первый рассказ я хочу рассказать про своего отца.

Немецкий солдат с красным петухом под мышкой.

Мой отец всегда был домовитым мужчиной некоторые всё из дома, а он всё в дом, дом. И вот при власти Сталина было так строго, что за колосок, который подобрали на поле, могли, посадить в тюрьму. И вот он однажды зимой шёл, а по дороге возили сено на санях, такие огромные стога сена везут и они за обочину дороги цепляются, там такой лёд был острый, и собралось очень много клочков, он собрал сено под мышку, а его схватили, арестовали и сослали в среднюю Азию. По его рассказам он там, в средней Азии, отбывал наказание. Работал на шагающем экскаваторе. Даже есть фотография такая. Когда началась война, то по подсчётам моим ему было 31 год и он всё- таки опытный, и работал там как механик и его взяли на войну механиком водителем. И вот, когда они ехали на фронт, эшелон танков значит. И когда они поближе к фронту стали разгружать их, то танки тяжёлые, чтобы опытные были водители и нужно, чтобы они не упали с платформы, когда их разгружают, и он не один там танк разгружал, понравился начальнику поезда вернее, ну начальнику эшелона, начальнику станции этой и они его оставляли. Будут прибывать эшелоны и как опытный водитель будешь разгружать, по тому что не дай бог танк, какой –ни будь, упадет, перевернется и это уже как вредительство в то время считалось и могли расстрелять начальника эшелона и начальника станции. Он как, потом рассказывал, а я всё рвался, рвался на фронт. А вот когда он уже попал на фронт, то жалел, что не остался разгружать танки. Через много лет уже дома он не любил вспоминать про войну, даже если я просил его рассказать, как он воевал. Но он мне не всё рассказывал, потому что всё там было не так как это по телевизору или в кино показывали. Там был такой бардак, людей просто не за что не жалели, посылали в атаку без всяких этих патронов, без оружия, ну вот так это было. Ну, он, значит, не стал разгружать им танки пошел воевать. Однажды ну потом, как он рассказывал, они его всё- таки наградили. Медаль нашла его там, в части, в которой он воевал. А он потом рассказывал мне, как был награжден орденом Красной звезды. Есть разведка такая тихая, а есть разведка боем. И вот их значит, его лично танк послали разведать. Это было летом. Вот они едут на танке и там, на краю села видны орудия, немцы, и там, ещё были пушки и пулемёты припрятаны, как потом выяснилось. Немцы заметили этот танк, а их видно по видимому было мало. Может они не успели подготовиться и побежали в рассыпную. А один немец выскочил из крайней избы и с красным петухом под мышкой побежал по полю. Поле было заросшее травой, такой травой по пояс и он бежит и увидел такую маленькую ложбинку и лег в эту ложбинку. Отец заметил, его люк был открытый. Он как водитель поехал на него и наехал ему на ноги и немец привстал и поравнялся лицом с его люком и у немца были такие огромные голубые глаза и рас ширенные от боли и ужаса, но петуха он так и не выпустил, так и держал его под мышкой. Отец посмотрел на него, газанул, и поехал дальше. Потом он признавался мне, что этот немец каждый раз стоял у него вот так вот в глазах, лицом, к лицу, и он никак не мог его забыть. Но, а там, на войне, он не охотно мне рассказывал, потому что не любил про войну рассказывать, как они ехали на окопы, крутились на этих окопах, давили солдат в этих окопах, и потом, когда уже они стояли, где ни будь на отдыхе, то они с гусениц счищали кишки, которые намотанные были на эти гусеницы. Когда я был маленьким, то отец клал руку себе на грудь, когда мы лежали, он согнёт руку и мышца надувалась у него и он водил рукой, и говорил, смотри, мышка бегает. И было интересно, как эта мышца так двигается. Он был сильный и у него были большие мускулы. Он был ранен в ногу, а рана была дырочкой затянутая кожей. Если он говорил, потрогай, а я пальчиком дотрагивался, то дырка была такая огромная! И вот я спрашивал папа, как ты получил это ранение, он говорил, что подбили танк. И рассказал мне, танк тяжёлый такой, К.В. и когда танк подбили, меня оглушило, и танкисты вытаскивали меня через верхний люк, и пуля попала мне в ногу и от этого ранение. Потом мама мне призналась, его жена он ей рассказывал, что когда они уже дошли до Польши с боями, то он согнул в колене ногу и стрельнул себе. В общем, его комиссовали, ну не знаю, кому верить. А так он был, конечно, контужен и у него была третья группа по контузии и я не знаю, может это и не правда, что рассказывала мне мама. А ещё отец мой рассказывал, что немца, которого он задавил, на ноги ему наехал, был длинный худой и рыжий такой как петух, которого он держал подмышкой. У нас в Коломне есть такой район «Бочманово» у реки « Оки» и вот там родился мой отец, там частные дома были, они сейчас есть. И у них была торговая лавка, двухстворчатая, а моя бабушка была купчихой второй гильдии. Она в рассказах про то время, когда они жили при царе, с гордостью уточняла, если лавка двухстворчатая, то купцы были второй гильдии. А ещё она говорила, что до революции жили богато. Токарь на заводе получал 40 рублей, а корова стоила 9 рублей. Когда бабушка про ту жизнь мне рассказывала, я был маленький, и жила наша страна при социализме, всё принадлежало государству, вся торговля и мне было любопытно, как они жили в то время. Она мне объясняла, что, к примеру, они закупали мешок гречки за десять рублей, а в своей лавке в разновес, продавали уже за одиннадцать рублей и вот на этот рубль они жили. У них был такой случай, стали пропадать деньги и вот они не знали на кого грешить, а потом обнаружили кладку денег сложенных в стопку. Это крыса таскала деньги и складывала в стопку. А, когда мой отец был юношей и купался на реке Оке, то он спас девушку, она тонула. Когда вытащил её на берег она, оказалась совсем голой. А ещё отец рассказывал, когда Ока покрывалась льдом, то ребята Верхнего Бочманова и Нижнего Бочманово в праздники, вставали друг против друга и бились на кулачках, стенка, на стенку. И у них были правила, до первой крови и лежачего не бить. А если, кто- то упадет, то его не били ногами, как сейчас в наше время. Трое или пятеро на одного. Я помню, у отца на груди был огромный наколот орел, который нёс голую девушку в когтях, а на руке была наколка, плаха такая и топор, воткнутый в эту плаху, и змея, которая обвила эту плаху. Бабушка моя жила при царе. Пережила революцию, потом Отечественную войну. И их поколение боялась войны, потому что они всегда говорили, не чего мы уж как- ни будь лишь бы войны не было, потому что они ездили на- верху на этих паровозах в деревню менять разные такие юбочки кофточки и меняли их на продукты: картошку, хлеб, потому что в городах жилось бедно. Когда пришли к власти Большевики, то мою бабушку два раза раскулачивали, и она рассказывала, приходили ну чекисты, кто там, в общем, и в трех литровых банках было варенье, а они вываливали в таз это варенье, а банки забирали. Когда немцы подходили к Москве, то они уехали. Моя мама тоже хотела уехать из Москвы. Но её отец был майор особого отдела, и к ним в отдел пришла депеша, что Москву сдавать не будут. Соседка рассказывала, как он приезжал на эмке с пистолетом на боку и сказал, что Москву сдавать не будут и им не надо уезжать, а бабушка уехала, уехала в Херсон и рассказывала, как жилось им там хорошо тепло, сытно. Всё продавалось возами пудами, ведрами и немцы там были. Они убежали от немцев, а немцы пришли и захватили Херсон. Немцы были нормальные: говорила она, только не любили воров и повесили на площади, четверых, людей с табличкой ВОР и они там долго весели с табличкой вор. А ещё бабушка рассказывала, как она жила при царе. При царе они жили хорошо, всё стоило копейки, полушки и всё продавалось, тоже пудами возами, а муж её был революционер, и вот она говорила, у них висел револьвер за иконой. Его сослали. И где он отбывал ссылку все ходили там по кладбищу, а это было такое кладбище, где были захоронены люди с болезнью, от которой можно было, заразиться и умереть. Люди ходили по этому кладбищу, а он только один обходил, всё боялся заразиться и умер как раз от этой болезни. Вот как бывает. У неё оставалась четверо детей, и потом она вышла ещё раз замуж. Вот и когда она вспоминала, что муж умер за революцию, а её потом два раза раскулачивали, то она как-то недоумевала, за что?
Второй рассказ. Как я служил в армии.

В армии я служил с 1965 по 1968 год. В армии я служил в воздушно- десантных войсках, а до армии прыгал с парашюта и в армии прыгал с парашюта. Раньше в армию забирали в 19 лет, но я родился в конце года и поэтому меня забрали, когда мне было ещё 18 лет и в армии мне исполнилось: 19, 20,21 и 22 года. И к новому 1968 году я приехал домой. Я, вообще то, за профессиональную армию и вообще я не хочу, чтобы мои внуки служили в армии. В армии должны быть профессионалы. Наберут молодёжь, и потом получаются разные не уставные отношения. Вот, например, американская армия, там все профессионалы. Генерал и рядовой, может пойти в ресторан, сидеть там за одним столиком и выпивать вино. У нас такого не было, у нас офицеры по ресторанам ходят, а солдаты, как бы, низшее сословие они могут только пойти в увольнение, и то на пол- дня, в этой серой шинели и в кирзовых сапогах. Поэтому я за профессиональную армию. Дивизия, где я служил, была учебная, 44 воздушная десантная учебная дивизия. У нас был усиленный паёк. Масло сливочное выдавали утром и вечером. Не было у нас таких особенно не уставных отношений, дедовщина, конечно, была. Вообще, я за дедовщину, но не за произвол в армии. Дедовщина должна быть везде на пример студент первого курса и пятого, конечно, который новичок он не опытный и вот тебе и дедовщина. Пятый курс, который много лет уже отучился и первый курс. Также и в армии, который третий год служит, и который только пришёл. Должны, конечно, быть уставные отношения. У нас в полку так и было, потому что учебное подразделение. А ещё мы прыгали с парашютом, поэтому и была дисциплина. Но ещё я водителем служил, в армии, был водителем ракетной пусковой установки это маленькая 16-ти ствольная пушка. Тогда она цеплялась за машину. А сейчас стволы стоят на машине. Пушка наша постоянно не стреляла, из неё делали только один показательный выстрел. Я сажал курсантов моего взвода, с лопатами. А когда снаряд летел, то его старались пускать там, где много болот, не в лес, а только, где чахлые кустики, кочки с травой и болотная жижа, чтобы поменьше было пожара. После того, как пустят этот снаряд, я садился в кабину и мы ехали с солдатами в этот район, где упал снаряд и тушили там огонь. Нас каждую весну каждый год посылали на уборку урожая, но пошлют нас сначала на Украину или, в какой- ни будь, теплый край. Тогда Украина присоединена была к нам, к Союзу Советских Социалистических республик и мы ездили на Украину или Волгоград южные такие районы, где поспевал урожай, и начиналась уборка урожая, имею, в виду, зерна. Потом мы уже переезжали по севернее, севернее. Были и в Казахстане и на Урале и Челябинской области всё севернее, севернее. В Курске мы свёклу возили. Поэтому и служба была, такая, как бы и на половину гражданская. За три года моей службы в армии, два человека разбились на смерть, когда прыгали с парашютом. Четверых засыпало в окопе где-то. Но вот этих, которые разбились, я их знал. Миша, Мишу я возил вместе со спортсменами, потому, что он тоже был спортсмен, с ним также были три девчонки и ребята. И вот однажды я отвёз их на прыжки и ждал их. Те пришли, а Миши нет. Я спросил,- а где Миша? Мне ответили, он разбился, не сработал высотомер, был, наверно, неисправный. В общем, не правильно показал высотометр, когда он открыл парашют, то было уже поздно. А ещё, когда мы были на учении, дивизия прыгала. Эта ссылка В.Д.В. Гайджуны. И вот там я прыгнул, значит, с АН-12. При выброске 500 км. открывается стабилизирующий парашют и стоит сбоку прибор и ты выпрыгиваешь, ну хорошо выпрыгивать конечно, седьмым, там третьим, но не далеко в хвосте, вернее с хвоста прыгают а это, около кабины, потому что придется бежать через весь самолёт, а прыгают всё быстрее, быстрее и надо бежать, а шлёвка, которая сзади у парашюта, она не сползла бы, и как бы бежишь, поддерживаешь шлёвку. И вот я прыгнул с АН-12, у меня раскрылся парашют, и я приземлился, но так здорово ударился, потому что это было летом. Зимой хорошо прыгать, потому, что прыгаешь в снег, мягко, но ветер, и тебя тащит, потому что скользко. Иной раз надуется парашют и несёт тебя. Нужно тебе в одну сторону идти, чтобы тащить парашют на сборный пункт, а тебя тащит в другую сторону. Я однажды тащу так стропы под себя, чтобы немножко не раздувался парашют, и так разогнался, всё никак не мог остановиться. И если бы коленкой не зацепился за какую-то канавку и вот только так остановился. А это было летом. Я так ударился ногами здорово, потому что там кругом песок. Свернул парашют, сел закурил, стал смотреть в небо. Летят эти самолёты АН-12 огромные четыре пропеллера и там, значит, точка выскакивает, точка летит, летит, летит, и ты, думаешь, сейчас она удариться о землю. Потом раскрываются огромные три гриба, а это танк сбрасывают или пушку. Три гриба это три огромных парашюта. И вот они потом приземляются и парашюты отцепляются. Я возил пушку. В самолёт её. Потом поехали искать, где её будут сбрасывать. Приехали туда на машине и нашли свою пушку, у неё замок через чехол улетел метров на 50, наверное, и ещё сказали, что это хорошо. Но сейчас говорят, но при нас так не было, прыгают вместе с экипажем, в танке. Танк вместе с экипажем. Не знаю, конечно, как они там приземляются. Но у нас было так, наша пушка стояла на боку, зарывшись в песок. И вот я смотрю, как эти летят самолёты, и тут слышу голос, там парень сидит, у него рация и антенна огромная вверх, он в наушниках, мне говорит,- слушай, чего ты расселся, а я говорю,- а что такое? А он говорит,- ты что, не видишь. Смотрю, там парашют, куча парашютов, раскрытый парашют и ноги торчат. Я подошёл, приподнял парашют, а там человек лежит мальчишка, желтый такой, я так думал, если человек упадёт, у него нога там, рука там. Нет, он падает, и он, как в мешке. Кости на мелкие части разбиваются, как студень. И бывалые десантники мне рассказывали, что если поднять руку разбившегося, то внутри всё перельётся, и когда их несут, то подкладывают под них фанеру. В общем, потом, как выяснилось, приказ был, построили полк наш и сказали, что это разбился повар, у которого открылся стабилизирующий парашют, потому что стабилизирующийся парашют на тросу, как бы зацепляется и открывается. И уже потом прибор срабатывает через пять секунд, и когда прыгаешь надо сгруппироваться, и считать секунды. Тысяча раз, тысяча два шесть секунд или семь считать и должен сработать прибор. Если он не сработал, то нужно самому дернуть кольцо и основной парашют уже откроется основательно, не стабилизирующий парашют. Стабилизирующий как зонтик и вот он на этом стабилизирующем парашюте летел. И потом уже когда, говорили, зачитывали приказ, что у него, ну на самом деле, кто знает, конечно. Но эксперты там смотрели, был отстёгнут запасной парашют, который ударил ему якобы по голове и он потерял сознание, а прибор у него не сработал. И вот он на этом парашюте стабилизирующем, так до земли и пролетел и разбился. И когда мы ехали уже в часть, то сержант из моего взвода горестно говорил, как вот так в жизни бывает. Мы живые и едем, а там мальчишка разбился, лежит на земле накрытый белыми парашютами. Но вообще, то, я, почему ещё за профессиональную армию, потому, что раньше, конечно, не знаю как сейчас, раньше на разных учениях давалась 10% . Вот сто человек и десять человек из них могут разбиться или, что ни будь ещё с ними может случиться и офицеры за это не отвечают. Так вот было заведено. Хочу не которые моменты и названия объяснить. Машина эмка, что такое машина эмка. Это легковая машина она была и до войны Отечественной, и в войну. В фильмах было видно, как офицеры, высший ком. Состав ездили на такой машине. Она была с высокой кабиной, квадратная и обязательно черного цвета. И вот, когда были репрессии в стране, при Сталине, то вот, как раз на этом черном воронке, всех увозили. Потому что люди писали друг на друга доносы. Потом я даже читал Коломенскую правду, и там было в газете написан список вот этих репрессированных. Я думал, что сначала это начальство какое-то за воровалось. И вот я читал, что не обязательно начальник, а это крестьянин расстрелян, рабочий расстрелян. И вот три человека решали твою судьбу без суда и следствия забирали, пытали и человек признавался. Выдавал других и потом и его расстреливали. Вот как раз их увозили на этой эмке. Моя бабушка и моя мама жили в то время и вот они говорили, какое страшное было время. Все боялись. Кто-то на кого-то донос напишет, приедут на эмке ночью, заберут человека и он пропадал. Теперь хочу ещё сказать про трос. Трос этот, который проходит внутри самолёта, по всему корпусу самолёта и за него цепляется карабин. Карабин это такой крючок с замком, и нужно обязательно этот крючок повернуть к себе. А от него уже тянется фал. Карабин скользит по тросу до самого выхода из самолёта, а когда человек выпрыгивает, то фал дергает и открывает парашют. И если прыгаешь с АН12, то сначала открывается стабилизирующий парашют, а через пять секунд открывается основной парашют. Здесь нужно смотреть сапоги или валенки, в зависимости когда прыгаешь, летом или зимой. Надо смотреть, чтобы они не соскочили, для этого закрепляли их резинкой. Потому что были случаи, когда летит сапог, а за ним плавно порхает портянка. И если выдают валенки, значит, будет обязательно тревога ночью или утром, и мы сразу готовились. Я ходил, прогревал машину, придется на машине ехать, потому что сначала сделают тревогу, потом всех везут на аэродром и сажают на этот АН-12. Нужно долго ждать и все в комбинезонах и неизвестно кто с тобой стоит. Старый человек вроде, может быть, и генерал стоит рядом с тобой, тоже прыгает. По 10 человек стоит шеренга. Двигаются, их проверяют. Проверяют сначала впереди парашют, потом сзади. Вот и этот повар, который разбился, я сказал, что у него парашют, как бы, не пристегнут, ну это я как бы уточняю. Парашют то сам был пристёгнут, так и есть на лямках, а сбоку, сбоку две такие маленькие лямочки, вот эти лямочки как бы были не пристёгнуты и при выбросе парашют ударил ему по голове и он потерял сознание, это я, имею в виду запасной парашют. А вообще шаг сделал, тебя проверили, вперед шаг сделал тебя, сзади проверят, ну состояние парашюта. И так вот стоят в шеренге, и ты думаешь, не то прапорщик, прапорщиков не было в то время, а были сверхсрочники, не то может быть генерал рядом стоит. Нам платили за прыжки. Если с оружием прыжок, сейчас в кино показывают, летят парашютисты, стреляют на ходу, такого, конечно, у нас не было. Автомат он за чехленный сбоку весит зачехленный автомат и прыжок стоил 10 рублей, если больше десяти прыжков у тебя и прыжок с оружием стоил 10 р. То это были большие деньги десять рублей, для военного, для солдата я имею в виду. Ну что ёще сказать про прыжки. Вот если прыгать, я прыгал на гражданке с ЯК-12, то Як-12 это вот такой маленький трехместный самолётик, поднимается и летит кругами, кругами и ты сидишь, и двери нет, только может шторка, может быть, даже, и шторки нет и, значит, подлетая к месту выброски. Лётчик сбрасывает газ, говорит,- приготовиться, и вот ногу выставляешь за борт, там внизу ступенька и держишься под крылом. Стоишь, и потом он говорит,- пошёл, и ты прыгаешь. Здесь нужно обязательно прыгнуть, когда он скажет, пошёл, потому что самолёт может перелететь площадку, где ты должен приземлиться. Потому что ты можешь, приземлишься на какие ни будь провода или лес если не прыгнуть. На лес приземляться опасно, можно так на какой ни будь сучок напороться, что он проткнёт тебя насквозь. И так же в воду опасно приземлятся. И все стараются выполнять этот приказ. Я прыгал, помню с девушкой, она встала на ступеньку за бортом взялась за ручки, которые у самолёта и приготовилась прыгать. Летчик говорит,- пошёл, а она всё стоит под крылом, пошёл, повторил он, а она всё никак. Он, летчик, а он сидит впереди, высвободил ногу и как дал ей по спине или по заднему месту, в общем, не важно, а важно, что она полетела. Потом я видел, она искала этого лётчика, чтобы сказать спасибо, за то, что он её вытолкнул. А однажды я уже прыгал второй или третей прыжок, и мне было любопытно, как человек летит, выпрыгнув из самолёта. За сколько времени раскрывается парашют и как раскрывается парашют. Когда мой напарник выпрыгнул из самолёта, я встал на колени и стал смотреть вниз. И вижу, как чехол освободил парашют, и парашют раскрылся, а чехол, который держался за фалу, стал болтаться за самолётом и мне нужно по инструкции, втащить его в кабину и запихнуть в карман, который был расположен за спинкой кресла лётчика. Когда я смотрел вниз, прошло время, лётчик стал кричать, чехол, чехол тяни чехол и дал газу. Я с трудом стал тащить чехол, который трепыхался за бортом самолёта. Потом я его с трудом втащил в кабину, потому что самолёт набирал обороты. Как я рассказывал ранее, во время прыжков снимается дверь и ветер свободно гуляет по кабине и поэтому чехол стал летать по кабине и даже зацепился лётчику за шею. Лётчик кричит, убирай скорее чехол. И как только я успел убрать чехол в карман, самолёт описал круг, и лётчик с командовал, приготовится. Вот так моё любопытство могло привести к катастрофе. АН-2 мы тоже в армии прыгали с него, кукурузник такой четыре крыла, десять человек забирает. Там тоже принудительное, открытие парашюта, также надо цеплять карабин за трос и фала дергает и открывает парашют. А в свободном падении парашютист сам дергает кольцо, чтобы раскрыть парашют. Там не надо как на ЯК-12 становиться под крыло, есть специальный человек, который выпускающий. Он стоит с парашютом, чтобы не дай бог ему вот так не чаяно упасть за борт, и он всех подталкивает чуть-чуть за плечо, не волнуйтесь мол, и все прыгают. А вот, когда прыгают спортсмены, им нужно в воздухе делать разные упражнения и поэтому они постоянно тренируются на земле. Привязывают себя тросами, весят на лямках и выполняют разные упражнения: влево, вправо кувырок вперед кувырок назад. А вот, когда они на соревнованиях летят в свободном падении, в небе то за ними наблюдают с земли судьи. И они выполняют эти упражнения. И, вот, ему нужно, повернуться на сто восемьдесят градусов и если он повернулся больше или меньше уже минус насчитываются штрафные очки. Потом они на точное приземление тренируются. А ещё однажды я наблюдал, как они поставили стенку из сумок, в которых находились парашюты, и при приземлении немного не долетая до этой стенки из сумок, они поворачивались спиной к этой преграде и делали сальто. Это так у них не соревнование, а так тренировка, от безделья. А так если соревнование, то стараются приземлиться точно в круг. Девчонки прыгали плохо, их всегда уносило черт знает куда. Ходили они без формы по нашему городку их всё время ругали за это, но девчонки были симпатичные такие. Однажды они укладывали парашюты, и я приехал на машине, чтобы забрать их с уже уложенными парашютами. У меня была машина бортовая ГАЗ-63 это как ГАЗ-51 только у нее все колёса, ведущие и, значит, они мне положили парашюты к заднему борту, я его закрыл, сел в кабину и так разогнался, это было на плацу, плац это такое открытое место асфальтированное и ровное. Зеркала везде развешанные, чтобы люди, вернее солдаты видели себя, какая у них выправка, чтобы спина была прямая, и вот там всегда полк укладывает парашюты. Весь полк делают одну позицию, повернут, уложат эти фалы, у всех проверяют, прижмут грузиками, потом всех проверяют потом еще что, и так целый день. А девчонки, спортсменки они сами себе укладывают парашюты. Они быстренько уложили, поставили парашюты около заднего борта и сами сели. Я закрыл борт, разогнался, и решил пошутить. Тормознул, оказывается, так не удачно, что машина сразу остановилась и они, от неожиданности, с заднего борта перелетели к переднему борту, ударились головами и сидят, плачут. Я так испугался, мне жалко их сделалось, я потом закрыл потихоньку дверь, сел в кабину и потихоньку поехал. Они может, и обиделись на меня за это, но увидев мой испуг, мне нечего не сказали. Вот такой был случай. И ещё хочу объяснить выражение ссылка ВДВ. Вообще ВДВ всё стояла раньше в городах, и офицеры жили в городах в своих офицерских домах, таких в пяти этажных. У нас, где я служил, тоже были офицерские дома рядом с частью. Я служил в Прибалтике, в Литве в частности Пренае, а штаб дивизии был в Каунасе, а Гайджуны это единственное место, где кругом песок лес, как бы глухая деревня и вот называлось у офицеров это место, как ссылка ВДВ. Наш полк, где я служил в г. Пренае, это сорок км. от Каунаса. Машина у меня была новая, кузов был покрыт брезентом, который натягивался на дуги, и мне не только приходилось возить спортсменов, а так же я возил уголь для котельной, бельё. Выполнял другие хозяйственные дела. Бельё для стирки я возил в Каунас. А полк наш был артиллерийский. Гаубицы, семьдесят пятки, установки РПУ, которые я возил, это орудие такое. И даже были самоходные пушки и зенитки. Курсантов учили, как закреплять танки, пушки, машины, чтобы потом погрузить в самолёт. Вот, например, закатывается пушка на специальную платформу, и потом она крепится на этой платформе и к ней присоединяются три парашюта и реактивный двигатель для торможения. А также крепится шест, который при приземлении дотрагивается до земли и включает реактивный двигатель. Собирают такую платформу долго, когда она приземлиться, то стучат по определенным местам и груз быстро освобождается. Ещё хочу пояснить про войну, бабушка говорила, что если бы немцы не были такие жестокие, то они войну выиграли бы. Потому что было ещё живо, то поколение, которое помнило, как жили богато при царе. Когда не было ни репрессий, и когда не отбирали нажитое имущество, у так называемых кулаков, эти пьяницы и бездельники. А отец рассказывал, когда он воевал, все на войне думали, и он тоже думал, что меня не убьют, только ранят. Ещё мне один фронтовик рассказывал, ведь мой отец ему было уже все -таки 30 с лишнем лет, взрослый, а ведь брали на войну таких молоденьких совсем солдатиков 17 лет и 18 лет. А ещё один мне такой участник войны рассказывал, что страшно все-таки на войне, оружия не было, боеприпасов там разных. И вот он в окопе сидит, а тут ползёт его товарищ, ползёт по окопу весь в крови и кишки сзади мотаются, стонет. Страшная, конечно, война. Каждому поколению, я вот так анализирую, доставалась война. В 1968 году, когда я служил уже третий год, было восстание в Чехословакии, а мы были как раз на сборах и нас в эшелоны, везут, куда чего. А нас повезли в Чехословакию, ну, слава Богу, война там кончилась. Я встречал солдат с орденами и медалями. Были даже такие чехославатские, как звёзды огромные медали и ордена. Я ещё завидовал, говорю, смотри с орденами едут, а сейчас я завидую себе, что я некого там не убивал и не участвовал в этой войне, потому что мы не доехали. Мне рассказывали, что летели самолёты низко, низко и с самолёта вытаскивался шланг и люди, солдаты держались друг за друга и по этому шлангу они спускались вниз. И не дай бог локти или коленку в сторону, то обдирали до кости кожу об асфальт или бетон, который был на взлетной полосе. Потом они вскакивали, бежали и захватывали все такие стратегические пункты. Вокзал, дальше аэродром, почту и ещё что ни будь. И, вот, такой мордоворот, под два метра ростом, десантники, вообще то, крупные всегда были. И вот я представил, такой мордоворот влетает с автоматом, в аэропорт там, где сидят диспетчеры, ногой бьёт по стулу, прикладом по голове. А ещё рассказывали, что погибло много десантников, которые на танках сидели, на броне. Потому что местные жители были вооружены, и они выступали против этого социализма, за демократию. А вот сейчас, через 20 лет, когда я все это передаю, у нас у самих демократия, поэтому вот эти солдаты, мальчишки, которых по убивало в Чехословакии, можно сказать душили у них эту демократию, я так понимаю. А ещё участники тех событий, поясняли, что стреляли с крыш, с чердаков восставшие люди, ну какое у них вооружение было, уточняли они, может охотничьи ружья или ещё что ни будь такое. И много погибло вот этих десантников, а потом когда уже все это быстренько захватили и оккупировали страну, за шесть минут и уже потом палатки там поставили. Некоторые солдаты стали дружить с местными девчатами и даже многие хотели жениться, но их тут- же хватали и отправляли домой. Ну а я каждую весну ездил на уборку зерна, но не все ездили из части, кто- то же оставался. Не всех шоферов посылали на уборку. Просто вот с полка посылали несколько человек. Сначала нас с машинами отправляли в Каунас там мы в палатках стояли и ремонтировали эти машины, проверяли укомплектованность. Как мы ремонтировали. Просто обивали борта, чтобы не было щелей, а сверху кузов накрывался тентом, чтобы зерно не сыпалось и не сдувалось ветром. Потом проверяли нас и после оттуда уже нас грузили в эшелон. Сначала мы делали колодки такие деревянные, машины загоняли друг на друга, проволоками стягивали их, а проволоку привозили нам такую твердую толстую, что нам приходилось делать костры и обжигать эту проволоку, чтобы она делалась мягкой. Вот мы все измажемся об эту проволоку, она вся же в копоти, и лазим под этими машинами. Сначала загоняли друг на дружку, ставили машину, например, мне на кузов, а я свою машину в кузов другой машины, потом под задние колёса подставляли колодки и проволокой растягивали, чтобы машина не качалась. Потом ходили проверяющие, и нас проверяли. А везли нас в теплушках. Двери были открыты, везли нас долго, потому что это был эшелон такой не срочный и вот его, то в тупик поставят, то потом опять едем мы. Вот вам опять пример дедовщины, когда мы ехали в этих теплушках, то конечно третий год занимал места по- лучше, а первый год по хуже места, это я как пример привожу, вот эта дедовщина, а не произвол какой-нибудь. Когда я служил первый год, тоже говорил, вот, когда я буду служить третий год, и мне будет такое же уважение. Конечно, все мы были рады уезжать на уборку урожая, потому что в казармах там муштра 45 секунд подъём, зарядка, вечером обязательно нужно ходить с песней, а тут мы все сидим, двери открыты длинная лавочка. У нас такой парень был, Дабижа его фамилия первый год служил, у него баян значит, вот он играет на баяне, а с боку стоит парень, помню и бьёт по этому баяну, потому что одна клавиша западала. Клавиша западёт, баянист махнёт ему головой, и парень стукнет по крышке баяна, и мы вот так ехали и пели песни. Потом мы приезжали. Вот помню, приехали мы на Украину и сразу тепло, хорошо. Разгрузили машины и поехали. Поехали, значит, тут какие-то деревья с разными ягодами, ранними такими. Там на деревьях алыча вот и сразу все полезли, ободрали все эти деревья. А вообще то, если говорить про Прибалтику, про жителей, про природу, сам то, я из Подмосковья, а у нас пацаны, были из Саратова там, же Юг там сухо и они все покрылись чириями в Прибалтике. Потому что там такой же гнилой климат, как у нас в Подмосковье. В Прибалтике много дождей, и мы, солдаты, называли её страной дождей б…л и велосипедов. Вот, а мне то, было нормально, потому что там такой же климат как в Подмосковье. Там всегда меня поражала чистота в городах такая чистота не соринки, квадратные плитки, сделанные из асфальта на тротуарах, а между плитками земля и там не соринки, не каких не спичек, не окурка не валяется ничего, очень чисто. А ещё хочу добавить, страна была аграрная, хутора кругом. Когда мы водительский 500 километровый марш проходили, как молодые водители. Наш капитан, он на победе впереди, а мы на машинах сзади, выстроились, водители в кабине, значит, и вот мы едим по разным по этим лесам, буграм. И однажды, просто я помню, такой эпизод был, какое отношение было прибалтийцев к нам русским. Мы были для них, как бы завоеватели. Они не любили советскую власть. Они все были труженики, жили в хуторах и тут русские бездельники пришли к власти, начали там колхозы организовывать. Когда мама ко мне приезжала погостить, проведать меня, то ей в магазине нечего продавали, «неру» нет,- значит, по русски, а нас солдат правда не обижали, а если ты ещё скажешь лаба» дена поздороваешься по их нему, то в обще приятно, когда люди живут в этой стране и знают язык уважают культуру тех людей, которые там живут. Нет там ни пьяниц, ни лодырей все труженики. И вот когда мы проходили 500 км. марш мы приехали, помню, к колодцу подъехали, колодец журавель такой и все высыпали, такие чумазые солдаты, шоферня значит, и стали воду пить, в радиатор наливать. Но потом, когда мы сели в машины, но ещё не трогались, вышла хозяйка, женщина такая молодая. Прибалтийцы они в обще красивые, беленькие такие, черты лица правильные, и вот вышла такая стройная, высокая женщина, отцепила ведро и демонстративно выбросила его прямо на дорогу с презрением, показывая этим, что она даже из этого ведра пить не будет больше. Ну а что ещё сказать. Я, то в армии, всё- таки, был водителем и когда мы уезжали на стрельбы, а ездили мы на балтийское море, и там было учение, курсанты учились стрелять. Полк то был артиллерийский у нас, были зенитки. Вот самолёт тянет подобие самолета на тросу, как макет, зенитки по нему стреляют, и вот стрельнут, трассирующий такой снаряд летит и не один, там их целая куча, и потом их в воздухе, ветром сносит. Потом они бум, бум начинают взрываться, наверху. Но, а я, как водитель сижу. Там я первый раз увидел море. Сосны, песок, и вот, я еду и смотрю, как будто домики, какие то, там, на верху, а это волны барашки такие белые, вот так я увидел море. Ну, Прибалтика, конечно, это же холодно и море там холодное, а мы были осенью. Ходят пограничники по берегу, весь берег граблями разграблен, чтобы были заметны следы. И вот они с собакой идут, двое с автоматами идут с собакой, проходят, и смотрят следы, нет ли следов по берегу, их хорошо видно, потому, что всё про граблено. И вот они собирали янтарь. Им можно было собирать, разрешено собирать янтарь. Есть такие огромные куски янтаря, они собирали его и сдавали. Янтарь стоил 9 рублей за килограмм. Считался янтарь такой дорогой и ценный если, когда там, что то, какая то, мушка или паучок сидел там внутри, попался в смолу. Потом смола за миллионы лет сделалась такой твердой. Я сидел в кабине и смотрел, как стреляют. Смотрел на песок, а ветер дул и обнажался янтарь, который был в песке. Вот я его увижу несколько штук, быстренько выскочу, потому что холодно, чик, чик быстренько наберу его, положу и рассматриваю. Я, даже, поджигал его, он очень хорошо горит. Ещё там в Литве мне нравились, яблони, которые росли вдоль дороги. Значит, дорога и вдоль дороги зреют ярко красные большие яблоки. И каждую осень собирали яблоки. Машина медленно едет, и люди собирают, но раньше машин было мало и яблоки, наверное, были экологически чистые.
Сейчас может быть, конечно, уже выхлопы и нет такого. А ещё помню, где –то мы стояли, лес там вокруг, огромная поляна и там сад был просто так, не огорожен. Рядом нет ни каких домов, ничего, и вот сад. И мы помню, а мы же пацаны, варвары такие, подъедем задним бортом, бум, ветки поломаем, дёрнем, стукнем по этой яблони и яблоки падали в кузов и в разные стороны отлетали. Ну, они нас считали, конечно, такими варварами, а мы такие и на самом деле были. И даже случай у нас был такой. Жук, Володя Жук и когда моя мама приехала ко мне в гостиницу, ко мне погостить, проведать, как там сын. Можно было приехать, и командир отпускал. И вот, когда она ехала в поезде, то она познакомилась с одной женщиной, а потом оказалось, что мы служим с её сыном в одном взводе вместе, он был сержант. У нас в полку оставляли самых лучших учеников. И когда те, отслужат свой срок, и уедут домой, то на их место ставили других, кого оставляли в училище, ставили на место уехавших и присваивали звание, сержантское звание. И они потом уже были командирами отделений в этом нашем учебном полку. Володя Жук был оставлен командиром отделения, потому что он был отличником, хотя был физически хилым, как и все москвичи, но умным. И вот он рассказывал, что он из потомственной московской семьи, москвич, что папа, какой то, профессор и даже у них были Николаевские золотые монеты. И, вот, когда мамы приехали, то помню, мне моя мама рассказывала, что они жили в деревянной, такой гостинице двухэтажной, и мама, этого москвича, напилась и на сикала в ведро, в котором хранили воду, носили воду, может питьевую, какую не знаю. И литовка говорила, которая там убирает, а может она была и администратор, русская свинья, русская свинья. Это я просто привожу пример, какие мы воспитанные. Москвичка коренная и так вот себя опозорить. И ещё хочу рассказать такой случай. Помню, мы солдаты стояли на улице в Принае, у магазина. Да, там они жили, конечно, по богаче, чем мы, потому что у них было хорошее снабжение. В то время, про болоньи плащи, у нас вообще не знали, а там плащи и ручки шариковые там, пожалуйста. И я, даже, сестре своей посылал стержни, для шариковых ручек. В Москве и у нас в Подмосковье в помине не знали про эти шариковые ручки. И вот мы, с местным жителем, который стоял рядом, начали спорить. И мы начали разговор о пьянстве. Я сказал, что вы и хозяйственные и работящие и чистюли, но не может быть, что бы среди вас не было пьяниц. И вот я вижу, идёт пьяный, да это ваш русский, говорит он. И точно, я не поленился, перебежал дорогу спросил- ты кто русский? Да я русский. Вот, поэтому нас в Прибалтике и не любили. Мы и пьяницы, и грязнули, и не воспитанные и за, что нас уважать. И за что нас любить. А ещё, когда мы были на стрельбах, это около Риги было, и старшина сел ко мне в кабину, дал приказ, и мы поехали с ним в Ригу. Рига это старинный город, узкие улочки такие в старом городе и мы всё там ездили, там кафе разные, ресторанчики, где то в полу подвальчиках, и вот мы все время останавливались. И он, значит, нырял в эти подвальчики и всё- таки купил он рижский бальзам. Это такая была фарфоровая тёмная бутылка, и он был рад, что купил этот бальзам. А потом мы заехали, на какой то завод рыбный видно и он целый ящик принес рыбы и положил в кабину, и сказал,- ешь сколько хочешь этой рыбы. Рыба была копчёная рыбы, и такая вкусная была рыба.
Потом я был в Калининграде, бывший Кёнигсберг, и помню, дорога такая специально сделанная, извилистая, видно специально её так построили для того, чтобы при авиационном налёте трудно было попасть в едущий транспорт. Мне так объяснили. Если так сказать развернуть это выражение Прибалтика вообще страна дождей б..л и велосипедов. Да девушки там были такого легкого поведения, ну у них все- таки запад и такие нравы были свободные. Так, что вот у нас в части, в частности там в гараже, была водогрейка, где в канистрах была вода и вот если нужно срочно заводить машину, чтобы она всегда была теплая или горячая, даже, то летишь во время тревоги, летишь за этой канистрой, наливаешь воду в радиатор, потом заводишь. И там у нас ребята были, из шофёров, и зимой они грели эту воду, вот, у них такая служба была, они грели. И там девчонки жили, очень даже свободно и спали с солдатами. А когда мы были в Каунасе, нас собрали с полков и мы в Каунасе стояли в палатках. То был такой случай, помню. Под утро значит, там у нас Обросин, такой ефрейтор был, и я слышу сквозь сон, Обросин, Обросин давай вставай мы говорят двух девчонок привели, если хочешь любовью заняться, то давай иди, а он не, не я не пойду, а я проснулся, услышал и говорю- слушай я пойду, и мы пошли значит. там такая местность, ну было начало лета, трава кругом, бугры такие и мы за бугром притаились. А на полянке, видно они ночью принесли, матрасы из палатки, притащили одеяла солдатские и два комочка лежат. Ну и говорят, иди, иди. Ну один парень со мной пошёл к одному комочку, а я пошёл к другому, залез под одеяло, там девчонка лежит. Вот она как то раздвинула ноги без всяких этих проблем, вот и всё там было, ну она, конечно, лежала, юбка задрана, видно, и там всё такое мокрое было. И вот потом когда я вылез из- под этого одеяла пришёл к этим ребятам я так долго плевался. Было противно и обидно, что вот я в этой армии дурацкой и всё как то вот так получилось. А потом те, которые их привели, видно возбудились, глядя на нас, и один из них пошёл и тоже залез под это одеяло. А мы так хохотали, когда он так это, его задница раскачивается в такт, а ноги упираются о землю и мы хохотали и смотрели на них. Потом через некоторое время мы говорим, а давай поменяемся. Я пошёл уже к другому комочку, который лежал под одеялом, а он пошёл к этому комочку, где я был, тот парень, который был со мной. Ну а те двое, которые их привели, они смотрели на нас. И вот я тоже залез под одеяло. Ну а она, видно, не знаю, пьяные они были, когда они их привели ночью и с ними познакомились, где то там, может они часто к ним приходили, вот пьяные они были не пьяные, но, в общем, такое вольное поведение у этих Прибалтийцев видно. И когда я к ней прилез под одеяло, она поняла, вдруг, что, что- то не так и стала стаскивать одеяло с моей головы, потому что она была накрыта с головой, и я туда подлез, я тоже был накрыт с головой, стала стаскивать одеяло. Я накрываю, она стаскивает. Потом я встал, снял, с неё сдёрнул одеяло, она вскочила и стала одёргивать юбку. Юбка была узкая и с трудом опускалась. У неё были такие загорелые икры и коленочки, а под юбкой уже такая кожа белая и красивые такие ноги стройные. И она с трудом опускает эту юбку и по-литовски говорит, что-то другой девчонке, та тоже поднялась, а пацаны, которые за бугром сидели, начали на меня шушукать, зачем я это сделал. Я говорю, да она всё равно сама открывала одеяло и скидывала.
А когда мы приехали на Украину, то это же колхозы на Украине, а где то в Казахстане там были совхозы и чтобы в кино пойти, 20 копеек надо платить. Кругом грязь, холод и вообще, зерна там мало. Комбайн идёт далеко, далеко потом вернётся, потом опять уйдёт маленькой точкой и только у него наполнится бункер, он нам машет. Там палка такая шест, такой и вот на этом шесте, на конце там тряпка, значит, он машет, что мол, бункер полный. Мы, стоим на машинах, на краю поля и по очереди подъезжаем, и нам грузят это зерно. А на Украине только отъедет, метров двадцать, и уже бункер полный, столько было зерна. И вот ещё там солдатам были рады, довольны, что мы приехали убирать урожай, помогать им и я, помню, ставки там. Ставки это такое озеро, воды там мало, нет ни каких речек, ничего кругом одни поля и кругом посадки из деревьев. Нет там не леса нечего. И вот приезжаешь на поле там, бричка едет, значит, стан такой и вот они везут пахучий борщ и второе что- то мясное всё такое пахучее. Компот. И вот мне говорят- солдатик иди, поешь- да нет, нет, ну иди, садись. И так всё вкусно. Кругом жаворонки поют такая красотища. И вот, однажды, я поехал на машине. А вот в этот ставок, который находился около дороги, шла труба, поверху над дорогой. И в ставок, если туда залезть, чтобы искупаться, потому что жара страшная, то сразу глина кругом. Вот так залезешь в эту воду, и тут кругом эта сразу грязь поднимается, не то что у нас речки чистые, сравнительно, а у них муть такая, потому, что вокруг ставка нет даже травы, а одна глина. Я возил силос. Силос- эта кукуруза и кукурузу комбайном собирают. Эту кукурузу потом её, значит, нам в кузов ссыпают, она же тебе не зерно, плотность всё- таки у зерна большая, а кукуруза она пышная и поэтому нам делали борта, наращивали, а я забылся, что борт у меня такой наращен, поехал и задел эту трубу и сломал. Что- то у меня машина не идёт, а я газую и трубу эту им сломал, и потекла вода, ну я вылез на крышу кабины. Какие то тряпки у меня там были комбинезоны чёрные и я, значит, накрутил на трубу все эти тряпки. Потому что только через эту трубу в ставок поступала вода, И что бы хоть один человек, что- то сказал или начал меня ругать, что я вот так сделал, Нет, нет отношение было очень хорошее. И ещё ведь Украина там. Собралось правление колхоза, масло дадим? Дадим, мед дадим? Да дадим и вот кормили нас так хорошо и фильмы показывали и на танцы мы ходили. Кругом сады приезжаешь на весовую и там девчонка говорит быстро они говорят эти Украинцы, тра-та- та, та- та, а ты не понимаю, мол, потом на третий раз уже поймёшь, что нужно ехать. На тебе ведро езжай мимо садов, набери алычу, которая валяется, привези, мы вам наварим компот. И вот ещё там жарко было, а палатки все низа были завёрнутые, чтобы хоть какой- то сквознячок был, а стояли мы за деревней, и если проедет машина то пыль стоит долго, видно она может всю ночь стоять и видно только ноги и голову. А так вот полосой стоит эта пыль так. И вообще я был жил и родился в Подмосковье и на юге я был первый раз тепло, обилие фруктов, отношение к уборке урожая, как к празднику. До этого я был в Волгоградской области, там вообще праздник и на Украине тоже так же. Потом они когда урожай уберётся, а вот у них эти лесополосы, они там собираются и там у них праздник. Они столы накрывают прямо на земле, ну можно сказать не столы, а раскидывают дорожки и на них ставят угощение и празднуют. Я, помню, познакомился там с девчонкой, она была дочкой председателя колхоза, ну хохлушки, конечно, они все красивые. Я служил как раз второй год, а парень, которому тоже понравилась эта девушка, третий год служил, чернявый, кудрявый с Юга у нас служил в части, ну вернее, в нашем взводе, он говорит,- я женюсь на ней. Давай, я это, буду с ней дружить. Ну, пожалуйста, отвечаю я. А так я это бегал в деревню, в самоволку. Бежишь по этой по степи тут машина какая ни- будь едет, затаишься, где ни будь там, бежишь то вечером, ну фарами там осветит, проскочит. Вот так вот я бегал на свидание. А когда я служил третий год, то опять меня направили на уборку урожая и мы стояли опять в Каунасе и готовили машины, но пришёл приказ и машины у нас забрали и мы поехали уже без машин. Приехали в Волгоград там пригнали нам машины с капитального ремонта ЗИЛ-157 это три оси ведущих, колёса ведущие, вот, и ЗИЛ-164. Кинули монетку наши командиры, ну и нам достались машины ЗИЛ-164, они были тоже с капитального ремонта и я залез под эту машину и стал просматривать все гайки и болты. Всё было откручено до невозможности. И вот я и все остальные лазили под этими машинами. Но было жарко и сухо, а не грязи и в холоде, мы лазили, так что нормально было. подстелешь что ни будь, залезешь и вот мы всё крутили, потому что всё было откручено и карданы и рулевое управление, всё было откручено. И, вот, я всё крутил, крутил каждый день всё крутишь, а все уже начали выезжать и один я остался. Подходит ко мне командир взвода значит, он был с гражданки, брали с гражданки людей и давали им звание младший лейтенант, форма на нём как то мешковато сидела, вот, и он говорит, если ты не выедешь, то я тебя с машины сниму. Потому что мне надоело за тебя заступаться. Начальство спрашивает, почему не выезжает машина. Я говорю, да всё откручено, а он говорит, а ты уезжай и там крути, сколько тебе влезет, вон, в поле вы езжай и там крути. Ну, а не которые из нас, которые уехали раньше, у них даже, потом колёса на ходу отскакивали вместе с поворотными кулаками. Ну, я там ещё немножко подкрутил и выехал. А когда уборка урожая я уже говорил, то это как праздник. Приезжают студентки, я то, опоздал, всех девчат расхватали. Я приехал на элеватор, элеватор это вот с полей с возят зерно и что на Украине, что в Волгоградской области там всё под от крытым небом земля утоптанна, ток называется, и вот на этом току, значит, горы, горы зерна и такое оно всё золотое. И вот его там грузят потом в машины, и мы возим на элеватор. И вот я возил уже с поля на этот ток. Однажды приехал на ток смотрю на куче золотого зерна, лежит девчонка, такое у неё белое платье короткое, повязанная косынка прямо до самых глаз и сама она такая загорелая и глаза блестят, ну стройная такая такие сильные красивые ноги, вот. Я потом когда приехал в часть, где наш лагерь, палатки машины там стоят и спрашиваю, что за девчонка, а- её уже захватил, ну познакомился и гуляет с ней Дабижа который баянист, с которым мы вместе ехали в вагоне и он играл на баяне. Теперь хочу пояснить, какие это были вагоны в этом составе, в которых мы ехали на уборку урожая. Состав состоял из платформ, на которых стояли машины друг на дружке и иной раз мы залазили в кабину машины, которая была высокоподнятая и ехали в ней довольные, что с такой большой высоты было хорошо всё видно вокруг. А когда состав останавливался и проходили командиры вдоль состава, то мы прятались, чтобы нас не выгнали. В этом же составе были вагоны теплушки, в которых ехали отдельно командиры, отдельно кухня и вагоны, в которых ехали мы водители. В простонародье такие вагоны называли « Столыпинские «. Посередине этого вагона была огромная дверь, которая отдвигалась в сторону и вдоль этой двери была длинная скамейка, на которой мы сидели, а с двух сторон вагона были сколоченные из досок нары в три яруса и на самом высоком и удобном ярусе, спали ребята третьего года службы. Дабижа служил первый год, вот тебе уже опять разница в возрастах, я им говорю О!–он служит первый год только с гражданки, а я уже третий год я её забираю себе. Он не чего не сказал, что он может сказать против третьего года. В общем, я с ней познакомился, она оказалась, местной рядом там у них был дом. Потом я приезжал туда в гости маслица там мне намажут на хлебушек. Была она, значит, чемпионкой Волгоградской области по велосипедам, мастер спорта. Поэтому она была такая крепкая с красивыми ногами крепкими, а ещё она училась в Волгограде в техникуме. Раньше я ещё говорил, что в Прибалтике девочки легкого поведения, а если так и на юге у нас тоже, как сейчас говорят, мы с ней занимались любовью. Вот тебе, пожалуйста, и не Прибалтика. Мы помню, там сдвинешь сиденье в кабине и занимаешься любовью. Но что я ещё могу сказать, что потом, когда демобилизовался, я написал ей письмо, и она ко мне приехала в Коломну. Мы пошли с ней на Москву реку. Раньше баржи тащили по реке, и была мода, ну буксир тащил баржу, две или одну, с песком туда в сторону Москвы по речке. У нас есть пьяная Лука, это такой поворот изгиб Москва реки и там на этом повороте всегда были большие водовороты и мы боялись там плавать, потому, что были случаи, когда под воду затягивало людей. Я однажды сам попал в один из этих водоворотов, и мне стало скручивать руки и ноги и я, видно, только на край заплыл этого водоворота и поэтому сумел вырваться. Мы с нашего берега переплывали на другой берег там такой мыс, и мы там загорали, а купаться там было опасно. И была мода такая подплывать к барже и залазить на неё и плыть на этом песке, который был насыпан горой. Ну и пошли мы с ней купаться, а она говорит, мне нельзя купаться, ну и ладно, сиди на берегу, а я поплыл, залез на этот песок на эту баржу. А их было две, и я залез на первую баржу. На мне были плавки. Двое плавок. Одни были плавки, которые китайские, такие красивые, такого тёмно, тёмно вишневого цвета с боку пуговички белые такие и полоска по канту тоже белая, но они были свободные, и я под них поддевал такие матерчатые на шнурках плавки, и их очень даже хорошо выжимать было удобно плавки эти, в общем. И вот я разогнался и прыгнул с этой баржи, и когда я уже лечу в воздухе, я подумал, не фига, себе, я прыгнул не в эту сторону, баржу заносит, сзади ещё одна баржа, тут крутой такой глинистый и высокий берег. И баржу, когда её иной раз заносит, то она даже чиркает бортом по берегу, по тому высокому берегу чиркает. Я разогнался, потому что плавки, плавки то они соскакивали вот эти верхние плавки они свободные, я так это легко разогнался, да и когда я в воду нырнул, то плавки эти соскочили и зацепились за ноги. Я их скинул эти плавки, вынырнул, а баржа сзади меня, вот прямо в пол метре, и я от неё бежать она на меня находит я подумал, что если от неё буду плыть, то я и выдохнусь и меня может прижать к берегу второй баржей. И потом баржа подойдёт к берегу, она садится низко, она может даже достать дна я уже её не пере нырну, и мне нужно сейчас её пере нырнуть. Воздуху у меня было мало, но всё равно я пошёл вниз, вниз, вниз, ну, когда я, значит, шёл вниз, то вот я подумал, что баржа идёт вверх по течению и мне плыть будет легко и её пере нырнуть, а к тому же, её заносит. Про воздух я даже не думал, что вот нужно дышать, у меня мало воздуха и не такой уж я сильный ныряльщик, ну, вот, в человеке есть, что то. Меня бабушка научила заговаривать, она сама заговаривала ожоги, и я сам сейчас заговариваю, какой ни будь там чирей ожоги. Когда она мне передавала этот заговор, он передается от мужчины к женщине от женщины к мужчине, и когда она мне говорила этот заговор, то говорила, ты только не смейся. Там, такая Белиберда, дунуть, плюнуть, сказать, какую- то ерунду и я это всё знаю, я, что эта такая ерунда, и я сам себе заговариваю. Обожгусь, или какой ни будь чирей ячмень. Когда я работал в пионерском лагере, физруком, то я там детишкам заговаривал чирии, ячмени и им всем помогало, себе я тоже заговариваю, и мне тоже помогает. Вот в человеке, что- то есть такое, какое- то состояние. И вот, когда я пере нырнул эту баржу, видно, у меня было такое состояние, что я не, думал, о том, что мне не хватит воздуха. А я, подумал, что мне самое главное, да я открыл глаза, а нырял я всегда с закрытыми глазами, а тут я открыл глаза и вижу на той стороне желтое такое пятно, но это, видно, солнце светит и вода, поэтому жёлтая. И я подумал О, что это как раз край баржи и если я даже ошибся и пошёл вдоль баржи то и то ничего просто мне нужно поднять руку . Я стал подыматься вверх доплыл до этого белого пятна и стал подниматься вверх осторожно и если даже сначала баржа черканёт дном по руке, вторая баржа я имею, я определюсь в какую сторону мне нужно уходить. Ну я вынырнул, смотрю я пере нырнул эту баржу она так шипит ш.ши идет мимо меня так быстро и там же весят на боку у неё баллоны я зацепился за этот баллон залез на эту баржу а с другой стороны, где я прыгнул с баржи стоит толпа этих людей пацанов там которые также сидели на этой баржи и женщина которая там работала. У неё такая швабра как метла свисают такие как сосульки, сделанные из множества верёвок, видно она этой шваброй мыла палубу. А тут увидела, как я нырнул и потом исчез и она стоит с этой шваброй и все смотрят вниз. У них, я так думаю, волосы дыбом поднялись от этого ужаса, как человек нырнул и пропал. Я говорю, а что вы там смотрите? Да парень, какой- то разогнался, нырнул в воду, и нет его, я говорю, да это я, она говорит, они все говорят, как ты быстро! А я думаю, а если б долго, то я бы и утонул. Ну, в общем, я потом разогнался и прыгнул уже в другую сторону с такой силой, что отлетел далеко от баржи и уже, потом на эти баржи не когда не залазил. А так у нас была привычка ещё. По Москве реке всегда плыли такие большие трехпалубные белые пассажирские пароходы и у них не винты были, а с боков такие колеса вот они при помощи этих колёс двигались и от этих колёс шли большие волны и мы всегда близко подплывали к этому колесу. И когда только корабль, название я и сейчас помню, Сергей Есенин и другие такие же корабли, название которых я сейчас уже и не помню, они ходили от Москвы и даже до Астрахани. Вот когда они поравняются с тем местом, где мы загораем, то к этому колесу плывёшь, что бы прокатится на этих волнах, которые идут от лопастей этого колеса. Ну, в общем, я уже потом не стал на этих волнах кататься и на баржу тоже уже не когда не залазил. В общем я приплыл к берегу и говорю своей спортсменки, которая ждала меня на берегу, вот я с того света вернулся и я думаю, что она наверное, даже этого и не поняла, что я чуть не был, вот, на том свете. И вот, когда я писал ей письмо, что бы она приехала в Коломну, то я писал ей, что мы поженимся. Когда она приехала она была такая же красивая, с такими же глазами с тёмными блестящими и красивыми зубами такими ровными и белыми. С красивой улыбкой, загорелая с южным загаром и я даже, через друзей спортсменов, нашёл ей работу тренером по спорту ведущим тренером, который выступает и тренирует. Но я раз хотел на ней жениться, потому что прошёл целый год, как я был летом с ней на уборке урожая в Волгограде. Мужчины они, как женятся, когда уже созреют, то нужно ему жениться. Вот они и начинают подбирать, на ком бы ему женится. Жил я с сестрой в деревянном доме, который находился в Коломенском кремле, а рядом с домом был сад, который посадил мой отец. И вот в этом саду я ей сказал, что не хочу жениться. Она стоит и плачет, ей обидно, а соседка тетя Шура, которую я любил, и которая знала меня с рождения, говорит, что ж ты мол, ты же обещал, а я отвечаю, ну так вот получилось. Дал ей денег на обратную дорогу и вот она уехала.
А в то время у меня был закадычный друг Сашка, а кличка у него была «Шалопай,» мы с ним лазили по башням я хоть и прыгал с парашютом, но высоты боюсь, а он был такой отчаянный парень, высоты не боялся. Мы с ним залезем на башню, я до края примерно см. 20 уже, это, не подхожу, а он встанет на краю стоит и поплёвывает. Я приходил к ним в гости, а у него одна мама была, отца не было, маму звали тетя Дуся, я звал её теть Дуся, такая хорошая женщина и я помню, она борщ или щи варила, свёклу положит прямо целиком и картошку целиком не резала её. Вот она нальёт мне тарелочку супа кусок и большой мяса положит. И вот я пришёл к ней в гости и рассказываю, теть Дусь вот со мной такой случай произошёл. Я вот чуть под баржу не попал. Пере нырнул баржу, да, ещё говорю, вот у меня плавки были китайские я их скинул плавки и об этом и не жалею, у них дырочка была, когда я их купил они были с дырочкой. Она говорит это хорошо, что ты их скинул, потому, что есть такая примета, если ты что- то купишь с дырочкой, то обязательно произойдёт несчастье. Я вот купила постельное бельё, простынь, что ли у неё была с дырочкой, и от меня муж ушёл.
Всегда все присматриваются к друг, другу. Ребята присматриваются к девчатам, девчата к ребятам. Где- ни будь там по деревне идут девчата голосистые, весёлые и нравятся ребятам, а девчонки присматриваются, чтобы парень был работящий. Когда мы были на уборке урожая, то у нас как в армии, если орудие или даже машины их скидывали с самолёта, то на бортах ставили синие звездочки, а на орудие ставили звездочки на стволе. И если иной раз видишь машину и на бортах у неё не одна, а несколько звездочек, то столько раз скидывали с парашютом эту машину или орудие или танк. Вроде так и завелось тоже на уборке урожая. Когда мы были на уборке, в частности возили силос, и нам тоже ставили синие звездочки на борта. Если ты перевыполняешь план, то тебе ставят там одну, если по больше две, три, а у меня не помню, может две три звездочки, было. Один парень у нас был, звездочек было штук 10, наверное. И вот посмотришь, девчонки так вокруг него и крутятся, около его машины, около него. Посматривают, если звездочек много, то парень, значит, работящий. А ещё был такой случай, вот там в Волгограде. Там жарко, едешь на машине, а радиатор кипит. И вот мы в сапоги, в кирзовые сапоги наливали воду, чтобы не так жарко было. Вот однажды я стою у столовой и, какая то, мне приглянулась фанерка, я её кручу в руке эту фанерку. А ребята, которые тоже приехали на машинах пообедать, и начали, что- то разговаривать, по поводу, что жарко, и радиаторы у нас кипят, а я эту фанерку запихнул и как бы загородил радиатор. Мне говорят, что ты делаешь, а я говорю, у меня тропический радиатор у вас у всех кипят, а мне холодно у меня вот радиатор сорок градусов и больше не нагревается. Я потом завёл машину, отъехал, и у меня сразу закипел, ведь у меня был нормальный радиатор, не тропический, просто я так пошутил. Я эту вынул фанерку, закинул её, и поехал дальше. Ещё у меня были чёрные перчатки и такая ковбойская шляпа, и я, так это не часто там бреешься, не бритось маленькая и на лице пыль, а я ещё разговаривал с акцентом таким грузинским. Я приеду, куда- ни будь, итак это говорю с кавказским акцентом вот, и девчонкам это очень нравилось. И вот однажды я приехал, а там девчонки две сидят, значит, чистят картошку ну кругом бачки стоят полевой стан и, в общем, они видно на кухне работают. Ну, мы с ними познакомились, посадили их в кабину с другом, он был Литовец, его звали Брониус, но мы звали его Борей и вот мы поехали с ними кататься. Однажды нам представился калым, это было в Курской области, а он такой был безоляберный, как потом выяснилось. Вот у меня и ключи всегда были и насос, и когда нам представился случай везти шифер, как бы калым, то мы начали гадать на какой машине нам поехать и поехали на его машине, а у него задний, в общем, редуктор полетел, на заднем мосту. Мы уже загрузились и хорошо, что привезли шифер. Там грязь около дома встали, я стал рвать брезент и жечь его, потому что уже была ночь, а у него совершенно не было ключей. И там, рядом дом стоял, мы туда зашли и спросили, там тракторист, видно он нам дал ключи. Мы редуктор открутили и увидели, что там срезало заклёпки, на которых крепилась шестерёнка. Делать нечего, вот. Я просто хочу рассказать, какие бывают случаи в жизни. Он нас пустил ночевать к себе. Пере ночевали мы на полу в терраске не раздеваясь. И было у нас всего 20 копеек, на которые можно было конечно купить четыре пирожка за пять копеек. Рядом с домом была столовая. А была осень. Осенью мы возили свёклу, и была грязь, не про лазная грязь, такая чёрная, по всей деревне, и не только по всей деревни, вот. Народ жил, ну как то не важно, с нашим Подмосковьем не сравнить, конечно. И вот мы пошли в эту столовую, что бы купить этих пирожков. Посмотрели, а там пирожки только за 11 копеек, в общем, у нас не хватает и мы замялись, а продавщица говорит, что вы, мол, не чего не покупаете то. Вот мы и объяснили, что у нас всего двадцать копеек, мы хотели чего ни будь купить, мы голодные, вот приехали сюда, а машина сломалась, а она говорит, садитесь, я вас покормлю. И налила нам первое и второе, и компот, в общем, вот так. И когда мы уже приехали в часть и доложили, что мы там сломались в деревне. А потом уж нас и подцепили на трос и дотащили. Нам на уборке за лишние рейсы в одном месте звездочки на борта делали, в другом месте нам деньги платили мелочь, какую то. Вот рейс, там план сделал, то тебе не чего не платят, а перевыполнишь план тебе уже какие то, там денежки идут. И так в процессе работы набирается полный бардачок мелочи. И мы говорим между собой, вот трактористу купим бутылку, а этой, которая нас на кормила купим шоколадку. А потом мы уехали и нечего не кому так и не купили. Про народ. В это время колхозники свеклу убирали, а уже осень, мороз и что бы у них свёкла не подпортилась, потому что качество теряется, им платят денег меньше. Вот они свёклу уже выкопали, и она в буртах лежит, а они скорей ребят к себе как бы шоферов позвать, приблизить, чтобы скорее её увезти на приёмный пункт, чтобы мороз не ударил и свёкла не помёрзла.
Однажды бригадир сказал нам с Борей, приходите к нам на печёночку, мы свинью зарезали , вот, и самогоночка у нас есть. И мы, значит, пришли к ним на печёночку и так все у них убого и бедно, что я поразился. Полы у них были земляные, поперёк комнаты была натянута цветастая занавеска, а за занавеской стоял стол, на котором уже стояла зажжённая керосинка со сковородой, в которой шипела порезанная кусочками печёнка. Ну, мы и выпили там немножко, печёночки этой съели и пошли, а от машин такая колея глубокая нам по пояс, а уже подмораживало и мы по этой колее ориентировались, потому что темно и земля тёмная.
Вообще, нам подсаживать в машину, на дороге, пассажиров, было запрещено, возить в кабине. Но всё равно едешь по дороге, там, на уборке в Курске в частности на уборке свёклы, грязь кругом, идет, какая- ни будь бабушка, ну как её не подбросить, конечно, остановишься, посадишь её в кабину и едешь, а она, денег они нам не платили за провоз, залезут в сумочку, достанут тебе читушечку, четвертинку, значит, Ну так как там не когда было пьянствовать, и в обще, я не пьющий, за спинку положишь. Помню, однажды, набралось целая куча этих бутылок, и мы в кружки их разлили и с этим Брониусом и выпили, потому что говорим, О, пошёл четвертый год службы, а мы всё на целине и когда домой поедим не известно. В общем, напились и поехали. И с этих пор я понял, что такое пьяный человек, у него нет реакции и пьяным, конечно, лучше не ездить. Вот я помню это с тех пор. И уже потом я ездил на машине много лет, но за рулём не когда не пил. Однажды мы ехали груженые свёклой, ЗИЛ 164. Боря впереди, я сзади. Грейдер весь такой размытый, скользкий. Иной раз тебя стащит на обочину и начинаешь елозить взад, вперёд и ездишь по этой обочине, чтобы выехать опять на дорогу. Ну а тут встречная машина едет нашего взвода, парень насажал девок полную кабину, ну и при остановился напротив машины Броуниса, которая ехала впереди меня, чтобы спросить, если там ротный или командиры, какие ни будь, потому что он везёт девчат. Тот видно сказал ему, что там не никого. А я как ехал, так и втюхался ему в его задний борт, вот. Вроде и ехал не так сильно, но всё равно все крючки у бампера отскочили в разные стороны. Радиатор задымился, потому что я его пробил о двигатель. Я вылез и сразу протрезвел, ну мы тросом зацепили за бампер и стали её тащить, чтобы с дороги сдвинуть. Бампер весь порвали, троса все порвали, она же тяжёлая это же тебе не асфальт, а грязь не сдвинешь машину. Ну а потом у нас был такой случай, до того на Урале, мне рассказывали, там один солдат привёз сено, кому то, под калымить захотел, и у него ЗИЛ 157 был трехосный, шесть колёс. Поставил машину возле дома и стали они пить медовуху с хозяином, которому он привёз это сено, а выходят из дома, а от машины один скелет остался. Сено сгорело, и вся резина сгорела. Все ему дали по колесу запасные колёса отдали ему, он их собрал, значит, сиденье у него одни пружины торчат, всё сгорело. На сиденье постелил бушлат ну и радиатор у него был, он себе новый достал, а этот сгоревший радиатор он отдал мне. Он так нормальный был радиатор, я его, помню, поставил, ну и вот закончили мы уборку и уехали домой. А когда ехали домой опять в теплушках этих и я сказал ребята, а мне ведь сегодня уже 22 года исполнилось у меня сегодня день рождения. А все повара, которые были там, они тоже были с гражданки, как и наш командир взвода, младший лейтенант. Их с гражданки призвали, и они все разбежались по домам. Мне одну такую хамсичку принесли, хамсу такую маленькую солёную и говорят, на- Игорь тебе, у тебя же сегодня день рождения и мы принесли тебе эту хамсу.
А в Волгоградской области растут арбузы, там же тепло. Прямо на поле растут арбузы. Поле называется бахча, где растут арбузы. Вот я однажды ехал, остановился и пошёл на поле, и стал выбирать арбузы, такие огромные лежат. Вот, я выбрал себе арбуз, затащил его в кабину, ножа нет я его о баранку разбил, ну рулевая баранка, ну рулевое колесо такое и раз бил его. Сок так и потёк, пыль кругом всё липнет. Я первый раз видел, как растут арбузы. А вот эта спортсменка Лида, с которой я там дружил, она же была чемпионка Волгоградской области. Она мне дала ленту, такая красная лента написано чемпион Волгоградской области я помню, привязал её и ездил, она развивается . Ну а во обще, конечно, мы то молодёжь вот сейчас носятся на машинах и дочка моя носится на машине, зять носится как ошалелый. Встанут в левый ряд и поехали всех обгонять, а опытные водители, конечно, едут потихоньку. Ну, вот, мы были молодые не опытные, и вот едешь по грейдеру, грейдер это просто дорога такая её грейдером расчистили и она иной раз нормальная, а потом её разбивают, и она такими становится волнами, мелкими волнами, едешь и трясёшься. Если ты прибавишь газу по больше, то машина проскакивает эти волны, а ты привстанешь немножечко на сиденье, о спинку упрёшься и несешься. И вот, видишь впереди пыль, значит, машина, какая то, впереди показалась, и вот тебе в голову взбредёт обогнать её, а ведь входишь в эту полосу пыли и нечего не видно. Начинаешь обгонять, а вдруг на встречу едет машина, а ты не видишь и вот, пока с машиной не по ровняешься, а пыль уже будет сзади, и только увидишь, что впереди не кого нет. Поэтому такая вот молодёжь опыта нет. Вот так летишь, всех обгоняешь, потом приезжаешь на элеватор, а тех, кого ты обогнал, они там сзади стоят, а на элеваторе такие есть разгрузочные как бы устройства. Ты заезжаешь задом, значит, этот подъёмник вместе с машиной поднимается, и задний борт у кузова открывается, и зерно ссыпается. И вот ты стоишь в очереди на один подъёмник, на другой подъёмник другая машина , а тот которого я обогнал, загнал быстренько разгрузился и уехал. А я встал, за какой ни будь машиной, он не как не может заехать на подъёмник, потому что нужно иметь большой опыт и мастерство. Там же узко и он ни как не может загнать, и ты ждёшь, и вот, я думаю, зачем я так гнал, только разбивал машину. И уже потом я стал медленно ездить тихо и даже мне дали грамоту и денежную премию за то, что я хорошо работал и выполнял план.
В части я уже рассказывал, я был водителем и возил спортсменов в основном. Однажды я вечером, ночью даже, с начала то вечером вот, я повёз спортсменов, у них были лыжные соревнования зимой с автоматами. И уже когда мы возвращались назад, это было глубокой ночью, и нужно было автомат между ног ставить и держать его, а машина грузовая с сиденьями вдоль бортов, а кузов покрыт брезентовым тентом. И один из участников солдат положил автомат на сиденье и когда мы ехали, он потихоньку сполз в щель, где тент за борт цепляется и упал. Когда мы приехали, то он вылез из кузова, а автомата нет. Пришлось нам ехать назад, и искали мы, но где, там, в снегу найдёшь. Всю ночь искали этот автомат так и не нашли. Не знаю, он был с не нашей части, это были сборные соревнования и конечно, ему попало. Ну, кто его нашёл, конечно, не вернут. Потому что Литовцы не любили советскую власть. Там до, в 1945 году кончилась война, но 46-47 и даже говорят 48 год. В лесах были лесные братья, вот, такие как партизаны сидели. У них были ходы, и землянки всё было закрыто, замуровано и их долго не могли найти. И вот этих наших солдат, которые ходили в увольнение, им нельзя было по одному ходить, потому что в морг привозили по 200 человек за выходные. Солдаты ходили в увольнение и вот они их убивали. Литовцы не любили советскую власть и долго боролись с этой властью. А казарма наша была старинная, были, такие, толстые стены, шириной метр наверно. Наша часть находилась не в самом городе, а за городом и если из окна казармы смотреть вот так примерно, километра два была видна река Неман, ну такая как у нас река Ока. И вот однажды, в то время, там видно поставили крупно калиброванный пулемёт и окна такие огромные, казарма то старинная, стояли солдаты, вечерняя поверка была, как раз им сказали отбой и они разбежались, и тут ударил из-за этой речки пулемёт. И потом даже мы осматривали эти стены, где остались следы от пуль, пулемёт ударил ниже окон и прямо, такие, были следы от пуль. А ещё были такие случаи, когда они ночью проникали в казармы и ножами вырезали солдат.
Вот сейчас прыгают с парашютом, у них парашют как крыло и он планирует, куда хочешь, очень удобные парашюты. А вот я на гражданке прыгал, парашют был ПД-47 парашют десантный 1947 года выпуска. Он был квадратный и он управлялся, Когда мы прыгали в армии, на «Д» один восемь, это были круглые парашюты, и они не управлялись. Потому что нельзя чтобы они управлялись, так как раньше были схождения в воздухе и парашютисты запутывались в стропах и падали вниз и разбивались. Потому что, куда скинули десант туда и должен он приземлиться. Вот например, у меня тоже так же было, вот я лечу и смотрю, а когда прыгнешь такая тишина, и нужно смотреть нет ли перехлёста, нет ли закрученных строп и тебе даётся ножик, если там стропа через весь купол прошла, то эту стропу надо обрезать. Ну и смотришь там, чтобы никто на тебя не наехал, потому что парашютисты следом с самолёта спрыгивают и летят рядом. И вот иной раз смотришь, на тебя идёт парашютист, а ты ему кричишь, тяни правую лямку, он правую тянет, а я левую и расходишься в разные стороны. Однажды, я смотрю около меня ши-.ши-.шш, что то такое, а это, оказывается, парень видно по тяжелее меня шёл прямо на мой парашют, а от парашюта небось вакуум такой создаётся. Вот он шёл и прямо на мой парашют приземлился в воздухе, там в небе, и потом ногами от толкнулся от моего натянутого парашюта, как нас учили, и около меня так скользнул вниз. Я говорю, ты чего там, а он говорит я по твоему парашюту прошёлся. А вот у спортсменов были щелевые парашюты, это в то время. Такие огромные щелевые парашюты и вот они ими регулируют на точное, приземление на этих парашютах спускались. А сейчас конечно, нет таких парашютов, сейчас парашюты как крыло и поэтому мне, кажется, сейчас интереснее прыгать с парашютом. А мы прыгали в армии, у нас были разные упражнения, учения. Например, прыжок ночью, чтобы ты ориентировался. Я, однажды, прыгнул ночью, лечу, лечу, там же нужно, чтобы две ноги были вместе при приземлении, вот я так сгруппировался, а всё земли нет и нет всё темно, всё чёрное, потом я только расслабился, как ударился о землю. Потом у нас были специальные прыжки. Чтобы ты распускал парашют. Например ты летишь на основном парашюте, ты должен открыть парашют запасной, потрясти его, потому что он раскрывается, когда ты летишь камнем и он раскрывается от потока воздуха, а когда ты летишь на парашюте, ты же медленно летишь, вот его нужно потрусить и самое главное, что бы он не вошёл в основной парашют, в стропы основного парашюта, а то он может погасить тот парашют. Ну и разные, там, в воду прыжки. Поэтому мы прыгали так, у нас были такие разные тренировочные прыжки.
А если про отечественную войну, отец мой рассказывал то были такие отчаянные, и так не на видели фашистов, что они лезли на пролом везде и в разведку ходили и в атаку идут и не какая пуля их не брала. Они были на столько злые, потому что у них родственников по убивало, а были такие, которые вот мой отец рассказывал, например, формируется дивизия, какая то. И вот они запишутся в эту дивизию, потом она только сформировалась и только нужно грузиться, что бы ехать на фронт, а они раз и уходят и идут в какую- то другую дивизию. Та тоже формируется, и так могли, некоторые и даже всю войну так ходить. А ещё он рассказал такой случай про себя ну не знаю, что с ним было и как это было, но он рассказывал, что он был одет в солдатскую гимнастёрку, но уже был старшиной и уже с орденами и медалями, не новичок какой- ни будь. Может после ранения или контузии, может он как и те переходил с одной дивизии в другую, не знаю, потому что он про это не уточнил. Но он был переодет в солдатскую гимнастёрку, которая была одета поверх его гимнастёрки и, на которой были погоны старшины и награды. Его патруль взял и арестовал, и повели. Ну видно это было село, подвели к дому тут палисадник, какой то, там стол скамейки какие то, врытые в землю и значит, патруль пошёл докладывать, что вот они задержали человека, а он гимнастёрку снял, около скамеек закопал, это же летом было, в пыли около скамеек и стоит уже у него ордена и медали, и с погонами старшины. Эти выходят, ну там командиры, которые отвечают за это и говорят, кого вы привели? Это вот боевой солдат, а вы привели не известно почему. Но вот такой был случай.
Ну а сейчас, война то и сейчас идет на Кавказе. На Кавказе она всегда война шла ещё во времена Пушкина, Кавказ он свободолюбивый. Вот у нас во дворе к нам заселились не законно приехали цыгане. Палатки поставили во дворе и стали жить со своими законами со своими уставами. Орут здесь, табор у них целый, нам же не понравилось. Так и Кавказцем, они жили своим миром у них свой уклад, свой образ жизни, вера совсем другая и вдруг их русские захватили со своей верой со своими уставами, конечно, им не нравится. Я много раз был на Кавказе и на горных лыжах катался, и в походах был, так же я был в средней Азии в Узбекистане, в Чимгане это горы так называются. Был в Кабардино- Балкарской республике, в Чегете, был в Северной Осетии. Кавказ мне нравится и горы и воздух шикарный, снег такой твёрдый наст, а идёшь, иной раз в плавках и несёшь лыжи идёшь прямо вверх по горе и жарко, потому что солнце горячее. Замечательно. Ну и Кавказцы, конечно, мне очень нравятся. Женщины, конечно, у них страшные, с наши ми славянками, конечно, не сравнить, вот, и грузинки тоже страшные. Дети у них, правда, красивые. Придёшь на танцы, детишки там бегают такие красивые, большие красивые глаза у них чёрные. Мужчины тоже красивые не пьющие, в первых я не одного грузина не видел, чтобы он был пьяный, никогда! Уважение к женщинам, уважение к старикам, Кавказ это и есть Кавказ с нашими кацапами не сравнить. Мы кацапы, россияне, русские это кацапы. Ну, а, конечно, женщины у нас красивые, но мы не уважаем женщин. У них, например, если двое раньше сражались на мечах, они все ходили с кинжалами мечами, но как нам рассказывали про Кавказ, у них же, маленькие народности и каждый свой народ, как бы сберегал. А ещё у них была кровная месть, это все так было с давних времён. Чтобы они не убивали друг, друга. И вот, они сражались на мечах, давно ещё, и не дай Бог убить кого то, поэтому старались только оглушить, чтобы не было кровной мести. Могли убить всех мужчин и даже маленьких мальчиков, в общем, всех мужчин в роду. А ещё нам рассказывал экскурсовод, вот если у нас в России двое дерутся, женщина или девушка пойдёт их разнимать, так и ей попадёт, а на Кавказе нет, там если женщина сняла платок и бросила его между двумя этими враждующими мужчинами, то они сразу прекращают драться. Вот так вот женщин там уважают. А в средней Азии там тоже отношение и к женщинам и к старикам очень уважительное аке –уважаемый, так они обязательно называют старших. Если к пожилому обратишься, как у нас в России, молодой человек, то он сочтёт это за неуважение. Ну а мы, сейчас начали различать по национальности, а раньше если кто к нам приедет волосы чёрные и усы, то Грузин. Однажды к нам приехали в город циркачи, бочка такая огромная и там ступеньки, по которым заходили люди наверх этой бочки, где был торс, натянут, чтобы люди не вывались вниз на арену, и там внутри мотоциклисты на мотоциклах гоняли по этой бочке. Мотоциклы у них были, никакие ни будь иностранные, а наши ИЖаки одноцилиндровые. Ижаки самые надёжные. И вот они с завязанными глазами по этой бочке крутились друг за другом и даже на встречу, другу. Однажды, я иду, как это сейчас принято говорить, с человеком кавказской внешности, и говорю ему, вот ваши грузины приезжали, здесь в бочке крутились на мотоциклах, все в золоте такие, а он говорит, ты что дорогой, какие это грузины это не грузины, они в золоте ходят, а сами в ямах живут. Они нищие, а мы грузины богатые. А вот в Северной Осетии, как и в Грузии православная вера, но как они её принимали нам рассказывал, инструктор который сопровождал нашу группу, когда мы шли к Цейскому леднику из которого вытекала река, Цейдон, как из большой пещеры. Он рассказывал, что в глубокой древности здесь жил народ, который называл себя Аланы у них в то время была языческая вера и они приклонялись разным идолам и священным камням, или дереву. На берегу реки Цейдон, около ледника, были построены три священных жилища. Мужской дом, женский дом и детский дом, и на священные праздники они приводили, к этим хижинам жертвенных козлов убивали их там кровь и внутренности приносили в жертву реке, а мясо жарили и съедали. Череп с рогами они вешали на крышу этих священных домов и когда мы были на том месте, то видели много черепов с огромными рогами. Когда Русские завоевали Кавказ, то туда пришли проповедники и стали внедрять христианскую веру. Они сначала принимали её своеобразно. Примут в одном ауле веру, получат подарки от проповедников, виде отрезов ткани, домашней утвари, а потом садились на коня и в другом ауле так же принимали, опять христианскую веру и так же получали опять подарки. Они принимали веру, вроде, как бы, не серьёзно. Ещё в то время они жили в саклях в горах, которые были построенные из плоских камней без всякого связывающего раствора. Гранитные камни так обрабатывали, что не было даже щелей. Крыша у них была плоская и там была насыпанная земля, которую они поднимали вверх с равнин, потому что у них в горах совсем не было земли. Так же они делали террасы, также обкладывали камнями и так же насыпали туда землю, что бы вырастить урожай. Сакля у них была разделена на две половины. На одной половине жили мужчины, а на другой женщины и они не заходили к друг, другу. И вот у них, бежит кровный враг, какой ни будь воин от преследования, а он их кровник, злостный враг, к кому он забегает в саклю. Там у них всегда горел огонь, женщины поддерживали. Цепь, которая свисает с потолка над огнём, и на этой цепи весит плоский камень, на котором они выпекают, лепёшки или какую- ни будь, другую еду. И если он схватился за эту цепь, то они должны его защищать, потому что она считалась священной цепью. Они даже должны были стрелять в тех людей, которые за ним гонятся, если даже они знали, что это их родственники. Ну, когда он выйдет за порог этой сакли, они могут его убить. И сейчас нам рассказывал инструктор, помню, мы ходили по леднику, ледник Цей называется, турбаза, где мы стояли тоже Цей называется, высоко в горах. Мы ходили по этому леднику по двое в связке связанные веревкой, потому что это было очень опасно. На льду лежит камень его греет солнце. Потом вода журчит, журчит, и он проваливается, проваливается. И вот мы там ходили связками, и если ты провалишься в эту яму, то наш инструктор говорил, что ледник скоро растает, через 500 лет и вас найдут, а если не верите, то приезжайте через 500 лет и проверьте. В общем, такая шутка была. Конечно, в горах очень красиво я рассказывал и воздух и кругом трава жирная такая, а рядом огромные кучи снега, который ещё не успел растаять.
Я хочу рассказать вот такой случай. Я работал в Чите, в Читинской области на вольфраме, там, в обще, то работают в основном с Юга. С Московской области, с Москвы там нет никого. С Украины работают, с Кавказа люди, я потом расскажу, как собирается вольфрам, как он дробиться, как его сдают. Потом там есть горы, мы жили там в самой тайге, как к нам приходил охотник с собаками, какие там белки. Но, а сейчас я хочу рассказать вот про что. Как русские и кавказцы, в общем, в каждой национальности есть хорошие люди и плохие. Когда мы ехали с участка, который находился в тайге, то ехали два забайкальца, которые были с Читы и я и вот дали нам по 15 рублей каждому на проезд, в то время это были такие нормальные деньги, и они говорят, дай нам эти деньги и пропили мои деньги и свои. Но, они, то едут домой. Мы когда приедем, говорят они, мы тебе деньги вернём утром. Я постеснялся у них спросить адрес, потому что подумал, знают, что у меня нет денег, а мне ещё дальше ехать вот. Я на вокзале ночевал там, утром в восемь часов никто ко мне не пришёл. Подходит автобус, я думаю, как же мне ехать, в чужом городе без копейки денег, ну я захожу, там водитель сидит. Такой большой автобус и я говорю, у меня, какая то, мелочь была, 90 копеек, наверное. Я подхожу к водителю и говорю, вот у меня мелочь, вот права первого класса. Был, значит вот здесь в артели, ну а в артели в основном артельщики работают, в старательской артели, на вольфраме, поясняю я. Еду получать деньги в контору за работу. Я могу дать права, вы меня довезите, да ладно, отвечает, довезу. И я высыпал в ладонь ему свои деньги, и он говорит, вон там садись. Я сел, ну и едем мы. Оказывается, долго ехать, мы выехали в восемь утра, время уже 12 часов, а мы всё едем. Тут столовая, подъехали к столовой, дороги, там не асфальт, конечно, кругом щебёнка мелкая такая, гранитная. Дороги такие из гранитной щебёнки. Когда подъехали к этой столовой, ну денег то у меня нет. Водитель говорит, идите все пообедаете. Я вас подожду. А я то, сижу, рядом со мной, как вот сейчас говорят, лицо кавказской национальности. Вот этот молодой человек, говорит, дорогой, ты, что не идёшь кушать, а я говорю, я не хочу, нет я слышал, что у тебя нет денег. Я слышал, как ты с водителем разговаривал, и что у тебя нет денег. Пойдем, я тебя накормлю, ну и мы пошли. Он купил мне первое и второе и третье и я даже не знаю, как его зовут. Вот и пожалуйста, вот человек не знает даже как меня, и зовут и, я его не знаю, и мы незнакомы, накормил меня. А люди, с которыми я ехал с участка, говорили, мы забайкальцы, мы такой народ забайкальцы О! мы такой народ, бросили меня в чужом городе.
Я уже рассказывал, что мы сначала на уборке урожая были на Юге, а потом нас перекидывали всё севернее и севернее. Вот я был в Казахстане и хочу вам рассказать про один случай. Зерна там мало уже было темно, осень и холодно грязно и вот однажды мы были на завтраке, взвод наш завтракал, завтракали мы на улице. Столы деревянные. Повар варит. Мы берём миски Аллюминевые и ложки и садимся за стол и едим. Там тоже, как и везде грейдеры, в Казахстане тоже, и эти грейдеры тоже, как и везде разбиваются. Такая дорога, я уже говорил, она сначала ровная, когда её грейдером разровняют, а потом она становится рёбрами, как стиральная доска. Был у нас такой парень, Белка мы его звали, он такой был пригожий, высокий, стройный, беленький и когда мы были в клубе на танцах то он всегда стоял в уголочке, где- ни будь, и девчата на него смотрели и говорили, а это кто такой, кто такой! Такой симпатичный парень, значит, всем он нравился, но он был такой скромный, то не с кем не танцевал, всегда, как- то один был, и симпатичный хотя, а девчонки у него не было. А был у нас такой маленький, кривоногий какой то, у него на одной стороне деревни этой девчонка и на другой стороне девчонка, вот такой вот. Он мог, и какой-то анекдот рассказать и всегда он смешливый был и песню споёт и на гитаре сыграет. А такой грязнуля был, что гимнастёрка, видно, от пыли и пота колом у него стояла. Ну, и вот, Белка рассказывает, что он ездит сейчас уже другой дорогой, не по этому грейдеру, где разбито, а подругой. Я говорю, а можно с тобой поехать? Он говорит, поехали. Он едет впереди, а я сзади и мы выехали. Там камень большой, около, которого нужно было повернуть на право, мы повернули направо и Белка говорит, езжай впереди и запоминай дорогу. А когда мы поехали, там ветер, и у меня тент слетел в сторону с кузова, я его видно, плохо закрепил, тент который зерно прикрывает, и зерно стало ветром сдуваться струйкой. Я остановился, быстренько поправил его, но когда поехал, то тент опять соскочил. Я опять остановился, в кабине нашёл старый напильник, ржавый, один конец, которого был заострён, взял молоток и вышел, и стал тент к кузову прибивать. Когда Белка сзади подъехал к моей машине, то я махнул ему, чтобы он меня не ждал, ну он уехал, а я, видно, долго провозился этим с тентом, и он, куда- то пропал. Ну, я поехал, вижу, дорога идёт. Я думаю, раз я на этой дороге, то значит выеду. И вот, я еду, еду, дорога стала зарастать травой. Думаю, раз мы повернули направо, значит, нужно левее держаться, ну и там разные другие дороги стали попадаться. Я стал поворачивать налево, а там, вот, встанешь на крышу кабины и кругом до самого горизонта степь. Трава ковыль их и степь кругом. Куда ехать, я еду и думаю, воды у меня нет, но зерна полный кузов, а воду можно с радиатора сливать и пить. Бензин я переключил уже на второй бак, один бак я уже спалил. Еду, еду встану на кабину ни души, в обще, нет никаких ориентиров. Степь и степь до самого горизонта. А потом когда уже и второй бак подходил к нулю, бензин заканчивался, я смотрю огромные такие серебряные баки. Я обрадовался, подъезжаю к этим бакам, огромные баки и там стоит старшина. Я ему говорю, вот, я заблудился, у меня бензина нет. Разгрузите меня хотя бы здесь, что бы я налегке поехал. Они завели меня в домик и начали расспрашивать, оказывается я уехал даже в другую область. Накормили меня там, дали две канистры с бензином, а разгрузить они меня не могут. Гаишник, откуда- то взялся, а может и не гаишник, а какой- то военный, потому, что форму с испугу я не разглядывал. Который говорит, я тебя провожу, в вашем направлении. Проводил и вывел меня на дорогу. В общем, я доехал вечером, даже на свой элеватор не попал. Вернулся опять в часть, где мы стояли и даже ни кто не поверил, что я был в другой области. И что я может быть мог погибнуть. Вот был такой случай, потом уже я читал, когда так же там в Казахстане стояла геолого- разведочная база. И они , водитель и девушка геолог на машине Урале, машина такая Урал, большая машина, с большими колёсами, трехосная все колеса ведущие. В основном там на таких машинах ездят. У них машина сломалась. Они встали. Сидят и думают, что же нам делать. Водитель говорит, я пойду на разведку. Разделили они мясо пополам и хлеб и он пошёл. Дошёл до сарая, какого то, там сено в этом сарае. Он устал, брыкнулся на это сено, всю еду съел, потому что, думает, раз сено, значит, есть рядом люди. Я пришёл. Потом он утром вышел, а к вечеру опять он пришёл к этому сараю и так он ходил, наверное, целую неделю. Потом его нашли. Он был без памяти. Пока он очухался, и пока он рассказал про неё, прошёл, наверно, месяц. А эта женщина, выкопала канаву, накрыла её и приготовилась там, даже зимовать. Разделила на мелкие кусочки мясо и хлеб. С радиатора сливала воду, пила, значит, и вот, её нашли. Вот, какие женщины. А когда мы стояли на Урале и возили в Магнитогорск зерно, то рядом с городом, я видел большой карьер, а раньше, мне так рассказывали, это была гора высокая магнитная, гора. Где добывали руду, руду магнитную, вот, а сейчас там карьер и нет горы, такой глубокий, что машинки там ходят такие маленькие, при маленькие, и кругом руда такая, красного цвета. А сам город весь в шлагбаумах, железнодорожных переездах. Железная дорога кругом шлагбаумы, трубы дымят и дома все облезлые. Мне, в общем, не понравилось. Мы ездили по этому городу. А элеватор, куда мы постоянно возили зерно, назывался Варна, потому что рядом было село под названием Варна. А машины у нас были газончики, а село, где находились наши машины, стояло на бугре, а внизу озеро. Утром хозяйки выгоняли из сараев гусей, и они летели, не шли, а летели, вот такие полудикие были гуси и стайками садились на воду этого озера. Там они кормились, а вечером, отяжелевшие возвращались домой уже пешком.
Бензина там было море, там такие стояли баки, в земле зарытые, и ты ведром черпаешь, сколько тебе влезет, но всё равно председатель колхоза, совхоза там, ворчали на нас. Что мы только две тонны зерна возим, только бензин сжигаем. А были там машины Шкода, такого жёлтого цвета, которые забирали в обще десять тонн. Иной раз, там же бездорожье кругом, мы по дороге едем, а он едет по бездорожью напрямик, и смотришь, а у него одно колесо снято переднее, потому, что у них независимая подвеска. Одно переднее колесо, второе он видимо проколол, оно снято. И вот он так едет. И чтобы нам завести машину, уже осень, это нужно залить воды, где то её нужно принести, залить, а них было воздушное охлаждение. Машины были горного типа с воздушным охлаждением, и они не грелись, совершенно. Двигатель у них не грелся. Вот так они были сделанные. А вот когда я ещё был на золоте в Якутии, то у нас там были американские бульдозеры, с плавающим ковшом, тоже были жёлтого цвета, ну ладно про это я потом расскажу. И, вот, едешь по этой дороге, и нужно было пересекать речку. Речка была такая горная, не глубокая, вот пересекаешь эту речку, а потом нужно было ехать на гору и уже до шоссе, до асфальта. И вот я еду наверх, а колодки мокрые, потому, что по воде проехался и нужно их сушить. Это как сушить, нажимаешь на газ, и на тормоз тихонечко нажимаешь, колодки барабана касаются и вода сушиться, в тормозах. Доезжаешь до асфальта, направо и поехал. И уже едешь, там мост впереди, и въезжаешь в город в Магнитогорск, куда мы возили и на элеватор и в Магнитогорск, возили, в разные места зерно. Ну, что такое элеватор, это такие огромные, огромные как бы, круглые трубы большого диаметра и там хранили зерно. Оно ссыпалось вниз, и там смотрели за ним, продували его. Оно же могло загореться, ну не в буквальном смысле, огнём загореться, оно может преть и нагреваться до такой степени, что буквально чернело. Вот когда в Казахстане я был, рассказывали, что когда Казахстан только осваивали, то там столько было зерна, а элеваторы были не подготовлены для такого количества зерна и зерно всё там сгорело. А потом уже когда там распахивали эту землю, много лет и земля стала скудная и уже, потом урожая такого большого не было, это же вам не Украина, где сплошной чернозём. И вот я сушил, сушил, наверное, тормоза недели две, а потом думаю, тяжело, всё- таки, едешь в гору и тормоза нажимать, выеду на асфальт и просушу. И вот, я, однажды, выехал на асфальт и уже, а просушить, я не сушил тормоза, я нажал на тормоз, а тормоза нет, и у меня машина под бугорок понеслась на этот мост. Я жму на тормоз, упёрся в баранку, рулевое колесо, в общем, волосы у меня поднялись дыбом и я проскочил этот мост. И потом опять, когда я поднимался в гору тоже, как и прежде, примерно, две недели сушил тормоза. А потом опять говорю, ну уж теперь я не забуду на асфальте просушить тормоза, и тоже опять въехал на асфальт и опять забыл просушить тормоза. И опять понёсся на мост, значит, и всё повторилось. Но уже потом, я стал сушить тормоза, поднимаясь в гору груженый зерном, уже не надеясь на свою память, хотя машине было и тяжело. Конечно, мы же молодежь и девчонки там были местные и студентки, которые приехали подзаработать, все убирали. Я там подружился с одной девчонкой, которую звали Фатима. Там наверно, Фатима это же татарское имя, ну, может оно и Мусульманское, а она была такая чёрненькая, татарочка. Там на Урале татары были, которых по указанию Сталина переселили во время войны с Крыма. Я помню, заехал к ним вечером, а жила она вдвоём с мамой, без мужчин. Я про то, что, как они там бедно жили. Такой домишко маленький, низенький, плетни, не заборов деревянных, а просто из прутьев плетень. Делали свои мазанки из глины, видно. Яма, глина там какая то, вот они брали глину, что-то замазывали. И вот, когда я заезжал, во двор к Фатиме, она попросила меня привезти немного зерна, то втюхался в эту канаву, плетень им сломал. Когда выезжал другой плетень сломал. Зерно нам не взвешивали, не когда мы загружали его, и на элеваторе тоже не взвешивали. И она мне сказала, да и сам я видел, что соседи, которые рядом с Фатимой живут в домах, тоже были бедные, они помогали друг, другу, поэтому я без опаски въезжал во двор. Зерна у меня было насыпано в кузове доверху. Я быстренько залазил в кузов и в обе стороны ссыпал зерно, которым они кормили свою живность. Свои рассказы я посвящаю своим внукам, а внуки у меня ещё молодые парни, которые родились и живут в городе и не знают, что такое грейдер. И вот я хочу пояснить. Грейдер это дорога, дорога, которая ровняется машиной. Машина, а между двух осей этой машины, передней осью и задней осью или передними колёсами или задними колёсами расположен ножик. Ножик это такая пластина, которая регулируется, пластина опускается до земли и делает эту дорогу, ровняет её. А машина эта называется грейдер, просто в народе и между собой шоферов и жителей, кто там живёт. Там нет асфальта и насыпных дорог, там есть только, вот эта дорога, которая ровняется, этой машиной грейдер, и поэтому называется эта дорога грейдер. И вот, когда уборка, то делают эти дороги, ровняют их и по ним едут машины. Дороги эти постепенно разбиваются и делаются, как стиральная доска, рёбрами. Рёбра делаются мелкими, в разных местах в зависимости от почвы. Если твёрдая почва, то получаются канавки частые.
В армии много всяких случаев, но для меня они не очень заметные. Однажды мы были на учениях, выехали на машине, взвод сидит в кузове, а я, как водитель и мой командир отделения, сержант, в кабине. Командир отделения, сержант, он был мои тренером, на год старше меня, я занимался в армии боксом. Я, даже был в легком весе чемпионом военного округа и даже мог поехать уже на соревнование чемпионата В.Д.В. , но были учения и я провалился в окоп с водой, немножко простудился и меня положили в сан. Часть. Делали там мне уколы. Пришёл сержант и говорит, выздоравливай быстрей, потому что надо ехать на соревнования, но я не выздоровел и поехал за меня другой и он там проиграл. Не знаю, конечно, выиграл бы я там или нет. И вот, я продолжаю, что по окончании учения курсанты сели в кузов, а мы, с сержантом, сели в кабину и поехали, то я говорю, это был первый год для меня, а он служил уже второй год. Товарищ сержант, говорю я, вот смотрите, на дереве висит автомат. Он остановил машину, построил всех, оказывается, у одного курсанта не было автомата, выяснилось. Он побежал, взял автомат, и сержант приказал ему «газы»! Тот надел противогаз, и сержант заставил его бежать впереди машины. Вот он бежал, а мы медленно за ним ехали. Некоторое время пробежал, и потом он посадил его, опять в кузов и мы поехали. Потеря автомата, это же огромное Ч.П. Мы могли уехать, а потом приехали бы, то может быть не нашли это место или, кто ни будь его взял бы. Вот я про то, что в армии я, как бы опять затрагиваю эту тему, дедовщины. Солдаты выручают друг, друга, во время совместной службы, сплачиваются, а приходит новобранец, к нему уже совсем другое отношение. Пока к нему при смотрятся. А значительный случай для меня, хочу рассказать, когда мы были на уборке урожая, на Украине и к концу подходила уборка. Был вечер и даже ночь, и было уже совсем темно. Было, примерно, двенадцатый час ночи, я выехал с элеватора, разгружался на элеваторе, выехал, вот, и меня останавливают двое мужчин и девчонка. Они машут мне рукой, и я остановился. Машина встала на бугорок, ручной газ натянулся, и так машина ревела, что я особенно их не слышал. Я потянулся со своего сиденья и открыл дверь со стороны пассажира, и придвинулся к двери и они мне в открытую дверь говорят вот девчонка, довези её. Она с детдома, кто из шоферов привёз её сюда и значит, довези, мы твой номер запомнили, чтобы с ней не чего не случилось. Она села в машину и мы поехали. Выехали уже с элеватора, степь, луна светит, светло, от луны светло, но фары у меня были зажжённые, дорога и в меня вселился бес. Я подумал, такая девчонка, от неё пахнет парным молоком, прям парным молоком и вот я нарочно, натянул ручной подсос, и машина за чхала, за чхала и заглохла. Я сказал, ой машина сломалась. Вышел из машины открыл капот, заглянул туда и сказал себе, чего я это притворяюсь. Зашёл с её стороны уже, открыл дверь, она сидела, я подсел, обнял её и начал снимать с неё трусы. Она молчала, не сопротивлялась. Трусы я снял с неё, вот, они упали на пол. На Украине же жарко и с коробки передач от жары шла смазка и растеклась по полу кабины. Пол такой грязный был от смазки, и трусы упали в эту смазку. Пока мы копошились ногами, то трусы ещё больше испачкались. Я встал на подножку, ноги её подвинул по сиденью к себе, и только хотел на неё лечь, она взялась за баранку рулевого колеса руками и подтянулась и уползла от меня. Я опять взял её за ноги, повыше колен, и так от неё пахло парным молоком, луна освещала, такая она была красивая, такие у неё были красивые ноги, и я её опять подвинул и опять хотел на неё лечь, она опять отодвинулась. И так было несколько раз, пока я не измотался, устал, все желания у меня пропали. Я опять обошёл вокруг, машины, сел, завёл и мы поехали. Я сказал ей, куда тебя довести то! Мы уже доехали до села, и там светилось большое здание, окна и она сказала, вот сюда мне. Я её довёз и она, значит, вышла и так сильно хлопнула дверью кабины, что я подумал, возможно, она разочарована, что нечего не случилось, и я поехал. Приехал к себе, где мы стояли, где у нас машины были, палатки. Ребята ещё не спали, и я рассказал такой случай. Но они конечно, О! А, что- же ты нам сюда её не привёз, я говорю, ребята мой номер запомнили, я боялся. Вот, такой со мной произошёл, случай. И потом я, конечно, со многими встречался девчонками, но не от кого так не пахло парным молоком, как от неё. А теперь мой рассказ про то, как я добывал вольфрам и золото, в артелях. Мы жили все во времена Высоцкого, Владимира Высоцкого, я имею в виду, моё поколение. Этот Высоцкий для меня и для всей нашей страны и я, так думаю, для всего мира, мне кажется, это такой талант. Вот я работал в артели, а он в своих песнях написал всё так правдиво, как будто, тоже там работал. Вот, он написал песню» я на Вачу еду плачу, возвращаясь, хохочу. Он описал, как там живут люди, как там жили бомжи, не бомжи, а бичи. Бичи, это стараются, то есть работают, в артели семь месяцев или больше, зарабатывают деньги. Потом едут на Материк и там их прогуливают. И вот в этой песни так мог в двух словах изобразить, картинно, как будто он там несколько лет работал. И знает, что такое Бичи и как добывается золото, как прогуливаются эти деньги. Сразу хочу пояснить, кто такие Бичи. Бичи это люди, у которых много профессий и которые хорошо работают. Он может быть сварщиком, может быть токарем, может ездить на машине и вот они работают в артели, кто много лет работает в артели у них нет не семьи, не денег. Жена его бросает, потому что он всё время уезжает надолго. В артели женщин нет, только одни мужчины работают. Там ценятся такие люди, сегодня он сварщик, завтра сварщики не нужны, трубы все сварили и нужны токаря. Он становится за станок, что- то делает на станке, потом, если надо, работает съёмщиком, золото снимает или ещё кем ни будь. Или водителем опять становиться. И так они работают весь сезон по 12 часов без выходных, семь месяцев, а потом отправляют их в отпуск, дают им деньги, но оставляют, небольшую часть. Оставляют, потому что они могут всё пропить и у них ни чего не останется и им высылают из артели деньги, чтобы они могли доехать. И вот они едут на материк, куда- то, на Юг, может быть, там женщины, рестораны и все деньги они пропивают, прогуливают. А потом они приезжают поближе к артели. И вот я видел одного из них на вокзале. Какой то он весь побитый, помятый, ноги какие то все в волдырях, а он классный специалист. И вот, он живет на этом вокзале и ждет, когда наступит сезон, чтобы поехать опять в артель. В артели кормят и они работают. В основном в артели работают с Юга, с Кавказа меньше, с Украины больше. В артель попасть очень сложно, трудно. Письма приходят, их там мешками собирают и потом вываливают, а выбирают только специалистов, которые необходимы и имеют много профессий. В частности там не хватает поваров, а шоферов, сварщиков, много. Артели бывают разные, я был в разных артелях. Бывают такие артели, в которых можно и вообще денег не заработать. Вот, не пошло, что- то не попали на золотую жилу и не сдали золото или вольфрам, и артель прогорела. Потом она разваливается, собирается другая артель, а люди работали, работали и не чего не получили. А бывает артель богатая и люди зарабатывают большие деньги. Сейчас, когда я веду свой рассказ, мы живём при капитализме, но я и моё поколение ведь мы жили и при социализме. Социализм был 70 лет, больше семидесяти лет. В 1917 году произошла революция, сместили царя и стал социалистический строй. В каждом строе есть хорошие моменты и плохие. При Социализме, например, у меня был товарищ, с начала у них родился один мальчик, а потом сразу двойня родилась, мальчик и девочка, и ему государство дало трёхкомнатную квартиру. Но был дефицит, дефицит всего: продуктов, нельзя было купить мебель, нельзя даже купить обувь, шубу, какую то, нельзя было купить. В то время жили кто? Дипломаты, лётчики и те, кто работали за границей. Лётчики, например, могли везти, с каждым рейсом, один видио магнитофон или японский приёмник или какие-то сапоги. В общем, в капиталистическом строе за границей и в других странах, кроме Кубы, в которой тоже был социалистический строй, там и сейчас социализм, Северная Корея, тоже социализм, сейчас, в наше время, а у нас уже как 20 лет капитализм. При капитализме можно купить машину свободно, машины стоят дёшево. Я, когда приехал с артели, привёз деньги, хотел купить машину в то время при социализме, а их нет, даже подержанных машин, не было. А вот при капитализме можно купить машину, продуктов много всяких, можно зимой есть огурцы, помидоры, привозят с других южных стран. Всю зиму едим редиску, но квартиру купить, проблема, зато машин полны дворы и улицы и пробки на дорогах. Также одежды полно, одеваемся красиво. И вот, я хочу подчеркнуть, зарплату, которую мы получали в артели. Вот, если здесь у нас аванс был, в то время, 40 рублей, а получка, пускай 80 или 120 приблизительно, то в артели я получал 41 рубль в день. И если там, в артели работают без выходных, и если в месяце 30 дней, то 41 рубль чистыми на 30 дней, то получается больше тысяча, с лишнем в месяц. В разных других артелях, получали чуть, чуть больше, чуть, чуть меньше. Директор огромного завода, Коломенского завода, получал 600 рублей, а я 1200 рублей в месяц, так что в артели было выгодно работать. За семь месяцев я привез на машину, можно на эти было купить машину. В артели сухой закон и в то время, когда у нас был социализм по всей стране, то в артели был уже капитализм, там был сухой Значит, если кого увидят пьяным или в обще плохо работает или заболел, и больничных листов там не было. Вот человек, помню, приехал, он какой-то, был спортсмен, спортсмен по боксу, сначала бегал, бегал, сделал себе перекладину и по утрам подтягивался на ней, а потом при болел, видно, или устал от работы, 12 часов без выходных. Помылся только в бане, лег спать , опять проснулся и опять работаешь. И он уже не ест не чего в столовой, ему говорят, ешь, ешь, у тебя сил не будет работать, а потом его и выгнали. В артели выгонят выгодно, чтобы во первых дисциплина была, а во вторых чтобы меньше платить, потому что вот человек который до приказа, там бывает в конце сезона приказ, до приказа отработал, то ему полностью платят 40 рублей в день, 1200 в месяц, семь месяцев отработал вот тебе и пожалуйста около восьми тысяч получил, а кого выгнали, отработал четыре месяца и пять, ему заплатили по 10 рублей за день, только минимум и то пять рублей за питание высчитали, за сигареты. В артели входишь в балок, это на севере утеплённое помещение так называется, справой стороны лежат упаковки сигарет, с левой стороны упаковки стирального порошка, мыла, в столовой кормят и за это высчитывают деньги. Десять рублей заработал, пять высчитали, и считай, он проработал пять месяцев задаром. На дорогу только заработал себе. Поэтому там такие суровые законы. Пришёл начальник участка на полигон, видит идёт бульдозер и он заднюю скорость включил и едет потихоньку, его же за 12 часов работы растрисёт и трактор он хочет сохранить и вот он едет задним ходом медленно, а начальник участка увидел и ему выговор. Ещё раз так поедешь, нужно на четвертой скорости гнать назад и вперед, и назад. Во вторых там устают почему, вот два бульдозериста, один 12 часов работает, второй 12 часов работает. Сломался бульдозер, гусеница растянулась. Вот, например, я был в Якутии, там горные пароды или коренные, как их называют старатели, получились, видно, когда ледник шёл, он двигался и сравнял горы, в ледниковый период и получилось ровное плато из гранита. Сверху метр может быть, пол метра, эта жижа, чёрная такая, которая имеет содержание золота и она называется мачмала, ну так по старательски. И вот бульдозер гонит эту мачмалу и тут, к примеру, растянулась, оборвалась гусеница у бульдозера. Бульдозерист идёт, он не может же один натянуть её, она же тяжёлая здоровая такая. Вот он по пояс в этой мачмале идет за сменщиком, который всю ночь проработал 12 часов, и будет его. Они вместе тянут эту гусеницу. У сменщика осталось, может быть четыре часа сна, значит, он уже четыре часа сна не доспал, а тот которому он помогал, этот сменщик отработал 12 часов, сдал ему бульдозер и пошёл спать. А в другой раз у другого сменщика, к примеру, топливный насос полетел, и он того будит, вот они опять вдвоём делают. Поэтому происходит такая усталость, от недосыпания. Сварщики тоже работают на морозе, лежат на земле, сваривают трубы, сильный ветер, вот, сколько я там был в артели всё время сильный ветер, дует со стороны моря, море Лаптевых. Особенно трудно, когда артель готовится к промысловому сезону, потому, что приезжают к началу сезона, когда стоят ещё сильные морозы. Вот я был в Куларе, где мороз доходил до 72 градусов, там двери в магазине, в посёлке, двойные с огромными пружинами, плотно обитые. Машины едут только парами зимой, по зимнику доставляют продукты. Машины специально оборудованы, в кабине за сиденьем стоит масляный радиатор, не водяной, а масляный, который от двигателя присоединяется, двойные стёкла в кабине. Они разгоняются тихо, тихо, чтобы резина не лопнула от сильного мороза. В артели разрядов нет, есть трудодни, трудак, значит, получают его сварщики, шофёра и рабочие, в общем. Механик получает 1/3, начальник участка 1/5, председатель всей артели получает 1/7. Д о этого я говорил, что там в основном с Украины были и с Кавказа, а Москвичей совсем нет, был правда один с Москвы, кончил два института, два раза женатый, такой здоровый настоящий богатырь, а я же поваром работал, я в частности про Якутию сейчас рассказываю. И вот он всегда приходил ко мне, спрашивал, добавочки там нет? Он, правда, напился один раз, но его не выгнали. Он хороший труженик, специалист. А так в артели выгоняют только так. Я был в то время в Якутии, когда уже президентом, был Горбачёв, и уже подходило дело к демократии. И вот один из старателей на собрании, стал возмущаться, что на участок не привезли яблок, на какой то участок ! не привезли каких то яблок! Я говорю про себя, Господи, если бы такое говорили, в то время, когда я работал в других артелях, при социализме, когда демократии и в помине не было, то его сразу бы выгнали. Когда я служил в армии, то там много было национальностей. У нас был Цуркан Толик, который был из Молдавии, много литовцев было, много было южан, с Ростова, с Саратова и с Кавказа были ребята. Я не замечал такого национального характера. Может потому, что мы были молодые, и делить нам было не чего в армии. А вот, когда я был в артели, я, значит, понял, что такое разные национальности, уклад и характер у всех разный. Вот, например, с Кавказа люди, они всё-таки мстительные, коварные, злые, хоть тот кавказец меня и накормил. Но, вот так. Русский Иван безоляберный и некто их даже и во всём мире не может понять, они сами себя не могут понять. Последнюю рубашку отдаст, рубит с плеча, пьяный напьётся, разломает всё, а потом плачет. Вот у Есенина, Есенин писал, А Русь всё так же будет жить, гулять и плакать у забора. Вот, это про нас, про Россиян. Но у нас всё-таки мягкий характер, жалостливый, но без безаляберный, поэтому мы так плохо и живём. Мы семьдесят лет жили при социализме. Когда началась перестройка, то наша страна стала переходить на капитализм. У нас в России жили немцы и во время перестройки им разрешили уехать к себе на родину и вот один такой этнический немец, который про жил здесь у нас всю жизнь России приехал в Германию и ему сразу выдели коттедж. Он стал работать водителем и стал возить цементный раствор и бетонный раствор на бетономешалке и вот, ему велели привезти к 11 часам дня, точно к 11 часам дня, он привёз, разгрузился, приехал домой и говорит, а можно я ещё один рейс съежу. Нет нельзя, вот у тебя около дома газончик и кустики, смотри они все заросли, ты давайка их постриги. Да ладно, постриги! Говорит он, мне нужно скорее денег заработать, чтобы по скорее отдать долг за этот коттедж. Нет, постригай кустики. И всё у них так идёт ко времени и всё они успевают и живут нормально. У нас вот как пример я однажды видел, вот целый день рабочие просидели, к вечеру, к пяти часам вечера, когда им уже нужно идти домой привезли раствор. Вот такая, вот, была у нас жизнь, поэтому мы так плохо и жили. Первый раз я в артель попал это в восьмидесятых годах, мне было 34 года. Приехали мы, это была Читинская область, и были там буряты, посёлок Магойты, около Монгольской границы и первый раз я там увидел бурят, двух школьниц. Лицо у них плоское, как луна и такое широкое, кожа жёлтая, узенькие глазки, у них лицо натянутое, хотя они были школьницы, конечно, молодые и лицо, видно, поэтому натянутое. А к нам приезжала бурятка на лошади, в артель, на участок, на лошади верхом. Курила трубку, худая, в высоких сапогах, в сапожках даже, из тонкой кожи сапоги, на тонкой лёгкой подошве, как у кавказцев. Морщинистая, хотя, может быть, была и молодая, потому что там много солнца и поэтому там, наверно, появляются морщины. Был я артели по добычи вольфрама. Все артели начинают работать весной, заканчивают осенью, потому, что как раз промывочный сезон и реки освобождаются ото льда, а для добычи золота нужна вода. А этой артели вода не нужна была, потому что она добывала вольфрам, который находится в горах и его не нужно промывать водой как золото. Это новая артель организовалась осенью, все люди, которые ушли из других артелей, начальство, я имею в виду, председатель артели и все механики ушли из других артелей и образовали эту артель. Поехал председатель артели в Москву, полетел на самолёте, выбил, значит, денег, так как это стратегический важный металл вольфрам, так же как и золото. Была осень, я приехал осенью, и вот мы приехали, там домики из досок, а нам спать было негде, и мы для себя из досок сколотили домик такой, обтянули его плёнкой и поставили туда обогреватели электрические и там жили. И я всё время опасался пожара, так, как мы жили тесно, а обогреватель стоял посередине домика, а вокруг были кровати. Он такой открытый. Это на асбестовой трубе натянутая пружина, которая нагревалась докрасна, и у кого ни будь, не дай Бог, свесится одеяло и коснётся этой проволоки и ночью задымиться, то мы все угорим. Меня с некоторыми ребятами направили в горы, это относительные горы, это такие сопки и мы там искали камни, тяжёлые камни и в них содержался металл вольфрам. Я, помню, каску не одел, и мне говорят, каску одень, а то тебя накажут. Дали мне мешок, сказали, какой должен быть камень, и вот я ходил. Видно, что там взорвали гору, часть горы, и вот эти вот куски, такие примерно, с кулак, а были и чуть побольше, и они были очень тяжёлые, по сравнению с пустой породой и везде валялись и мы их в мешок собирали. Потом приехала машина. Машины там везде на севере Уралы- это мощные машины с дизельным мотором, там бензиновых двигателей нет, машин с бензиновым двигателем. Бензиновые двигатели, не такие надёжные, поэтому на севере везде стоят дизеля. Их как заведут весной, и весь сезон не глушат. И вот пришла машина, такой Краз, и мы погрузили эти мешки. А потом меня поставили с одним парнем собирать машину, машин там было мало и разные запчасти валялись в грязи и автомобильные рамы, и вот мы на эти рамы ставили детали и собирали машины. Я целый день собирал машину, ну потом меня перебросили к другому водителю. Когда я ехал в артель, я же механиком работал на заводе у себя дома, механиком по ремонту машин, это как начальник участка, а не слесарем и я думал, что в артели я тоже буду механиком, но механиков там полно, а водителей как раз не хватало. Я сел с напарником в машину, он за рулём, и стал показывать мне дорогу. Мы поехали вечером, стемнело, едем, какую то, речку переехали, потом на гору на какую то. В общем, ехали, ехали и машина у нас сломалась, что то случилось с карданом. Я вышел, темнотища, глаз выколи, нечего не вижу. Этот мой напарник, он давно на этой машине работает, просто он один работал, а ему нужен был напарник. Он залез под машину, стал ремонтировать кардан, потом мы поехали и отвезли эту руду, которая была у нас в кузове, на горный обогатительный комбинат. Горный обогатительный комбинат был государственный и там работали государственные люди, а мы артель, артельщики, просто им помогали, и нам они в прокат давали машины и разное оборудование, потому что каждый горный обогатительный комбинат, в то время, при социализме у него был план, а артельщики они к плану давали какой то процент и поэтому комбинат перевыполнял план и ему премии давали и разные грамоты. И поэтому мы тоже нужны были этому горному обогатительному комбинату. Мы привезли, разгрузились и поехали назад и приехали ночью, Не ночью, уже светало. И вот мы приехали под утро, дорогу я, не какую, не запомнил, я давно не работал на машине, я же механиком работал, и мне не понравилось ездить на машине на этой. Я пошёл к начальнику участка и говорю, можно мне какую ни будь работу. Он говорит, пожалуйста, иди дробить камень, значит, я говорю согласен. И я стал работать на дробилке. А теперь хочу рассказать, что из себя, представляют дробилки. Дробилки было две, на одной дробилке работал Муканин Володя из Иркутска, а на другой дробилке, работал я и ребята, которые собирали в горах эти камни и складывали их в мешки, привозили на машине и сваливали его кучей возле первой дробилке. И Муканин брал камень, большие глыбы, и кидал их между двух жерновов. Жернова это две плиты с вертикальными полосками, и вот они друг о друга трутся, и камни перетирают в мелкие камушки, примерно, чуть, чуть побольше, ногтя на руке, а уже у меня два барабана, которые соприкасаются друг, с другом и они крутятся, один в одну сторону, другой в другую. А я сыплю в желоб камушки, и они попадают между двух этих барабанов, и всё дробится в мелкий порошок и ссыпается вниз, а там сетка и такая, вот она трясётся и в обще вся эта дробилка трясётся и пыль идёт. Нам выдавали марлю на шнурках, и мы надевали на рот и нос, чтобы не глотать эту вольфрамовую пыль. И вот мелкий порошок ссыпался в железный ящик, а потом его сыпали в мешки, взвешивали, что бы каждый мешок был, не то 50 килограмм, не то 60кг. И потом грузили на машину и везли уже на горный обогатительный комбинат. Ребята, которые собрали камень в горах, привозили частично нам на дробилку, а другую часть камней, везли на самосвале на горный обогатительный комбинат и там его они уже дробили сами. Порошок, который дробил я, содержанием он был, примерно, 60% вольфрама. И вот я не помню, сколько за тонну давали денег, но много. Однажды был такой случай, загрузили мешки в самосвал, а он видно рычаг стронул, водитель, а когда поехал, то кузов стал подниматься и мешки стали с кузова падать, хорошо во время заметили, и стали кричать, он остановился. Мешки заново собрали, погрузили опять в кузов, хорошо, что не какой мешок не разорвался, и всё обошлось хорошо. И вот когда я проработал дня три, может быть четыре, у меня на пальцах стала лопаться кожа от этой пыли, и поэтому я, думаю, что если на этой дробилке долго работать, то лёгкие, наверное, забьются пылью. Однажды у меня от этого шума к вечеру разболелась голова, я выпил таблетку от головы. Когда я ехал в артель, хорошо, что набрал разных таблеток, потому что кругом вообще не чего нет. Горы, равнина, домики стоят, жилья ни где нет, кроме нашей артели, ни мед. пункта, ни врачей, никого. Выпил я таблетку, бочку там с водой привозили, я кружку воды выпил, а вода, видно, грязная и у меня разболелся живот, и я на утро не мог встать. Заменили меня, и я целый день пролежал. Под вечер я чухался, и хотел, даже, стиркой заняться, а мне бывалый старатель говорит, ты что, нельзя, уж заболел, так заболел. В общем, целый день провалялся, уже и выздоровел, а всё равно мне пришлось лежать. Когда я работал на дробилке, то постоянно ломом мне приходилось прокручивать валы, потому что я иной раз пущу по желобу чуть больше камней и валы заклинивало, я во всю прыть бежал, выключал электро двигатель, потому что боялся, что он сгорит, а потом ломом прокручивал валы в обратную сторону и видно у меня позвонки растянулись, а когда я лежал целый день, лежишь то на стеллажах из досок и у меня, наверное, соединились позвонки и зажали нерв, и я не могу подняться. Сезон на дробилках закончился и нас с Муканиным поставили собирать гусеницы для трактора. И вот так согнувшись, осень, в спину дует, я нашёл какую то шкуру привязал её к спине, еле, еле работаю, спина то болит, а ребята все на до мной посмеиваются, глядя на мою всклокоченную шкуру. Кормил нас повар и был у него помощник, такой пацан, который чистил ему картошку и помогал по хозяйству, в общем. А повар, был не настоящий повар, а экскаваторщик. Гору взорвали, и камни ребята собирали руками. Экскаватором, видно, не нужно было работать или, может, быть он сломался. Я видел, как местные привели корову. Повар с помощником веревку привязали за рога и потянули вниз, голова у коровы опустилась и они огромной кувалдой ей дали по голове и она упала на передние ноги, а потом вообще свалилась. Взяли огромный ножик, таз, и ей шею перерезали и подставили таз, туда стала хлестать кровь, и когда полный таз нахлестался, все вот эти местные стали пить эту кровь, кружками черпали и пили. Я, тоже, попробовал, мне не понравилось. А через несколько дней стали собирать команду, чтобы отправить её на другой участок, вернее тех, кто уже был не нужен. Дробилка не нужна была, Володя Муканин, я. Мы сели в поезд и поехали в тайгу на другой участок. На этом участке ещё были ребята, он стоял в тайге, в глубине тайги. И когда то там добывали вольфрам, но процентов в этой руде было мало и вот, эти штольни их законсервировали, а потом их отдали артели, чтобы артель поработала, потому что всё плохоё всегда отдавали артельщикам, самые лучшие места государственная добыча, а артельщикам самые плохие места. Не чего там пока не добывали просто мы приехали, чтобы ставить там домики, в общем, готовить участок. И вот я расскажу, что там были штольни, это как пещеры и туда входишь, они были заложены брёвнами, но бревна там на половину разобрали и можно было перелезть через эти брёвна, войти и весь низ был во льду. И оттуда вытекал ручей, а все стены были золотые. Это- перит, сопутствующий, если есть Перит, то, значит, есть и золото где-то. Но там, в частности, давно в этих штольнях добывали вольфрам. Мы прошли немножко по этой пещере и назад вернулись. Я, с Володей Муканиным разбирали в тайге домики старые из досок и бревен, которые когда то построили рабочие государственной добычи.Ну а когда мы отдыхали в домиках своих, то однажды к нам пришёл охотник и с ним были две собаки, лайки, мама и её сынок. Хвосты у них были закручены, ушки стоят и были они золотого цвета под медь. Есть такое золото, у бабушке моей было кольцо темное золото, бывает белое золото, а бывает червонное золото, вот они эти собаки были цвета червонного золота и я не когда не видел такого цвета у собак. Принёс он белок с собой, убитых белок, вот у нас в Подмосковье белки коричневые, а там белки чёрные и грудка у них белая. Кедровых орехов было мало и белок было мало, он жаловался, что белок мало, потому что мало орехов и убил только четыре белки. Ружьё у него было одноствольное. Отверстие было такое маленькое, а само дуло было толстое. А я заметил, что ружьё у него было всё поцарапано, и он объяснил, что специально носит такое ружьё. Однажды он был с настоящими охотниками, вернее он сам был настоящим охотником, но те были охотники с дорогими ружьями двух ствольными, вот, карабины, а он с этим ружьишком сидит вместе с ними, они ехали в машине и ружья поставили так между ног. И вот, они сидели в кузове на сиденьях и всё поглядывали на его, обшарпанное, ружьё. Но он не променял бы это своё ружьё на те ружья. Потому что те ружья, они тяжёлые, а это лёгкое ружьё. И всегда у него были патроны на медведей. Вот он по белке стреляет, у него лайки лают на эту белку, белка залазит наверх и она любопытная, сама спрячется, а мордочку выставляет и вот, он стреляет ей как раз в эту мордочку, чтобы шкуру не попортить. А у него всегда были в запасе патроны, мало или так вот медведь выскочит, шатун или вообще какого ни- будь, другого спугнёт медведя. То сразу он вынимает оттуда заряд с мелкой дробью, и вставляет патрон с большой пулей и большим количеством пороха и она может убить медведя. У нас был склад с продуктами и туда пришёл медведь. Мы все спали, ночью или под утро пришёл медведь и разворошил там всё, раскидал, кое- чего съел. С нами был один горный мастер, местный, бурят, но особенно на бурята он не был похож. И вот, однажды в тайге, я лежу, трава сухая, снега никакого нет, вот, просто высокая трава, тепло. Я лежу на этой траве, и тут пошёл снег, снег пошёл такой крупный! И я говорю этому буряту, местному горному мастеру, У нас в Подмосковье, если снег не лёг на сырую землю, значит, он растает. А какая здесь сырая земля, говорит он, уже месяц как стоит мороз 20 градусов. Я говорю, не может такого быть, да просто у нас здесь сухо, нет такой влажности, поэтому этот мороз не замечаешь. И вот, из штольни проходила колея, это рельсы такие узкие и рабочие, видно, на тележке катали эту руду и ссыпали её, называется важгер по их нему, и вот, я походил и нашёл несколько камушков с прожилками, с золотыми прожилками, но это не золото, а сопутствующий металл Перит. Эти камушки я привёз домой и где -то они у меня долго болтались. Хочу уточнить, что мы на этот участок ехали поездом. Мы ехали с начала на машине и потом поездом, потом опять на машине до этого участка. Вот когда мы ехали, то я удивлялся их ним деревням. Деревни у них находились в тайге, все дома были деревянные, конечно, из бревен и всё было не крашенное, всё такое серое. Дерево, когда то при постройке было белое, а со временем стало темнеть. Дома и палисадники тёмные и нет там ни яблонь, ни смородины. Потому что там не чего не растёт, а не растёт там потому, что очень, много солнца, а снега и осадков мало, вот. И когда наступают морозы, то земля промерзает, до такой степени, что всё вымерзает. И вот я ходил по одной деревни, когда я уже уезжал, хотел купить себе и купил шкуры бараньи, и обратил внимание на эти дома, всё кругом гранитная крошка, горы в вдалеке и дома одноэтажные. Такой маленький посёлочек и пасут овец и живут этими овцами. И не чего там не сажают, нет там полей, с пшеницей или кукурузой, одна тайга кругом. И как там живут и что едят, я не знаю, потому что нет там, я имею в виду, ни яблок, ни смородины, никаких там вишен нет. Вот почему у нас в Подмосковье вот это всё растет. Наше Подмосковье называют мокрицей, Москва-мокрица. Потому что здесь очень много осадков, дожди, много снега выпадает. Если бы здесь также много было бы солнечных дней, то здесь тоже бы не чего не росло. То тоже как там, всё вымерзло. И вот я заметил, снега нет, а все ходят в унтах, по земле, по гранитной крошке и зимних шапках, а снега нет совершенно, зато там очень, много солнца. А на следующий год, весной я поехал уже на золото в артель, город Балей. Тоже находится в Читинской области. Балей такой маленький городок, я даже там был на демонстрацию ходил. У нас при социализме на первое мая была демонстрация, все шли с флажками, с детишками со знамёнами, с плакатами, праздник весны и люди все были нарядные. Шли мимо трибуны, где стояли руководители, пели песни и плясали под гармошку, а на девятое мая был парад. И вот, в этом Балее я тоже, был на первое мая на демонстрации, как то так попал. Как сейчас помню, была такая же демонстрация, но было так мало народа. Наш город по сравнению с ними, такой большой, у нас и курсанты, училища, парады были и три огромных завода, жителей всё- таки много. А это маленький городишко, человек 20 идут с плакатами, ну пускай человек 100, не больше, и было так странно, так убого мне наблюдать эту демонстрацию, которая проходила по стадиону. В эту артель ехать, я долго не решался, когда был дома. Мне пришёл вызов, ехать поваром, а пока я думал и когда я приехал в артель, то поваром там взяли местную жительницу женщину. Вообще я уже говорил, в артель женщин не берут, а так как не было поваров, взяли женщину, и она там уже работала целый месяц. Её снимать никто не хотел, она с работой справлялась, и меня поставили к ней помощником. Я был как бы комендантом, участка этого, где мы были, то про это название комендант я узнал потом по записи в трудовой книжке. Ну, а если между старателями, я был простым шнырём, который топил печь, занимался уборкой помещений, помогал на кухне, картошку чистил и что принести из кладовки или склада. Работа эта мне очень не нравилась, но куда деваться, раз опоздал, то пришлось работать на этой работе. Много очень Балков, и в каждом Балке, Балки это домики такие и там были печки. Мне нужно было колоть дрова, чтобы топить эти печки, ещё была сушилка, где сушили сапоги, портянки, вещи разные. Тоже нужно было топить, чтобы всегда было тепло, чтобы утром встали люди, а у них вещи были тёплые. В общем, там зимой люди пилили тайгу и бревна, порезанные на чурбаки, складывали штабелями. Я брал эти брёвна, брал колун и долбил эти чурбаки. Но сначала мне это не удавалось, потому что такую, колоду разбить, не представлял, как разбить. Я втыкал колун, а по нему стучал кувалдой. Потом меня научили, что нужно, несколько раз долбить, долбить, долбить в одно место, посередине и он разламывался пополам. Потом уже эту половинку долбишь, долбишь, в одно, и тоже место, и эта половинка, тоже разламывалась пополам. И этими чурбаками топишь печки, баню нужно было протопить, как следует, чтобы жар там был, можно было попариться. Нравы в старательской артели были, как сейчас при капитализме, я уже об этом рассказывал. Человек, который не справляется или заболел, его просто отправляли. Приходил начальник участка в столовую и говорил, Петров, Иванов собирай те чемоданы после обеда, идёт машина, садитесь и поезжайте, а если вы будете, что-то возникать, пойдёте по речке Оленгуй, там, рядом с участком, протекала речка Оленгуй и из неё брали воду, на промывку золота. И неизвестно, сколько там костей полегло, людей, которые может быть шли, по этой речке, потому что не было машины, а их выгнали. Начальник участка просто говорил повару, этого человека не кормить и этого тоже. Вот такие там суровые законы в артели. Начальник участка был молодой парень уж как его поставили я не знаю, в обще то в артелях опытные руководители, и в артелях не нужно не какого образования. Если у тебя два высших образования, то ты будешь на бульдозере работать, а если у тебя четыре класса образования и четыре ходки в тюрьму, но начинал работать с азов, то ты будешь начальником участка, потому что если ты знаешь свое дело и давно стараешься, знаешь как добыть золото. А которые с двумя образовании, они с начала на бульдозере, а потом, может быть, они, когда то ещё и продвинутся и то, если не выгонят до этого. Вот когда я работал в Якутии, то там подписываешь четыре бумажки. Ч что если один грамм золота ты его украл, не дай Бог, 15 лет тюрьмы и ты расписываешься. В то время да сейчас, если человека убил, дадут семь лет, отсидит половина срока, и выпустят за хорошее поведение, а если ты грамм золота украл, то тебе дадут 15 лет. Человеческая жизнь в нашей стране не чего не стоит. И как я уже говорил, как и везде в артелях, сухой закон, ну а шофера всё равно привозят спиртное. Я жил с ребятами, два парня, один из них шофер, и вот он привёз водку и мы выпили по чуть, чуть, я захмелел, а так как я был помощником у поварихе, а она была местная, с какой -то там, деревни. Она жила отдельно в балке, и я спьяну понесся к ней в этот домик. Она, конечно, закрывалась и никого не пускала, но я сказал, это я Игорь и она меня пустила. Это было ночью, я лёг, она была в ночной рубашке, обнял её, видно, я ей нравился, но я был настолько пьян, что не смог нечего сделать. И под утро уже светало, она говорит, Игорь, вставай, а то нас увидят и тебя выгонят и меня тоже. Но всё равно дошло до начальника участка, а он видно, имел на неё виды и меня выгнали с этого участка. И так же как тех мне в столовой сказал начальник участка, чтобы я собирался и уезжал и я уехал, вернее, стал собираться, а повариха плакала. И на дорогу мне надавала банок с тушёнкой. Когда я ехал в поезде домой, то я лежал на второй полке, а банки с тушёнкой лежали на самой верхней полке и я протягивал руку и брал эти банкили уши, и один из курсантов опустил у солдатской шапки уши, но сержант велел ему поднять их, и объяснил или все или ни кто, так как сам сержант не опускал шапку. И я был рад, что у меня в кармане, оказалась, ручка, и поэтому мне не пришлось ещё раз морозиться. Ну а на турбазе, я проработал всё лето, а осенью устроился в ресторан поваром. Профессия повара мне не нравилась, и когда я отработал восемь месяцев, освободилось место на моей прежней работе, и я перешёл механиком. И когда я уходил, то с моего удостоверения сняли копию. Поделочное удостоверение я сжёг, а копию взял с отдела кадров, и у меня получилась подлинная копия, а не какая-то подделка с исправленной фамилией. Потому что если не дай бог, произошло какое-нибудь отравление, то зато, что я работал не по специальности, меня могли привлечь. А теперь у меня был подлинный документ, хотя и копия. Поэтому, через некоторое время, я уже со своей работы, поехал работать поваром в пионерский лагерь. Раньше с завода посылали в пионерский лагерь или на турбазу в командировку работников по кухни, дворников, вожатых и ещё кого-нибудь, а я поехал, чтобы у меня был поварской стаж. Чтобы попасть в хорошую артель, нужно иметь поварской стаж три года, но я не добирал. И вот, однажды, я шёл по городу и встретился мне один приятель и сказал, что у него есть адрес в Якутию, в артель Южная. Нужно написать письмо и поехать. И вот прошло лет шесть или семь, после того как я отработал на турбазе, а потом ещё в ресторане. Я написал письмо и мне пришёл вызов, и я поехал в Якутию, в старательскую артель, где добывали золото. До этого я был в Балее, в старательской артели, где прибор, прибор это пушка такая водяная пушка, которая размывает мучмалу и породу, она идет вниз, вот эта жижа, через сетку, которая сделанная из стальных, или чугунных больших ячеек. А потом по трубе проходит через колоду. В колоде на дно кладутся резиновые коврики с ячейками, и когда жижа проходит сквозь колоду, то золото тяжёлое и поэтому оно застревает в ячейках. В конце смены съёмщики вытряхивают это золото. Эти резиновые коврики, для того чтобы притягивать золото, потому что в Балее золота мало и их поэтому натирают ртутью. Ребята жили в отдельном домике, огороженным высоким, глухим забором и они оттуда не выходили, и им туда приносили еду. И вот туда приносят и ссыпают золото, и они его нагревают, ртуть испаряется, а золото остается. Они его складывают, взвешивают на весах и сдают государству. Очень вредно, конечно, выпаривать эту ртуть, не знаю, как они там работают в масках или нет. А прибор снимал, там несколько приборов, снимал 400 граммов золота и это считался хорошим прибором. Когда я был в Якутии, там снимали по четыре килограмма за сутки. Представляете! Сколько там было золота. Добывали там золото и наверху, открытым способом, но наверху, только в короткий летний сезон, а в шахтах целый год. Шахты там не глубокие, так, может метров тридцать в глубину. И вот они на эту глубину опускаются и идут горизонтально или немного вверх или вниз. Вроде Север, а откуда-то шахтёры взялись. В Якутии также много алмазов, но мы добывали только золото, которого там было много. Когда я приехал в артель, то поварского стажа три года, у меня не было, но так как поваров в артели не хватает, я особенно, не переживал. Я специально учился, всё же водитель, мог на машине работать или механиком. Но этих, как мне объясняли, как всегда и везде шоферов и механиков много, как собак не резанных, а поваров нет. Поварами на гражданке работают в основном, одни женщины, а в артель женщин не берут, поэтому мужчин поваров берут и очень ценят. И вот я приехал в артель, начальница отдела кадров посмотрела, что у меня нет поварского стажа три года и побежала к председателю артели. Я несколько не волновался, потому что знал, что если человек нужен им, они возьмут, а если он не справляется, его просто, напросто выгоняют. Вот так он, наверное, сказал ей, и меня приняли. Но там нужно было проходить медицинскую комиссию. В других артелях, где я раньше работал, никакой комиссии проходить не надо было. Вот такая анархия, а здесь строго. Во первых, нужно было вы писаться из дома и чтобы туда попасть нужен пропуск, потому что это пограничная зона. Сначала я долетел до Якутска. Я когда улетал из дома, это был апрель и у нас уже были трава и листочки, прилетел в Якутск там листочков ещё нет, снега, правда, уже не было, но холодно было. Также, цыгане ходят, как и у нас. Сейчас то, конечно, их всех разогнали у нас, а так были цыганы. И когда я был маленький, на той стороне Москвы-реки стояли шатры, ну вот они появятся, потом они паяют, лудят кастрюли и что- то ещё делают. В то время мало было посуды. Прохудилась посуда, или хозяйка поставила на огонь, вода выкипела и посуда распаялась. И вот они паяют, лудят дырочки разные, ходят стёкла вставляют по домам, а цыганки гадают. Когда я был маленький, наша улица, где я жил, была не асфальтирована и даже камнем не уложенная. Мы жили, как в деревне. На пляж ходили в плавках, потому что наш дом был недалеко от Москвы реки, и мы переплывали на ту сторону. И чтобы не оставлять вещи без присмотра, которые оставались на этом берегу, мы ходили из дома в плавках и переплывали на ту сторону реки, где был городской пляж и там загорали. Потом переплывали обратно, и шли домой. И когда мы шли, возле нашего дома монастырь, он сейчас действующий, живут монашки, а раньше в нём жили люди. В округ монастыря росли огромные лопухи и летали пчёлы, бабочки, а сейчас кругом машины возле нашего дома, автобусы. У нас в саду росли яблоки, и они были все червивые, а сейчас даже и червей нет. Потому что кругом выхлопные газы одни. В общем, мы здесь жили, как в деревне, асфальта не было, была земля. На улице росли вишни, кусты, какие то, смородина и подними, всегда, копошились куры. И вот цыганки идут у них огромные юбки, идут, идут и накроют эту курицу своими юбками, а потом залезут под юбку, и там видно руками оторвут ей голову и пошли. Шли, шли, присели и пошли, а курицы нет. А у нас корова была, дома. Корова эта паслась за Москва- рекой, и был мост, он и сейчас есть, он разводился, он и сейчас разводиться. Когда идут пароходы, то его разводят, не вверх его разводят, а просто в бок разводят. Сейчас по нему машины не едут, а раньше, даже, грузовые машины ездили, и доски на нём были, такие щепистые. Так идёшь босиком и боишься занозить ногу. Мы всё лето ходили босиком, сначала камешки впиваются в ногу, а потом под конец лета, такие сделаются копыта, так что никаких камушков, ты уже не чувствуешь и уже не боишься защепить ногу на этом дощатом мосту. Помню в детстве, мама и папа собираются в кино и тебя с собой берут и тебе нужно одевать ботинки, а ботинки не на лазят. Вот мы с бабушкой пошли доить корову, вот она меня взяла, взяла вёдра и мы пошли, Идём по мосту, а там бежит цыганёнок, так, может быть лет десять, но они же, всегда, просят денежку. Бабушка, дай денежку! А она говорит, а вот спляши, и он на этом мосту стал плясать, и так здорово он плясал! И она дала ему пятачок, в то время пятачок, был большими деньгами. И вот, когда я прилетел в Якутск, это, примерно, нужно было лететь на самолёте часов так семь, и был удивлён, увидев, цыган, они ходили там толпами. Я то думал, что цыгане только в тёплых краях живут. Но, никак, не ожидал их увидеть на крайнем севере. Рядом с арктическом побережьем. А потом я пересел на местный самолёт и ещё два часа мы летели на север. Внизу была видна река Лена, широкая такая река и по ней плыли кораблики, такие маленькие, и вот два часа мы летели и прилетели в посёлок Кулар. Кулар это по Якутски яма. В артели было много участков. Один из участков был, где город Тикси, где река Лена впадает в море Лаптевых, а наш участок был примерно 30 километров от моря Лаптевых. И когда я летел в посёлок Кулар, то это было примерно половина десятого вечера, по моим подсчётам, и я думал, что будет уже темно, и где я буду в темноте чего искать. А прилетел, там солнце светит. Меня положили спать, я ещё не устроился, а меня просто положили спать и я всё смотрел в окно, а солнце всё никуда не уходит. И так я проснулся, всё светит солнце и ложился всё светило солнце и солнце светит во, всю. Я был там не один, приехали какие-то старатели и приехали на вездеходе, который не только ездит, но даже и плавает. И там снег был, весна, солнце светит. Снега было много. И там видно дорогу делали, бульдозерами делали дорогу, в этом снегу и получилось как туннель и если встать и вытянуть руку до края этого снега, недостать, вот такой был туннель в снегу. А река уже горная текла, бурная такая, мелкая и прозрачная, потому что видно, уже давно стояло тепло. Нужно было проходить комиссию и когда я проходил мед. комиссию у меня что-то обнаружили в лёгких. Я думаю, я не кашляю ничего не чувствую и я начал бегать, помню, по этим снежным туннелям, чтобы себя проверить. Потом мне сделали снимок, посмотрели, что у меня всё нормально. И потом меня уже отвезли на участок, но перед тем, значит, я подумал, возьмут меня на участок или не возьмут, дайка я узнаю как там можно на гос. добычу устроиться. Пошёл я в отдел кадров и меня взяли на Гос. добычу. Потом я походил по этому посёлку, зашёл в клуб, такой двухэтажный, и меня поразили дома двух этажные, чёрные, сделанные из квадратных брёвен, проконопаченных, смолистых и все здания были чёрные от смолы и клуб и магазины. А рядом с домами стоят, как бы, большие сараи, в виде парников, и доски стоят ребром, сверху обитые плёнкой и снизу. Так как там холодно, но солнца много, растут огурцы, но огурцов самих ещё не было, потому, что был апрель месяц, сами листья были огромные, примерно в две ладони, зеленые, огромные листья, такие. Кругом снег, и вдруг через плёнку смотришь, зёлёные огромные листья. Земли там нет, в грунт не сажают эти огурцы, а в ящиках. В ящики насыпают земли и в этих ящиках растут огурцы. На нашем участке тоже были такие же парники и уже под осень, там даже, были огурчики. И вот, я приехал на свой участок и стал готовить кухню. Стал мыть стены, полы, посуду. Воду там привозят в бочках, к бочке присоединяют шланг. Бочка стояла на улице, и вода подавалась через шланг на кухню, шланг постоянно замерзал и я его откручивал и выбивал из шланга лёд. Отопление мам, только электрическое и даже на самой кухне стоит огромная решётка, а под решёткой огромная спираль и она красная такая, красная такая от того, что спираль нагревается и делается красной. И если ты не дай бог из кастрюльки прольёшь на эту спираль какую-нибудь жидкость, то она может перегореть. И вот, я всё время опасался, чтобы не налить на эту спираль. А вот, когда я был в этом посёлке, то меня ещё поразили эти домики, они называются балки. Балки эти стоили, четыре тысячи, восемь тысяч, восемь тысяч, раньше стоила машина москвич. Балки эти были обиты толью, толь-это плотная бумага пропитанная гудроном, чёрные такие, они из досок, толью обитые и может быть не одним слоем, окошки маленькие. А около домиков из досок сделан стеллаж, на стеллаже стоят две бочки, одна бочка, у всех почти что были по две бочке и покрашенные такой краской яркой, зёленой, голубой. И туда привозили воду. И тоже там никаких печек и всё обогревается электричеством. 絾 続 綮 綰 綼 緐 緒 緔 締 緢 繲 纆 纮 纴 翆 翚 肊 肎 胈 胊 脨 脪 艮 艰 艸 芆 芰 苀 苒 苴 苸 苾 茂 茎 茐 萴 葌 葘 蒬 蒮 薾 虢 蟆 蟈 褌 諨 諪 譄 譔 讔 讶 诐 谶 谸 貒 貶 跔 跖 蹶 躚 軀 酀 闒 顐 驴 一 倞 倠 偈 偌 僠 僢 優 办 ��퓘퓘퓘퓘퓘퓐퓐퓐쳐쓈뻂뻄뻄뺺º ᘆ驨 ᘆ橨읞 唃Ĉᘆը鉿 ᘆ⵨콠 ᘆ㭨杙 ᘆ婨䌘 ᘆ艨蹵 ᘆh鉫 ᘆ⽨Ѣ ᘆ䙨帳 ᘆ⩨鰋 ᘆ함阄 ᘆ뽨ꑴ ᘆⅨ砍 ᘆᑨཫ ᘆ鑨 ᘆﭨआ䤀Двух этажные дома в посёлке были государственные и были многоквартирные и в них жили семьями, люди, которые работали на государственной добыче золота, а балки были собственные и стояли особняком в этом посёлке, не далеко от школы, куда ходили дети живущих в этих балках, магазинов, больницы. И как ранее я рассказывал, туда завозят всё на машинах, везде. И в Балее я был и в Якутии, а в Якутии тем более, там только зимой можно проехать, кругом болота и когда они летят на самолётах, то они говорят, мы полетели на материк, вот, потому что там не проедешь, нет там дорог. И вот там завозят сразу большой объём продуктов. Я же поваром был, и нужно было идти в штольню, где хранились продукты. Что такое штольня, это в горе сделанная пещера и там одна дверь, потом вторая дверь, это чтоб летом тепло не заходило. Идёт от тайка, и двери замерзают, и накапливается лёд, и приходится у двери топориком отбивать лёд. Значит, лёд от бил, открыл одну дверь, отбиваешь лёд топориком у другой двери. Заходишь и там с левой стороны, вот, штабелями стоит масло в больших ящиках, в бочках подсолнечное масло, а справой стороны маргарин, дальше идут туши, туши говядины, туши свинины, туши оленя, тушёнка в баночках. Продукты там все сухие, лук сухой, картошка сухая. Готовить там, конечно, легко, никаких нет разносолов, но всё равно нужно было, какую, то выпечку делать. Я сначала не делал, а потом занялся этой выпечкой. Сварил я обед, на этом участке было 60 человек. Сначала я готовил кухню, а потом приехала повариха. Поваров не хватает, но так как я уже рассказывал, в артель женщин не берут. Нет повара, взяли женщину. Вот этот участок находился около поселка не далеко и в основном все кто работал на этом участке, жили вот в этом посёлке. Они жили семьями, возможно, раньше работали на гос. добычи золота, а потом перешли в артель, чтобы по больше зарабатывать. Хотя в артели работают без выходных, а государственной добыче, два выходных. Я когда летел назад, то летел с одним парнем, он с Украины, ехал он бронировать свою квартиру. Вот уже он там много лет на этом севере. Он говорил, у нас можно ловить рыбу, корюшку, пожалуйста, сетью. У меня вот лодка и два мотора, холодновато, конечно, здесь. Зато одел вместо одной телогрейки, одел две телогрейки, вместо одних ватных брюк, двое. В общем, ему всё нравилось. Потому что на гос. добыче были надбавки, пол года проработал одна надбавка, проработал ещё пол года, другая и так шесть надбавок. И получается так, например, ты заработал 200 рублей и плюс ещё шесть надбавок, у тебя тысяча выходит. Но нужно прожить на севере больше трёх лет и тогда пойдут у тебя большие деньги. В артели работают по двенадцать часов без выходных, но очень большие деньги получают. И вот эта повариха приехала, она от куда-то с Юга. С золотыми зубами, рослая, красивая, звали её Таня. Она приехала на север к сестре, там у неё была сестра, которая была замужем, муж её возил топливо на аэродром, там же самолёты и они жили в домике рядом с аэродромом. А так как там нет работы для женщин, то она была рада устроиться вот в эту артель. Мы работали сутками. Сутки я, сутки она. И когда она приехала, тоже стала помогать убирать кухню. Она приехала с мальчиком, ему было лет 12, такой хороший, рослый, симпатичный мальчик. Жила она отдельно в домике. Сначала, когда её не было, я в этом домике жил, а потом когда она приехала, мне пришлось переселиться в Балок, к ребятам, которые сварщики, бульдозеристы, ну там жили человека три и я там жил, а она жила в этом балке отдельно. Она мне всё намекала, чтобы я зашёл к ней в балок, но я сказал, нет, в балок я к тебе не зайду. Я приехал деньги зарабатывать, а не по балкам ходить. А про себя подумал, что я однажды уехал, меня выгнали из-за женщины. Ну, тогда она сказала, а с кем же мне здесь познакомиться? Я говорю, да вот с Петькой, смотри какой он моложе меня, симпатичный, это раз, а во вторых он электрик, это два. Если у нас перегорит плита, он нам в первую очередь сделает. И потом она стала с ним дружить. Мы же на кухне с ней вдвоём иной раз работаем, я что-то ей рассказываю, мы там смеёмся с ней. Ребята на участке подтрунивали над ним, и он так это, ну не знаю, может зло, а может быть, и нет. Но я этого не слышал. Он говорил, О! я вот его поколочу. Что это он с моей Татьяной смеётся. И вот я на пятый день так халатно отнёсся к своему обеду, я выпекал пирожки и наварил и первое и второе и вот я сам себе говорю, надо попробовать, надо попробовать, но так и не попробовал, видно я мало соли добавил и всем раздал, и всем не понравился мой обед. И все сказали, ещё раз так приготовишь, мы тебе котёл на голову выльем. Там такие все бородатые, суровые, я подумал, да, они могут и вылить. И уже с этих пор, я стал относиться серьёзно. Я уже приготовлю, заранее, 20 раз попробую, так как котлы большие, то приготовишь, примерно, за два часа раньше до обеда, то они не остынут. Поэтому я, сначала, всё попробую и у меня уже, потом срывов не было. И даже председатель артели приезжал, всей артели, ну приезжал проверить участок и за шёл ко мне на кухню, я их кормил. Я надел тельняшку, как всегда делал перед раздачей и кормил их, и им очень понравилось. И когда уже заканчивался сезон, то механик, который там отработал 11 лет, он жил в посёлке с семьёй, а сюда на участок приезжал на работу и он хотел, чтобы я уехал на другой участок, и всё уговаривал. Зрение у меня стало немножко портиться, и я подумал, вот эта полярная зима, темнота, как я там справлюсь или нет. Я отнекивался, а он говорит, нечего, вот мы тебя в вертолёт посадим и отвезём на участок. Участок находился на самом берегу моря Лаптевых, куда впадает река Лена, и рядом находится город Тикси. А ещё он говорил, дурачок ты, дурачок, здесь муж с женой работали, они сначала здесь отработали на этом участке, а потом на том участке зимой, в общем, они отработали год и получили каждый по одиннадцати тысяч. На 11 тысяч можно было купить по машине Волга, или купить дом, вот такие большие деньги и уехали. А что ты мол не хочешь поехать? И потом после меня поехала Татьяна туда, на тот участок. Но я уже уехал, и не знаю, уехала она туда или нет. Хотя там и арктическое побережье Якутии, но жара там была до 50 градусов, но жара такая своеобразная. Где солнце припекает там жарко, а вот зайдешь за здание вот у нас столовая была, а за столовой стояла бочка с капустой квашенной, эта капуста была мёрзлая. И я всё лето вырубал её топором. Идёшь в штольню, отрубишь там, пол туши оленя, сначала мы ели говядину, свинину, а потом дошло и до оленей. Уже в конце сезона мы ели оленя, туши оленя, он весь в крови, шерсть там на нём клоками, весь в навозе. Однажды я оставил пол туши оленя на разделочном пеньке, надеясь на то, что в тени холодно, а когда пришёл, через некоторое время, то в брюхе этой туши обнаружил копошащихся белых червей, которые, видимо, уже успели отложить мухи. Хотя было так холодно в тени, что когда я разделывал тушу, всегда надевал зимнюю шапку и тёплую куртку, которую старатели называли «пурга». Когда я увидел этих червей, то испугался и быстренько схватил эту часть туши с червями, накрыл курткой, чтобы никто не увидел и принёс на кухню, стал промывать этих червей. И уже после этого я не когда не оставлял туши оленей на улице и был очень рад, что так благополучно всё обошлось. А говядина и свинина туши были такие опрятные, чистые. И вот, когда я разделывал тушу, я заходил за столовую в тень, где стояла бочка с капустой, там у меня был чурбан, то всегда находил пулю, в туши оленя. Пуля находилась в груди, между рёбер, она там застревала, и я её доставал. Пуля была сделанная из трубки, видно, пилили трубку, медную и не какая- нибудь зелёная от времени или потемневшая, а такая яркая, блестящая. И вот я разрубал этих оленей, часть клал этого оленя в бачок, заливал водой, всплывало всё это, шерсть там, навоз, кровь, потом я всё это сливал, промывал несколько раз. Потом рубил на части ещё помельче, и уже готовил. Оленятина, между прочим, готовится очень быстро. Я первое время, гуляш нарезал, хотел поджарить как у нас, говядина, свинина жариться долго. Раз, смотрю, а она уже вся сгорела. 10 минут и олень готов. Мясо такое чёрное, но на вкус вкусное и мягкое. А теперь хочу рассказать про климат арктического побережья Якутии. Меня всегда удивляло, я же там был первый раз, вот эти лужи. Дорога и лужи. Я, думал, что это такое? Дождей нет, сколько я там был, за семь месяцев, ни одного дождя не было. И вот идёшь в штольню за продуктами и на дороге лужи. Я стал спрашивать, а это оттайка, мне говорят. Солнце нагревает землю и вот эта мерзлота оттаивает, и образуются лужи. А если от дороги в сторону сделать два шага, то там такая топь и кочки, а на кочках и внутри этих кочек находятся комары. Не комары, как у нас в Подмосковье, а мошкара и она впивается везде, тучи, тучи. У нас возле столовой, где участок, на столе стояла банка трехлитровая, с зеленой жидкостью. Мы натирались этой жидкостью, чтобы отпугивать мошкару, а если поленишься намазаться, то от мошкары, то идёшь веткой отмахиваешься, но всё равно налетает «море», мошкары. Там же день и ночь светит солнце. И вот идёшь по дороге и видишь, сначала смотришь листочек, на следующий день идёшь, смотришь цветочек, ещё на следующий день ягодка. И всё быстро так поспевает, лето то короткое и природе нужно успеть. Грибов там , видно, много и ягод тоже. Но нам некогда было собирать грибы и ягоды. И вот ребята, которые называли себя шахтёрами, на день шахтёра, помню, сказали мне, чтобы я приготовил им собачатину. Так как там крайний север, и они там собак едят. Я, подумал, что мне собаку приведут, и не какую собаку я убивать не буду. Но они сказали, нет, нет мы сами тебе разделаем и принесём мясо, а ты нам приготовишь только. А у нас на кухне окно было, такое большое окно и обтянутое толстой плёнкой. Ветра там сильные и плёнка была всегда надутой, а когда жарко было, я её немного отворачивал, угол плёнки и видно было трансформаторную будку в 10 метрах от окна. Там под будкой жили собаки, там было много собак. Не знаю как они зиму переносят такую суровую, до 72 градусов доходят морозы, такой вот холод. Собаки были породистые. Ушки у них стоят, хвостики закрученные, как у лаек, и такие рослые, с длинными ногами. Была там, в стае, такая чёрная собака и звали её Студент, на которую я через окно любовался, она тоже жила под будкой. Я с пацанами договорился, которые тоже не хотели есть собак, и вот мы погрузили их в кузов и увезли всех собак. И так мне не принесли никакую собаку и никого они не убили. Один бульдозерист, парень молодой, был такой неряха. Придет в столовую, сядет на лавку, выложит на стол лук, чеснок и вот почистит и всю эту шелуху на столе оставит, нет бы собрать за собой, и пойти выбросить в ведро. И вот он принёс двух собак в столовую, красного, красного цвета и всё наглаживал этих маленьких щенят, и говорил, вот вырастут, я сниму с них шкуру, ой какая шкура! А если её уксусом, так это немножко промазать, она заблестит. Я из этих шкур, говорил он, шапку сошью. Я как то заметил, что один щенок ведёт себя как-то неадекватно. Помню, пошёл я в штольню, где у меня продукты лежат, а щенок за мной увязался. Я пошёл по луже, а он наткнулся на эту лужу и заскулил у-у-у, думаю, что такое, все собаки пробежали бы по этой луже, лужа мелкая была, а он потерял, видно, мой след. Оказалось, что он слепой, как я заметил. Он ткнулся, в лужу и стал обегать как-то по краю воды, обежал и побежал за мною. А когда он лез в кусты, видимо, что-то почуяв, то он не понимал, что он слепой. И вот с открытыми глазами, лезет в эти кусты, ну какие там кусты, не кусты, а трава сухая, мох и вот он лезет, и мне было даже страшно за него, там палочки, щепки, трава сухая и всё может воткнуться в эти не зажмуренные глаза. И так мне было обидно за него, и я подумал про себя, вот так не дай бог ослепнешь и будешь вот такой беспомощный, от кого то зависеть. А ещё есть же там люди, которые давно там стараются и вот есть там сопка вдалеке и на этой сопке, говорил один из старателей, я столько друзей похоронил. И вот я, как представил, что вот в этой жуткой дали, от нашего города, где-то в мерзлоте далеко от своего дома, не дай бог меня похоронят, и мне сделалось так жутко. И вот такая песня есть, друзья прикроют мой труп бушлатиком, на холм высокий меня снесут и закопают в землю обледенелую, обледенелую и тихо, тихо песню запоют. И вот придет к тебе письмо, его напишет товарищ мой, не плач, не плач не плач моя хорошая, а ты ещё друга себе найдешь. Вот такая песня. И вот я сразу вспоминал тех, которые были заключённые, они в основном были в Магадане, на Колыме, здесь, наверно, в Якутии их не было, а там они и золото добывали, и тайгу валили, вот эти заключённые. Тоже вот так вот и умирали. Их закапывали так же в мерзлую землю, и никто про них не знал. Моя бабушка говорила, а Сталин про это нечего не знал. Он ходил в одной шинели, спал на солдатской кровати и он про это нечего не знал. А ещё мне вспоминается, но это уже мама мне рассказывается, что в то время, у него был помощник, главный Н.К.В.Д. Берия, тоже грузин и вот машина ехала по улице и видит девушка красивая идёт, стройная молоденькая девушка, они хватают её и в машину, привозили в кремль и насиловали там её или принуждали страхом, а потом её клали в ванную с кислотой, потом сливали кислоту вместе с растворённой девушкой. Не знаю, правда или нет, ну раз народ так говорит, может оно, так и было. А на участке уже все по не многу освоились. Татьяна стала пьянствовать. Иной раз утром придёшь на кухню принимать смену, а дверь никак не откроешь, она пьяная там калачиком свернётся около двери на полу и лежит. И не как не откроешь дверь, потому что она своим телом припёрла. Она же в посёлке жила, видно, оттуда, может быть, вино привезла или пьяная уже приехала. Сын у неё такой высокий, лет 12 или 14 и ему было стыдно, и не удобно за неё, потому, что он иной раз приезжал на наш участок. Ребята иной раз сутками сидели голодные, она же напьётся и нечего не наварит. Вот, что значит, мужчины никто не возмущался, что она пьёт и нечего не готовит. Не дай бог я вот так вот, напился и нечего не приготовил. От этой суровой жизни и работы по12 часов безвыходных, конечно, организм устаёт, и это питание однообразное, стали уже какие-то хронические болезни проявляться у некоторых, у меня, слава богу, ничего не было, но у нас был парень, он был и по каратэ и по дзюдо чемпион Якутии. Такой рослый парень симпатичный и чёренький, с правильными чертами лица, с черными большими глазами, совершенно не похожий на якута, хотя и местный. За всё время своей работы в Куларе, я видел только одного якута. Он был маленького роста, широкоплечий, пьяный, с явно выраженными чертами лица якута, с чёрными, узкими, маленькими глазками. Я его видел за углом здания, где он, расставив ноги, писал на деревянную стенку здания. А вот этот парень, который был чемпионом, как и все настоящие спортсмены, они такие сильные и спортивные, спокойные, тоже был очень спокойный, доброжелательный, и вот он стал жаловаться, что у него желудок болит. И я старался ему как-то приготовить такую пищу, чтобы не раздражала ему желудок. Поменьше томатику, где-то класть. Но остальные ребята втянулись уже в работу, и у них стало больше появляться времени. И вот они повадились на кухню приходить, вернее в столовую, кухня была отдельно, а столовая была отдельно, но в одном здании. Кухня и столовая были совсем маленькие такие, небольшие и пол был покрыт резиновыми коврами, прибитыми к полу. Я же и столовую мыл и кухню, и вот тряпкой моешь и шваброй, чтобы чисто было. Потому что они же на улице не по асфальту ходят, а по этой мачмале, натащат грязь в столовую. И вот эта резина она вся волнами и, кое-где прибита гвоздями, которые немножко выскочили и когда моешь, то тряпка цепляет за эти гвозди. Мне было, конечно, не очень- то радостно, что они ходят вечером, отработают, и приходят после восьми. Помоются и часов в девять приходят в столовую, чай пьют, конфеты едят, а это всё деньги стоят, нужно было как-то экономить. Память у меня на лица и фамилии не очень крепкая. Я, согнувшись, наливаю, кто-то там чашку суёт, особенно то и не когда смотреть, а Татьяна она такая глазастая, женщины, вообще у них зрение такое обширное, у мужчин то зрение туннельное. Изначально, они такие родились, а женщин такой обзор большой. Учёные считают, что когда-то, такие периоды были, люди ходили ещё в шкурах, и вот эта женщина, одетая в эти шкуры, собирает ягоды, и детишки у неё там бегают, и вот она ягоды собирает и за детишками поглядывает. И у неё, такой обзор большой, а у мужчин туннельное зрение. И вот мне нужно наливать и смотреть. Я был в замешательстве, кто поел, кого отметить в журнале, мы там отмечали в журнале. Кто в посёлке жил, они еду с собой привозили и не обедали в столовой, экономили, а кто не ездил в посёлок, жили на участке, и они обедали, постоянно, в столовой. Их нужно было отмечать в журнале, чтобы высчитывать с них деньги. Ну, а Татьяна вела журнал, и я ей был очень за это благодарен, она как-то, всё успевала, и всех смотреть и наливать всем, кто поел, и знала всех по фамилии. Но может, быть она, поэтому знала людей лучше, что ездила с ними в посёлок в одном автобусе, которых привозили и увозили с участка. У неё же там была сестра, и она там жила, у неё там сын и Петька к ней приезжал и они, там общались, что-то праздновали вместе, ну, в общем, она больше знала людей. И она отмечала и мы, потом подсчитывали, на сколько, кто съел. И вот старатели вечером приходили в столовую, садились, наливали себе кружку чаю, по гуще, брали конфеты, в вазочках лежали конфеты на столе и смотрели телевизор. Мне так это надоело, однажды, когда некого не было или глубокой ночью, я же готовил всю ночь, там же и ночью работают по двенадцать часов и днём, и в обще, там ночи, дня нет, круглые сутки солнце светит и всё перепутано. И вот я готовлю глубокой ночью, пускай так, глубокая ночь, никого нет, думаю, дайка я налью в этот проклятый телевизор воды, на черта он мне нужен. Я взял кружку с водой, выключил его и налил туда, потом немножко подождал и включил его. Там, что-то щёлкнуло, вспыхнуло, но пожара, никакого не произошло, видно, что там замкнуло, и не стал работать звук, а видимость была. И вот приходят они вечером, включили телевизор, я там на кухне не обращаю внимания, видимость есть, а звука нет, О! что это такое. И вот, может быть, недели две никто не приходил, все спали и я был очень даже доволен. А если бы узнали, конечно, то мне мало бы не показалось. Потом притащили какой-то другой телевизор, подключили от него звук, в одном телевизоре был звук, а в другом видимость и опять они сидели в столовой и опять это до полуночи смотрели эти телевизоры, передачи, пили чай с конфетами. Но это были в основном те, которые не так были загружены, какие- то бульдозеристы, потом на пушке кто работал. Вот, парень, помню, обижался, мастер спорта, от куда то с юга, такой плотный, приятной внешности и очень вежливый и даже у него высшее образование. А, в обще-то там, с высшим образованием, на бульдозерах работают. Или вот он работал на этой пушке, водой размывал грунт, а начальник участка был, он был когда-то председателем артели, потом провинился, на него наехали и сняли, и он стал начальником участка, а потом и с начальника участка его сняли и не знают, что с ним делать. Это было, когда начиналась уже перестройка при Горбачёве. Тогда как бы уже демократия была. И вот, который работал на пушке, приходил ко мне в столовую и мне возмущался, что тот, бывший начальник артели, пришёл на участок, эта пушка, я и так слежу, чтобы дизель работал, который качает воду и подаёт в пушку. Я и за дизелем смотрю и солярку подливаю, и за маслом и водичку в радиатор подливаю и за пушкой надо смотреть и размывать грунт. А он пришёл и кричит на меня. А я подумал, это сейчас ты ещё возмущаешься, потому что демократия. В то время, когда я работал в тех артелях, ещё при советской власти, то был социализм и с работы тебя никто не мог выгнать. Потому что был профсоюз, нужно было сначала пойти на собрание и коллектив посмотрит по какой причине ты хочешь увольняться, даже, и если ты докажешь, что ты учишься, а тебя направляют в две смены работать, к примеру, то поставят тебя в одну смену, чтоб ты мог продолжать учиться. А, сейчас, при капитализме, ты не кому не нужен. Приходит хозяин и говорит, ты уволен и не, где концов не найдёшь. А в артели был всегда капитализм и если ты плохо работаешь, то придёт начальник участка и говорит, ты плохо справляешься с работой, собирай чемодан, и завтра, чтобы твоего духа не было. Потому работают, к примеру, два бульдозериста, а третий бульдозерист ждёт. Его вызвали, он написал письмо, прошу Вас принять артель, я вот, такой сякой, хороший. У меня хороший стаж, я и на таком бульдозере работал и на другом. Его пригласили и он приехал. Он отирается на кухне, что-то там помогает. А уже другой бульдозерист, или сварщик думают, ага! Не дай бог, что-то с нами случится, то и нас на махают, а он на наше место всегда придёт. Есть, кому прийти. И вот на участке, когда идут работы, мачта стоит и флаг на ней весит, красный такой, значит, идут работы. Бульдозер гребёт мучмалу и сбрасывает её в огромную траншею, которая называлась, важгер, глубиной, примерно, метров 10 и шириной метров 20, а длина этой траншеи, примерно, метров 50 или 100. Жижу гребут и сваливают вниз, она падает на огромную сетку, состоящая из больших ячеек. На дне этой траншее стоит водяная пушка, а рядом дизель, который подаёт воду на эту пушку и огромной силы струя размывает вот эту жижу, которая находиться на этой сетке. Этот старатель, который работает на пушке, одет в про резиновую робу, потому что когда сильный ветер, то струи воды попадают на его одежду и он стоит мокрый 12 часов. Часто в этой жижи попадаются огромные камни, старатель останавливает пушку, идёт к этому камню и начинает его кувалдой долбить, потом мелкие осколки в сторону сваливает, или они проваливаются в эту сетку. А там насосы качают через трубу, а где-то наверху, потому что труба идёт вверх, с маленьким подъёмом, там жижа выливается, и старатели называют эту жижу нефилями. В старательской артели некоторые слова имеют тюремный жаргон. Где-то на море, рыбаки ловят рыбу, кровать, называют шконкой. Так и здесь эти отходы старатели называют нефилями. Потому что в тюремной камере заваривают чефир, крепкий чай, а отходы этого чая, называют нефеля, так вот и здесь горы этих нефелей, потому что руда проходит. вот эта мачмала проходит через трубы и в одном месте открывается труба на половину крышка открывается, и там лежат маты, маты с ячейками, ну резина такая с ячейками. И вот руда проходит поверх резины, она резина лежит на полу трубы, золото тяжёлое и оно там оседает вот в этих ячейках. Ко мне приходили на обед съёмщики золота, они были одеты во всё желтое, штаны желтые, куртки жёлтые и всё было про резиновое. Они приносили в столовую ёмкость, сделанную из толстой стали, наподобие большого чайника, тоже жёлтого цвета, с толстой массивной, круглой ручкой, и с боку висел амбарный замок. И вот эти два парня были, в обще-то, ещё по образованию юристы, и когда нужно в артели, что-то защитить, и вот я видел несколько раз, когда они шли с папкой подмышкой, чисто одетые. А в данный момент они съёмщики золота, а вот, когда я уезжал, они даже купили у меня фонарик, потому что на зиму они оставались работать токарями. Зимой там круглые сутки полярная ночь, и поэтому они у меня выпросили фонарик. Когда они работали съёмщиками, они приходили ко мне в столовую, ставили ёмкость с золотом в угол, а их охранял охранник. Пожилого возраста мужчина, у него была винтовка со штыком, трехлинейка, наверное, до революционного образца, внушительная такая винтовка. Винтовку он тоже ставил в угол, где стояла ёмкость с золотом. Я их кормил, первым, вторым, третьим угощал, они ели. А я однажды, говорю, что вот я возьму, вот этот ваш сундучок и ружьё и заберу ваше золото. А охранник мне говорит, вот видишь, а патроны то у меня в кармане. И он получал вдвое меньше, вот этот охранник, ну и то радовался, около 600 рублей в месяц. В то время как у нас получали в среднем 150 -180 рублей, он получал 600 рублей. Иной раз по посёлку идёшь, а там идёт человек. Мужчина или женщина и несёт такой же как бы чемоданчик, видно, бронированный с золотом, а сзади идёт охранник с пистолетом на боку. Там и женщины идут охранники, а так же и мужчины. Во первых оттуда можно только улететь самолётом. И вот когда я был в Балее на золоте, это второй раз, когда я был в старательской артели, я был там комендантом, а если вот так вот по блатному, называется, шнырь, который, топит печки, убирает домики. А здесь я был поваром, и у меня, тоже, был шнырь, который тоже топил печки убирал, так же у нас были парники и он их поливал огурчики и помидорчики. Осенью даже поспели маленькие огурчики и маленькие помидорчики. Их было обсыпенно, так много. Это был такой старик, а может, он был и не старик, просто у него была такая огромная борода, жгуче чёрного цвета и он был откуда-то из под Москвы. И он мне рассказывал, что он зимовал на этом участке, однажды, была сильная пурга и лютый холод, и страшная темень и ветром оторвало линию электрических проводов, а всё там обогревается только электричеством. И чтобы ему не замёрзнуть, он сжёг все колоды и всё что можно было сжечь. А я не особенно такой насчет выпекания пирожков, потому что Татьяна, она всё-таки хозяйка дома она всё-таки женщина, она приладилась, на кухне стояла микро- волновка и она приладилась, тесто раскатает, потом его порежет разными гранями и потом в микроволновке и получаются у неё как бы печенья. Вот и всё, вся её выпечка. А я задумал выпекать эти пирожки, в масле булочки и ещё такие булочки с дырочкой, чтобы они пропекались. Старатели их называли ландолики. Тесто было плохое, для этих ландоликов, и они сначала мягкие, хорошие, а потом через день они делались как камень. И вот старатели приходили, а ландолики два дня полежат, приходили и всё шутили, что они эти ландолики, будут вставлять вместо гусеничных катков. А этот шнырь, был противный, и вот, однажды я их наделал, а никто их не ест, и я пошёл их закопать, спрятать, а он за мной проследил, и начал ворчать, вот скажу всё, что ты тесто тратишь и ландолики закапываешь. Такой противный дед был. А вот уже в конце августа, уже стали ночь и день, значит, И заморозки стали уже, это же крайний север, там лето очень короткое. И ночью стало появляться северное сияние. И вот, я видел это северное сияние, оно не цветное не какое, а блики такие, где-то там, на горизонте, блики белые, яркие. И я говорю, как хорошо и я даже гордился, что я, лично я, не по телевизору, ни в кино, а вот наяву я увидел вот эти блики, северного сияния. А уже по артели шёл слух, что гос. добыча в этом году хорошая, сняли много золота и был уже приказ по артели, я обрадовался и вот тот спортсмен обрадовался, потому что он уже не первый год старается. Вот этот спортсмен, не тот, который был на пушке. А вот этот чемпион Якутии, у которого болел желудок, тоже обрадовался, что мы наконец-то дожили до приказа. Потому что если до приказа не дожил, то тебя могут просто выгнать и нечего не заплатить, а после приказа тебе артель, уже полностью выплатят деньги. Иной раз Татьяна запьёт, я двенадцать часов отработаю, а она не приехала на смену. Меня некому менять, значит, я опять работаю ещё 12 часов, день и ночь не спишь, сутки работаешь, и ждешь, приедет она или не приедет, смотришь, а она опять не приехала и уже вторые сутки начинаешь работать. Потом она приезжает и говорит, ой извини, давай я за тебя тоже отработаю. А так как я отработал двое суток, я выспался, делать мне нечего, я садился на автобус и вместе со всеми уезжал в посёлок. И вот я там ходил по этому посёлку. Когда я приехал, я уже говорил, был снег, парники, зелёные листья огурцов там такие, как лопухи. Потом уже осенью я ходил по посёлку, видно собрали мужики огурцы, уже пустые были эти парники, я заходил в клуб. Там очень хороший клуб двухэтажный такой и в посёлке живёт народ, в основном шахтёры, которые круглый год добывают закрытым способом золото, а летом, дополнительно они добывают золото на полигоне. Они живут с детьми, у них там два выходных, работают они по восемь часов, а не по 12 как мы, вот, и детишки их нее ходят в школу. Они ходят заниматься в этот клуб, и там у них секции разные и кружки. В хоре поют и танцуют. Заходил я в магазин, купил там шкур. Шкуры стоят 10 рублей, оленья шкура, огромная с человеческий рост, шерсть густая, прегустая. А ещё там были такие шкуры из кусочков сделанные и как панно, красивые сюжеты разные, из разных кусочков шкур, разного цвета. И горы и тундра и деревья, но стоило очень дорого, рублей двести, наверное. Я, почему то это панно не купил, а купил три шкуры оленьи, у которых всегда осыпается шерсть и я про это знал. Когда я был в Балее, там, на чердаке, в одном сарае, была шкура медведя. И огромные лапы с когтями и кто-то кусок вырезал, где-то там, в боку из этой шкуры, может быть на сиденье, чтобы тепло было сидеть, возможно, кто-то из водителей. Шкура была не обработанная, такая дубовая шкура, толщиной с палец. И я подумал, надо было бы лапу отрезать и вот домой привезти. И ещё там целый сарай, до самого верха был набит шкурами кабарги. Я взял одну шкуру кабарги, то повар, который меня подкармливал, потому что я ему помогал, то картошку почищу или ещё, чем услужу, дал бутылку уксуса. И вот, я ждал, когда мне выдадут деньги на дорогу, чтобы купить билет на поезд, оттуда я ехал поездом, чтобы поехать домой. И вот я, где-то в тенёчке, разложил эту шкуру и уксусом я её выделывал, а мне все говорили, что, зачем ты берёшь эту шкуру кабарги, она линяет. И поэтому я знал, что и эти оленьи шкуры, они тоже линяют, но всё равно купил вот их. И когда я их привёз домой и повесил на стенку, то от них шерсть постоянно так и сыпалась. Они и сейчас лежат в сарае скрученные в мешке, и я не знаю, что с ними делать. Они и на пол не годны и, в обще, не куда. Ну а кабарга, это маленький олень очень красивый и шкура, такого песочного цвета, как кофе с молоком, но ценится не сама шкура, она лезет и не кому не нужна, а у кабарги ноги, нижняя часть ног, мех чёрного цвета, длинный и густой, и этот мех, вот он ценится. С ног кусочки меха не такие большие, их соединяют и шьют из них шапки. А ещё местные жители делают из клапанов ножи. У двигателя есть клапан, тракторные клапана, такие большие и они сделанные из высокоуглеродистой стали, их там, в кузнице нагревают, долбят и делают ножи, а ручку делают из ножки кабарги, заливают эпоксидной смолой, она застывает, копытце красят чёрной краской, да и оно по себе копытце красивое. И вот как ловят эту кабаргу. Из тоненького тросика на тропинке делают петлю, где они там ходят на водопой, или ещё куда-нибудь. И вот там петлю ставят, а кабарга идёт и попадает в эту петлю. Петля затягивается, и она не может деваться не вперёд, не назад, потому что петля, привязанная к дереву или ещё к чему-нибудь. Потому что это же тебе не Якутия, где нет ни деревьев, нечего там, тундра и тундра. В Более, там же Урал, рядом Байкал, буряты живут, там тайга, лес. Водятся медведи, водятся и косули и кабарга там. Вот к дереву привяжут петлю, и кабарга попадёт в неё и вот она стоит бедная, а охотник приходит, и у неё, говорит, такие огромные слёзы текут. Они её стукнуть по голове чем-нибудь, какой-нибудь кувалдой или может быть стреляют в неё, этого я не знаю. В общем, вот так вот. А вот в Якутии мало живности, вот только собаки там, собак этих едят. Слава богу, что мы спасли этих собак, ни кто их не съел. А в посёлке, не знаю, есть ли там кинотеатр, в кинотеатр я не ходил, но всё-таки какое-то разнообразие. Всё-таки семь месяцев эта кухня, балок, где спишь, баня и всё и одни и те же ребята. Так как я был не первый раз в артели, и вот когда я мылся в бане, ребята стали подтрунивать, вот ты приехал, чтобы из дома удрать, а я говорю, какой из дома удрать на старости лет, с дуру, помчался в эту артель и я уже третий раз и знаю, что это такое, а всё-таки помчался. На плече у меня наколка, эмблема В.Д.В и буквами внизу написании ВД.В, они спрашивают, ты что с парашютом прыгал? И в В.Д.В служил? ну а я отвечаю, да. И что я не первый раз и что я повар, потому что там сварщиков и шоферов, электриков, как не резанных собак, а поваров там нет. Поэтому, так же как и я, раньше к повару поближе, потому что, есть такая пословица, держись подальше от начальства, поближе к кухне. И вот как-то так, там меня за это за уважали. Иной раз я думаю, надоела мне эта кухня, вроде я всё приготовил. Тут приезжал на КрАЗе водитель за обедом, и я этот обед помогал ставить в кузов эти бачки, чтобы отвести их на участок, потому что не все приходили в столовую, только завтракать и ужинать, а обедали прямо там на участке. Там где пушки у них, которые размывают мачмалу, мастерские. Я говорю водителю, дайка я съезжу, говорю ему, у меня первый класс и я всегда был водителем и инструктором, даже, когда-то и преподавателем правил дорожного движения и мотто части. Он мне разрешал сесть за руль КрАЗа, и я ехал, значит, машины там все новые колёса огромные, потому что там бездорожье, никакого асфальта там нет, конечно. Вот едешь вперевалку потихонечку, привозишь, ребята рады. Снимают эти бачки со щами и кашей, и я был доволен. Я вспоминал, когда я был в армии на уборке, то у меня, по сравнению с этим КрАЗом, была машина ЗИЛ-164, Захар её звали в простонародье, она, конечно, была маленькой, как лилипут. И вот я ездил на этом Захаре, возил свёклу, ну это потом, а зерно в Волгоградской области, то у меня машина ехала 60 км. и, вроде, дорога хорошая, а она как бы во что-то упиралась и быстрее не ехала. Однажды, я обедал, шофера в основном спрашивают, у кого какие недостатки, и они на всеобщее обозрение выносят. Кто-то сталкивался с такими недостатками в машине, и они подсказывали, как их устранить. И как-то решалась эта задачка. Я им говорю, вот у меня машина 60км. и больше не едет, ну и там один, со Ступина парень был, про которого я рассказывал раньше, что он был такой весёлый, и он на гражданке работал на ЗИЛУ и он все эти нюансы знал или они случались у него. Он говорит, у тебя воздушного фильтра крышка опустилась ниже и воздуха не хватает, поэтому она, возможно, и едет ели, ели. А перед тем как это спросить, я однажды, так, от злости, надавил на газ, что у меня двигатель застучал. Что это такое застучал двигатель, это провернулся вкладыш. Коленный вал, к нему присоединяются шатуны на подшипниках, а подшипники бывают качения и скольжения. Качение, это шарики подшипники или игольчатые подшипники, а скольжения, это туда вкладыши вставляются и покрыты они баббитом. И вот этот вкладыш провернулся у меня на коленном валу и застучал, потому что я, включил вторую передачу и нажал здорово на газ. И я даже обрадовался. Говорю себе, надо мне двигатель перебрать, может быть у меня из-за этого и скорость не развивается, может клапана затянутые. Потом всё разобрал, значит, всё перебрал, вкладыши заменил, сел, и у меня опять машина не едет. Мне стало обидно, что я напрасно трудился. Тот парень, который со Ступина говорит, вот у тебя фильтр, и я тут же бросил обед, помчался, точно, смотрю, что крышка воздушного фильтра немного провалилась, я подложил гаечки, крышка у фильтра поднялась. Я завёл, поехал и очень обрадовался, машина тянет себе здорово. И ещё на целине был такой случай и опять он мне подсказал. У меня полетел редуктор заднего моста, полетела планетарка, болты срезало, и я поставил свою машину на территории М.Т.С. Это, где ремонтируют трактора, как мастерская такая. И вот там загнали её, грязь, осень, запчасти там кругом валялись в грязи. Я отвёрткой их расковырял, почистил. И вот я один открутил полуоси, потом подлез под машину, открутил редуктор, у заднего моста большой и тяжёлый редуктор, я его снял. Посмотрел, планитарку срезало, заменил её. И. когда я снова поставил на место редуктор, закрутил полуоси, завёл машину, а машина долго стояла, и я завёл её с трудом. Потому что была осень, было холодно, и горячей воды не было. Пришлось в радиатор залить холодной воды, поэтому я, немного помучался, но всё- же завёл двигатель. И, когда я включил первую скорость, то машина поехала назад, а когда включаю заднюю скорость, она едет вперёд. У неё получилось четыре скорости назад и одна вперёд. И вот я езжу туда, сюда по площади перед боксами, где стоят трактора и их ремонтируют. И вот я по этой площади поездил, взад, вперед и понял, что, что-то не то и пошёл к ребятам, которые стояли у ворот и наблюдали за мной. Говорю, что же у меня такое случилось? А они мне говорят, мы в тракторах разбираемся, а в машинах нет. Ну, я бросил эту машину к черту, слил воду и пошёл в часть. И вот опять он мне помог, он мне объяснил, что планитарку я поставил не с той стороны в самом редукторе. Тогда я говорю, а что же мне делать? Опять разбирать? А он говорит, нет зачем, ты полуоси открути у машины, редуктор освободится, а потом его переверни, пускай у тебя заливная пробка, куда масло заливается, будет внизу, ничего страшного. Нам доехать до станции и там погрузиться и с твоим редуктором ничего не случится без смазки. Я послушался его совета, перевернул редуктор, но ездить на ней уже не стал. И вот командир взвода, которого прислали с гражданки, что я не черта нечего не делаю, а жду отъезда, и что меня обрабатывают. А ребята говорят, что ты на него кричишь, он четвёртый год служит, а ты всё на него кричишь. А тут и правда, может, недели две прошло и нам уже грузиться, правда, были слухи, что нас ещё куда-нибудь перешлют работать. И мы шутили, нам день продержаться и ночь простоять. И тут пришёл приказ, нам грузиться и ехать домой, в Прибалтику, Литву, и там мы сдавали машины. А потом я уже приехал в свою часть и оттуда уже уехал домой, на совсем. А здесь в Якутии, конечно, все машины новые, бензиновых двигателей, я уже говорил, до этого, нет, все дизеля. Ещё я хочу рассказать про американский трактор, который жёлтого цвета. На нашем участке, видно, золото было, в руде золота было много. Съёмка золота была хорошей, и чтобы ещё больше увеличить съёмку золота этого, к нам прислали с другого участка трактор американский. И это был огромный трактор, с огромным ножом впереди, плавающий, нож, который сам регулируется. Можно было в сапогах по этой мачмале дойти до этого трактора, залезть в кабину, там сапоги эти снять, поставить в уголок, одеть тапочки. Там даже чистота была такая необыкновенная, даже умывальник был и место, где можно было отдохнуть. Вот такие трактора делают американцы. С нашими, конечно, тракторами не сравнить. Мне давно ещё рассказывали, в социалистических зарубежных странах, провинившегося водителя, заставляли работать на русских КрАЗах и Мазах, потому что они были не удобные для водителей. Деревянные кабины, продуваемые, или железные, где двери неплотно закрываются, жесткое сиденье и не было гидравлического усилителя руля, тормозов, сцепления. Жесткие амортизаторы. Я рассказывал, про Чехославацскую грузовую машину шкода, которая была, как легковая машина, я видел её на Урале. Когда наступили стабильные холода, незначительные, конечно, то артель стала готовиться уже к зиме. Чтобы не разморозились трубы, двигатели, которые качают воду для пушек. Все готовились, а я, конечно, всех кормил. Потом нам выдали деньги и мы стали готовиться к отъезду. Уехали с участка и стали жить в общежитии. Там мне попалась гитара, которая была так хорошо настроенная, и я стал песни петь ребятам и себе, в основном себе, а ребята слушали, им очень понравилось. Потом я уже лёг спать, пришёл ко мне один парень, тот водитель, с которым я на КрАЗе ездил, он тоже слушал песни, а тут пришёл вечером и говорит, у нас там маленькое застолье, иди нам поиграй. Когда я работал на участке поваром, то старожилы, старатели, сказали, что у нас каждый год на улице стоит бочка с квасом. Привезли деревянную бочку, я её помыл в озере, рядом озеро было. Бочка была вся рассохнувшаяся, и мне пришлось продержать её в воде несколько дней. Потом я её вытащил и поставил около входа в столовую в тень. Туда набросал хлеба, и налил, кипячённой, воды, добавил туда песок сахарный, потому что, там, на участке, не только выпечка нужна, выпекать пирожки, но и каждый год, там делали квас. Бочка стояла на улице, и каждый подходил, черпал и пил этот квас, как бы традиция такая была. Но я переборщил песочку и даже добавил дрожжей и, помню, получилась брага, даже. Какой-то начальник приехал и попробовал, эту брагу. И говорит, что это за квас, вылить его, мол, пьяные ходят. Но потом никто не чего не вылил, так как этот начальник уехал, и квас весь допили. Но потом я уже дрожжей не добавлял и песку сыпал меньше. Мне привезли круглую сетку, я её вставил в бочку, сетка опускалась вниз, чтобы хлебные крошки на поверхности кваса не плавали и все с удовольствием черпали и пили холодный квас. Я был на улице, видно, разделывал тушу, и приходит малый, к этой бочке с квасом, модный такой. А был он бульдозеристом и жил в посёлке. У него золотая, крупная цепочка, для форса на пузе, такая от часов, торчит из кармана, как при царе носили, и мне говорит, вот если у меня живот заболит, смотри. И вот когда меня приглашал водитель играть на гитаре, а я ему говорю, а вот этот малый там будет, Петька или Серёжка, не помню. Да будет. Нет, тогда я не пойду. Потому что я обиделся на него. А ещё там был случай. Я же всё же механик, но не кому про это не признавался, что я работал механиком, знаю трактора и машины. Вроде повар я и повар, а то как я наварю, плохо или хорошо, а всё равно скажут, вот он не повар, по этому у него так и не получается, как нужно. Поэтому я не кому и не говорил. Тут приехал один тракторист, стал обедать, но трактор он не глушил, вот, и вот этот механик, который меня агитировал поехать на другой участок, на зиму, заработать денег, вот он ему и говорит, а почему ты не глушишь свой трактор? Бульдозерист начал ему объяснять, чтобы его завести, этот трактор, нужно сначала завести пускач, а для этого накачать бензин, потом от пускача завести двигатель и это обойдется дороже, даже нежели я его заглушу. В общем, они заспорили, а механик и говорит, ты это всё Игорю расскажи, он повар и не чего не понимает, но я промолчал, что я всё это понимаю и на стороне этого тракториста. А когда механик ушёл, я ему сказал, что я на твоей стороне. Ты прав, во первых заводка холодного двигателя, износ трущихся деталей, во вторых, правильно, тратится бензин, при заводке пускача, и в обще, в деревнях раньше, как заведут весной и всё лето они не останавливаются, работают. А зимой их перебирают. Чтобы улететь на самолёте, нужно было купить билет. Я пошёл в кассу, там столько народа, и я думаю, ну вот эти улетят и я, значит, куплю билет, а там с другие приезжают старатели, с других участков, потому что всё-таки конец сезона и все уезжают домой. И я понял, что не куплю билета, тогда я пошёл к своей Татьяне, в общежитии я жил уже дней пять. Сначала не могли улететь, потому что здесь не погода, потом не могли улететь, потому что Москва не принимает, а потом всё распогодилось, народа много, билет не достать. Я пошёл к Татьяне, нашёл её домик, там видно было какое-то застолье, она весёленькая вышла, довольная. Ну как я раньше говорил, она такая росла, красивая девушка, и, в обще-то, я с ней мирно жил и выручал, прикрывал, когда она пьяная была, Петька как раз, смотрю из-за плеча выглядывает, я говорю Татьяна, мне нужно билет купить, не могу улететь. Она говорит, ой, как ты оброс, какой ты страшный сделался, такой обросший сделался, ну ладно я тогда скажу сейчас мужу сестры моей. Он в аэропорту работает водителем, заправляет керосином самолёты, он тебе билет достанет. Взяли у меня паспорт, и вмести мы пошли, он зашёл с другой стороны, смотрю там окна большие, где кассирша сидит, всё видно. Вот он зашёл, паспорт положил, и что-то ей говорит. Она паспорт отложила в сторонку. Я целый день прождал, к вечеру смотрю, всех с аэропорта выгоняют. Когда все ушли из зала, я стался один, подхожу к окну кассы и говорю, а мне билет будет? Она отвечает, не волнуйся, иди ночевать, а утром мы тебе всё сделаем. И я довольный пошёл домой. Я достал билет и мы с двумя ребятами, с которыми я работал. Один, из которых, был чемпион Якутии. И мы опять полетели на самолёте два часа до города Якутска, опять пролетали вдоль этой речки Лены, также смотрел на эти корабли. То тогда я летел в какую-то не известность, а сейчас я летел уже домой. Когда мы приземлились, в Якутске, было тепло, а когда мы улетали из посёлка Кулар, то уже холодно было, я был в перчатках, шапке зимней, и вот я снял перчатки и положил их на колесо самолёта, и мы пошли в здание аэропорта. Я остался охранять вещи, а ребята пошли за билетами. Со мной остался спортсмен, его встречала невеста и вот он говорит, показывая на меня, вот наш повар. Но так как я повар не по призванию, то меня покоробило от этих слов, повар, вот если бы он сказал, вот это наш механик, я бы, конечно, гордился этой работой. Ну а он думал, что механиков и шоферов полно, а вот повара такая престижная работа, не каждый сможет. А потом пришли ребята принесли билеты, билет до Москвы был только один, а так как они летят дальше на юг, на Украину в частности, то они отдали мне этот билет и я сел в самолёт и полетел. Лететь от туда часов, наверное, семь из Якутска до Москвы. Когда я прилетел в Москву, было время, примерно, одиннадцать часов вечера. И я думаю, как же я буду добираться. И так мне хотелось попасть домой, вот именно ночью этой, такое было у меня сексуальное желание, что я даже, думаю, не буду я ждать утра. Когда я летел в самолёте, то сосед по креслу, мне сказал, что можно до железнодорожного вокзала доехать на такси, а там на электричку на последнюю, может быть успеешь. Я выхожу, никакого такси нет, и уже было поздно и я, думаю, что на последнюю электричку, которая отходит от Казанского вокзала, я не попаду и мне нужно эту электричку догнать, в Выхино, где-нибудь. А тут частники стоят, у них машина, жигули, я подхожу, сорок рублей стоит, чтобы догнать эту электричку, я начал торговаться, договорились за 35 рублей. А сорок рублей это день работы в старательской артели. Так нужно быстрей довести меня, да ещё ночь, поэтому заломили такую цену. Они сели вдвоём впереди, сначала они хотели меня вперёд посадить, но я сел на задние сиденье, и они, сначала, по переживали, а потом успокоились. И получается, что они боялись меня, когда мы ехали, а я их. Потому что, когда мы поехали по пустынному шоссе, был кругом лес. И вот мы едим, а я про себя, думаю, у меня ножик маленький, мало ли, и я коротко под стриженный, чуть ли не лысый, оброс бородой, тем более с Якутска самолёт прилетел, и наверное, думают, тюремщик какой-нибудь. Я сижу на заднем сиденье и сумку прижимаю к себе, деньги у меня всё-таки, незначительные, конечно, но всё-таки. Они закурили душистые сигареты, а я достал свои самопальные, такие вонючие сигареты, и тоже закурил. Они думаю, ну вот едет какой-то там богатый, а тюремщик, наверное. И, в общем, мы успели на эту последнюю электричку, и я им дал, договорились на 35 рублей, но я так обрадовался, что меня довезли, и что меня не ограбили, отдал им сорок рублей. И стал ждать электричку. Пришла последняя электричка, и я уже был дома, в этот день уже был дома. И вот, когда я ехал в электричке, и уже подъезжая к своей станции, семь месяцев, это тебе не три года, которые я провёл в армии. Всё-таки большой срок, и вот я один и уехал чёрт куда, в Арктику, возвращаюсь и вот уже осталось немножко, несколько станций и я уже приеду на свою станцию. Мне вспомнилась песня армейская, которую мы когда-то пели в курилке. Курилка это такое большое помещение, там умывальники стоят, когда все после зарядки, прибегают взмыленные, окунаются по пояс под краны в эти умывальники и умываются, там и стираются, там и на гитаре бренчат. Потому что в самой казарме, в кубрике или ленинской комнате нужно ходить застёгнутыми при параде, а в этой курилке уже можно раздеться, можно даже в тапочках приходить. Мы там сидели, пели и я всё время удивлялся над такими словами из этой песни и я и размышлял, А ты об этом может быть не знала, когда я камнем падал до земли, а может быть к другому прижималась и слезы по лицу красивому текли. Но верь не долго служба будет длиться и вот увижу я знакомый мне вокзал, и, пряча взгляд в бесстыжие ресницы, пройдешь ты мимо опустив глаза. И вот я размышлял над этой песней, откуда она могла знать, что я камнем падал до земли, и, причём тут слёзы по лицу красивому текли. Ну, мы пели такую песню, и она нам нравилась, такая десантная, камнем до земли. Сейчас я хочу уточнить, что такое Волга, это машина легковая, такие машины были только у директоров заводов, у первого секретаря горкома партии и других чиновников, высшего ранга. Был также персональный водитель, и эта машина на которых он их возил. Пришла, однажды в артель разнарядка, такая одна машина, которая стоила очень дорого, примерно 10, 11 тысяч, а у старателей по 40 тысяч было, они могли четыре Волги купить, но просто, в то время, машин не было, и никаких машин не продавалось. В артели была такая суета, думали, кому достанется эта машина. А вот, когда я был в Грузии, в обще, она входила при социализме в состав С.С.С.Р Грузия, то грузины и все союзные республики, жили богаче, чем россияне. Что Прибалтику взять, что в частности Грузию, там заводов не было, одна торговля была. Государству подоходный налог они не платили. И вот в Грузии есть город Кутаиси, где я был, там есть скала, где по преданию был прикован Прометей и там есть завод, который выпускал машины, грузовые с большим кузовом, а двигатель был очень слабенький и все они были плохо сделанные. Когда я ехал с экскурсией по городу Кутаиси, то женщина экскурсовод объясняла про весь город, где что находиться. А вот завод, который выпускает машины, а я ей говорю на весь автобус, у нас есть пословица: не боюсь я волка, не боюсь я рыси, а боюсь, машины завода Кутаиси, но она промолчала. В основном на этом заводе работали русские, которые жили в Грузии, а сами грузины все они занимались торговлей. Были всегда при деньгах. И вот у нас в России ходила такая поговорка. И вот Грузин говорил своему сыну, если ты будишь плохо учиться, я куплю тебе белую Волгу, а если будешь хорошо, я куплю тебе чёрную Волгу. Мы Россияне завидовали их нему уровню жизни, хорошей завистью. Молодцы, умеют делать деньги, живут богато. Дома у них огромные, особняки там, каменные, двух этажные. Вот, помню, мы ехали на автобусе по городу, дом стоит вдалеке, а перед домом клубника растёт, целая плантация. У них не было деревянных заборов, все ограждения, ворота и калитка, всё железное. И так, в основном живут все грузины. А ещё хочу уточнить, я всё поселок Кулар, да Кулар, где старательская артель, общежитие, магазины, клуб, а если точно, аэродром был от Кулара примерно, остановка одна или две на автобусе, и там есть поселок Северный. И вот в этом посёлке Северном, как раз Татьяна жила. И, когда я доставал эти билеты, то мы были там до вечера, часов до восьми, толкались, всё хотели купить билеты, а билетов нет, а потом всех выгоняли, здание закрывалось, и мы садились на автобус и одну остановку ехали до Кулара. Поселок Северный я даже его и не видел, не знаю какой он, не куда я не ходил, кроме аэропорта этого. Но знаю, что там река протекает, я её вдалеке видел, и она уже была покрыта льдом. И один парень, который летел со мной в самолёте, он из поселка Северный, рассказывал, что он ездит бронировать квартиру, свою квартиру куда-то на Украину. А здесь живет он уже лет пять, наверное, и вот он рассказывал, что летом они ловят рыбу сетью, им разрешено ловить сетью. У него лодка и два мотора, а зимой они делают прорубь в одном месте и делают прорубь в другом месте и пропускают сеть, но сеть там, конечно, определённой длины, не какая-нибудь огромная сеть. Метров двадцать разрешалось такой сетью ловить. И в основном, они ловили Корюшку. Корюшку я ел, меня угощали, это вот такая крупная рыба, примерно, на две ладони, с маленькой головкой, очень вкусная. Я её копчёную ел. Есть копчение холодное, а есть горячее. Это была, наверное, холодного копчения. К ней был прилеплен лавровый листик, корица какая-то, брюшко у неё было открытое немножко, где были пряности, потому что её сначала замачивали в солёном рассоле с пряностями, а потом коптили эту рыбу, которой меня угощали. И мне рассказывали, как её коптят, ставят бочку железную, а по кругу внутри бочки, находятся крючки, куда подвешивают рыбу. А к этой бочке подведена труба примерно, метров десять. Труба идёт по земле, вот, в начале трубы делается яма и разжигается костёр, жгут опилки, дрова пахучие и вот дым идет по этой трубе, вверх, вверх, потому что она немножко с наклоном, вернее с подъёмом, дым поднимается и проходит через бочку, где уже весит рыба в несколько рядов. Сам-то я, конечно, горожанин, хотя у нас и город небольшой. Когда я сам был маленький, то мы жили, как в деревне, у нас даже корова была. И соседка, которая жила на нашей улице, мне рассказывала, что около нашего дома был монастырь действующий, и там жили монахи, мужской был монастырь, и они через монастырскую стену, каменную, перелазили и бегали по своим делам. И ещё она рассказывала, что за нашими домами было гречневое поле. А рядом с моим домом, стоит каменный двухэтажный дом, который построил пасечник, и у него была пассика, пчёлы летали на это гречневое поле. И вот он мёд продавал и построил в этот двухэтажный каменный дом, а сам он там не жил в этом доме, а жил рядом. Дом сдавал генералу. Потом произошла революция в 1917 году и его оттуда вытурили, а дом заселили, разделили на маленькие комнатёнки и там жили простые люди, на первом и втором этаже. Он же двухэтажный, первый этаж был полу- подвальный, видно, там жила когда-то прислуга, а вот этот генерал жил наверху. А потом этот дом треснул, хотя он был и каменный, с толстыми стенами. Фундамент, наверно, был плохой, и дом просел, и людей оттуда выселили. А сейчас его отдали церкви, они его восстановили, стянули стяжками, потому что они всегда строили добротно. Сейчас на этом доме висит табличка, что его построил зажиточный крестьянин до революции. Моя улица до революции называлась Боярской, и все дома были построены богатыми людьми. Мой дом был построен адвокатом, а дальше дом двухэтажный земского врача, а после революции всех владельцев повыгоняли из их домов. И вот я опять повторяюсь, что я всё-таки городской житель, и вот, когда я ездил вот в эти всякие артели, то я немножко учился крестьянскому труду. Когда я был в Балее, второй раз, я же был там шнырём, топил печки, и в мою обязанность входило кормить свиней и кур. Там был огромный сарай, добротный сделанный из больших брёвен, светлый, большой, и там жили свиньи, а над ними были сделанные насесты, где сидели куры. Рядом был маленький сарайчик, где хранился комбикорм, а на улице, во дворе, ну какой там двор, поле не огороженное. В общем, недалеко стояли деревянные, длинные корыта и я наливал воды, сыпал комбикорм, мешал, и свиньи выбегали и ели этот корм. Эти свиньи были не обыкновенные, они не были белого цвета, видно, были смесь с кабанами, это были светло кофейного с чёрными большими пятнами. Я когда был в Осетии, то там по дорогам тоже ходят такие же свинюшки, свиньи, видно, жители их выпускают, и они пасутся, и их никто не трогает. В Осетии, в горах, где высокогорный, горнолыжный курорт Цей, и вот там по дорогам ходят вот эти свиньи. И так же и здесь, в Балее, такие же цветом свиньи. И была у нас одна свиноматка метра три, примерно, а может быть и больше, с огромными до земли ушами и такими же, как у всех пятнами. И вот эти свиньи поедят корм утром и, потом убегали в сопки и паслись там. Корешки, может быть, ели там, находили мышей, они же всеядные свиньи, а потом приходили к вечеру, я их опять кормил и закрывал. Даже, может быть, утром я их и не кормил, а просто выпускал и они убегали. А кормил их вечером, чтобы они ко мне прибегали. Однажды, погибла курица, ну смотрю, валяется курица. В артели старатели были разные, были и крестьянские ребята, они мне говорят, курицу то убери, если свиньи съедят эту курицу, то они потом всех кур пожрут. Ну, я завтра, послезавтра, смотрю, моя курица на чердаке валяется, застывшая такая. На чердаке одного из домов, где как раз была медвежья шкура. Чердаки там не такие как у нас, они не закрываются с двух сторон досками, просто крыша покатая с двух сторон и всё открыто с боков, а у нас весь чердак закрытый, чтобы зимой снег не залетал и дождь не попадал. Даже делают дверку, чтобы можно было туда зайти и раньше на чердаках бельё сушили и складывали старые вещи. В артели справляли праздник, сейчас и не помню, не то первое мая, день весны, не то день победы девятого мая. Застрелили свинюшку, я, правда, не видел, как её застрелили, разделали её, сварили мясо и нас в обед угощали. И мясо было очень вкусное и совсем не жирное и даже пахло травами, потому, что свиньи ходят по лесу, едят корешки и ягоды. Когда я был маленький, то бабушка положит на тарелку кусок вареной жирной свинины и говорит, попробуй вкусно, вкусно, а я говорю, нет, не хочу сало. А когда я попал в армию, на первый год службы, так нагоняют, разными кроссами упражнениями, то приходишь в столовую, а в армии, не знаю, как сейчас, конечно, а раньше положено солдату выдавать 200 грамм мяса в день. Старички положат себе по постнее мясо, а нам молодёжи, такой кусок 200 гр. Примерно, положат этого сала и оно такое сладкое. И я всё время бабушку вспоминал, вот бабушка меня угощала, а я не верил, что такое сладкое сало. Ну, а потом, когда я стал служить второй и третий год, я уже это сало не ел и даже не хотел, а вкус этого сала такого сладкого, я помню. Рассказ о том, как я был нудистом В 90 годах началась перестройка и все заводы стали разоряться, потому что стала поставка дешёвых вещей из Китая. В армии и милиции денег не платили, на заводах денег не платили. Мы стали заниматься бизнесом. Я стал ездить в Москву и покупать у перекупщика сигареты на Белорусском вокзале и привозить в Коломну. Потом мы с рюкзаками ездили в Рязань за водкой, потому что она там была по 70 рублей, а у нас вообще водки в магазинах не было, и там стояли в очереди, в разных магазинах, потому что выдавали только по десять бутылок в руки. Рюкзак купишь водки и привезёшь сюда. А так как у нас не было торговой палатки, где можно было продавать, то мы выгнали из гаража машину и поставили её около памятника паровозу, потому что там проходило много людей, идущих с работы и на работу, с большого завода, где делают тепловозы. У двери машины открыли окно, поставили стол и стали продавать сигареты, а я тайком стал продавать водку. Лена мне говорит, ты только продавай по одной бутылке, потому что, в то время, ещё было запрещено законом частным лицам продавать водку. Водку только продавали магазины, которые принадлежали государству. А сигареты можно было продавать, потому что у нас была лицензия. Я говорю, ладно, ладно. И тут подошла женщина и купила у меня одну бутылку за 200 рублей, потом она говорит, а есть ли у вас ещё одна бутылка? Я пожадничал и говорю, да есть, ну и дал ей ещё одну бутылку. Она мне дала деньги, а потом предъявила удостоверение милиционера. Мы сразу со стола сняли сигареты и закрыли окно, и сидим, и думаем, что делать, а они снаружи остались. Народ весь разошёлся, который покупал у нас сигареты, а они остались, молодой парень и девчонка. Вот эти, которые из милиции. Лена мне и говорит, чего ты сидишь, давай иди домой, попей чаю, а потом вечером придёшь. Я открыл дверь и вышел, а когда я отошёл от машины, то потом Лена мне рассказывала, значит, женщина милиционер говорит, он же с мечеными деньгами уходит. Видно, у них были, меченые, деньги и они хотели нас подловить и на нас в суд подать. Этот парень молодой догоняет меня, а я ему говорю, я пойду по своим делам, я оставил вам, вот машина, права отдал свои, что вы хотите, куда я денусь, я приду. Зашёл я за дом, сел в трамвай и уехал домой. Чаю попил дома. Стало темнеть. Это было зимой, вернее ранней весной, снег ещё лежал, и было холодно. И, когда стемнело, я сел в трамвай, подъезжаю к этой остановке, где стояла моя машина. У меня была легковая машина, запорожец голубого цвета, её видно издалека на белом снегу. Стол уже был привязан к багажнику на крыше, я подошёл, Лена сидит в машине. Я открываю дверь, и она говорит, поехали быстрее, пока никого нет. Я, думаю, как бы машина не подвела, но она завелась быстро, мы развернулись и уехали. Приехали домой и водку спрятали в погреб, так как права остались у милиционеров. И вот после всех этих переживаний и приключений мы сидели и пили чай на кухне, то она рассказала мне, как эти милиционеры стояли возле машины и тряслись от холода. Потом подъехал милицейский Уазик, милиционеры стали требовать, чтобы я открыла им машину, а я отвечала, и не подумаю. Тогда, они сели в милицейскую машину и стали ждать. Через некоторое время они уехали. Я быстренько вышла из машины закинула стол на крышу и привязала его к багажнику. И стала ждать, когда ты придёшь. Но я видела, что они несколько раз проезжая мимо, приостанавливались, смотрели и уезжали. И я представляю, какой у них был шок, когда они в очередной раз подъехали, ни машины, ни меченых денег. Потом Ельцин издал указ, что можно и водку продавать частным лицам и настало такое время, когда наступила настоящая демократия, образовался рынок и государственных магазинов уже не стало. И мне потом уже и права отдали. Мы сняли в аренду киоск, где раньше государство продавали газеты и журналы союз печать. Киоск был весь стеклянный и стоял он в сквере, в старом городе, где был памятник Ленину. И сейчас этот памятник Ленину есть. И однажды, около памятника Ленину, собрались коммунисты и пенсионеры, потому что не кому не платили, даже пенсионерам не платили пенсию, денег нет, есть нечего. Моя сестра работала на трёх работах, и то ей денег не хватало на еду, концы с концами ели сводила. А у нас денег было полно, мы же продавали, деньги нам давали. Потом ехали в Москву за товаром, потом опять продавали и деньги у нас крутились, и деньги у нас были. И вот, эти коммунисты, пенсионеры там стоят, и я, думаю, пойду, послушаю, что они там говорят. Подошёл и слышу, они говорят, вот палатка стоит, спекулянты, пойдём и перевернём эту палатку. Я подумал, О! так много народа и правда, пойдут и перевернут, ну правда нашу палатку никто не перевернул. И вот, в смутное время, появились рекетёры. Рекитёры это те, которые собирали деньги, как бы дань. Они приходили к торговым палаткам и говорили, мы вас будем охранять, как бы крыша, а вы нам платите деньги. Мы деньги не стали платить и потихоньку торговали. Потом скопили денег и купили уже железную палатку большую и поставили её в Голутвине. Голутвин это как раз около двух вокзалов и стали там торговать. Там тоже рекетёрам мы не платили. Нас там поджигали, палатка была бронированная и только была одна дырочка для ключа, чтобы открыть дверь. И туда, в эту дырочку, наверно, через шланг налили бензин и подожгли, но у нас обгорела, только, одна дверь, немножко обгорела. И так мы два года торговали, с Леной ездили. Сначала мы в Москве сигареты в табачных киосках перекупали, а потом уже склад нашли по объявлению. У ребят на этом складе были коробки с разными сортами сигарет, а уже мы, как мелкие предприниматели, приезжали к ним и брали, одну коробку таких сигарет, одну коробку других сигарет, вот. Сначала мы на тележке возили, а потом и на машине. В коробке помещалось по 500 пачек сигарет и коробки были большого объёма. И коробок мы уже брали больше, потому что понемножку богатели. И вот, так два года мы торговали, пока нас не стали давить крупные предприниматели, которые заключали поставку непосредственно, с табачными заводами и привозили товар крупными партиями, а так же с заводами, которую выпускают водку, и так же другие продовольственные товары. Появилось много торговых палаток. и даже было такое положение, когда, например, твоя палатка стоит в первом ряду, а другая палатка во втором ряду, где не ходит народ или меньше, то там у тебя меньше покупают товар, нежели, у тебя стоит палатка на ходовом месте. Даже от этого зависело. Ещё была страшная инфляция, деньги обесценивались очень быстро. Если мы продавали товар, например, по одной цене, а потом ехали в Москву на склады, то покупали по этой же цене, по которой и продавали, так что особенной прибыли не было. Моя бабушка была купчихой, когда жила при царе, а когда я был маленький, мы- то жили уже при социализме, и всё было государственное и мне было любопытно, как они жили, и торговали при царе. Я спрашивал у бабушки, а как же ты и отчего у тебя доход получался. И она мне объясняла, что она ездила на склады, и покупала, к примеру, мешок пшена, мешок гречки за десять рублей каждый мешок, а продавала в розницу, в своём магазинчике за одиннадцать рублей и вот на этот рубль мы и жили. А когда социализм вот этот закончился, в 90-х годах, то всем было как-то странно, и обзывали продавцов, которые были владельцами палаток, спекулянтами. Потому что они не чего не производят, а продают и вот они спекулируют, набавляют цену. Но потом всё это стало входить в норму и люди стали привыкать к капитализму. Образовались уже большие частные магазины, появилось много продуктов, одежды. Палатки стали потихоньку сносить и стали на их месте строить большие магазины. В 1994 году я поехал в санаторий города Геленджик, и в свободное время, от процедур, стал там ходить по берегу, где находились лагеря и турбазы. Я зашёл в один пионерский лагерь, ну пионерских лагерей уже не было, а были уже оздоровительные лагеря. Потому что уже не было пионерской организации и пионеров. Договорился, что нас возьмут туда на работу. Потом я через месяц приехал домой, и с агитировал всех, поехать работать на море. Мы закрыли палатку и поехали в Геленджик Лена, Маринка и Я. Приехали, а лагерь этот продали, в котором я договорился. Мы закручинились, вот тебе ехали, и приехали. А нам говорят, что вы кручинитесь, вот рядом есть тоже оздоровительный лагерь, бывшей пионерский лагерь, Рассвет, ну, примерно, один, полтора километра, отсюда есть такой лагерь. Мы приходим туда, в лагерь, а там как раз директор. Заходим к нему, и я говорю, что мы приехали из под Москвы. А он отвечает, я Москвичей не беру на работу. Говорю, почему? Не, не, не Москвичей не беру. А я отвечаю, я не с Москвы самой, хотя и знал, что Москвичи такие противные, их нигде не берут. Я говорю, что я с Коломны, ну во общем, ели уговорил, что эта Коломна далеко от Москвы и сами мы Москвичей не любим. Когда негде не было товаров при социализме, то все ездили в Москву за продуктами и нас там обзывали мешочниками, вот мешочники понаехали! Потому, что в наших магазинах нечего не было, а были продукты только в Москве и, может быть, Ленинграде. Продавали мясо, колбасу и разные фрукты: персики, ананасы, апельсины, бананы. А по всей стране нечего не было и все ездили в Москву с Рязани и других разных городов. Садились в электричку и ехали закупать продукты. Было начало лета, ещё заезда не было и лагерь готовили к заезду ребят. Это были дети учителей Краснодарского края, и лагерь этот сохранился, потому что его финансировало государство, а все остальные турбазы и лагеря, которые были от заводов, их продали, потому что заводы разорились. Меня взяли физруком, а Лену с Маринкой взяли дворниками. Я там восстанавливал спортивные приспособления для детей, а они готовили лагерь, умывальник делали, плитку меняли. Потом приехали дети, мы втянулись в работу и работа нам нравилась. Я, однажды, случайно узнал, что здесь есть нудисты, которые голышом загорают, и я, думаю, как бы мне разузнать, где они находятся. И вот, однажды, я сел в автобус и поехал в Дивноморское, это пригород Геленджика. Вышел я из автобуса и пошёл к морю. Вышел к морю и встретил мужчину и спросил, где тут нудисты загорают? А дикий пляж то, ага это налево. Пошёл я налево вдоль моря, иду, там скалы стали появляться и с них капает вода, а внизу плиты и тоже все мокрые. Я прошёл дальше, и думаю, наверно, только здесь нудисты могут загорать в таком плохом месте. Потом посмотрел, некого нет, ни каких нудистов. Я, значит, вернулся назад, а тут пляж. Подхожу к пляжу, мне было как-то совестно так спрашивать про нудистов и вот, я потихонечку, обходными словами спросил, где такие люди, которые без всего загорают. Мне говорят, а это вот в другую сторону надо идти. Иди вдоль берега, как раз туда и придёшь. И я пошёл вдоль берега и дошёл до турбазы «Факел» она с Севера, она тоже сохранилась, где-то наверху там с правой стороны от моря. Широкая лестница ведёт к морю, где мороженое продают, музыка играет, а рядом скала. Я за скалу зашёл, смотрю, идёт женщина, такая молодая, лет 30 с маленьким ребёночком, лет десять мальчику, совершенно голые оба идут. Осталось шаг ступить им, за скалу зашёл и тут уже город начинается. Потом я понял, что вот эти люди, которые загорают голышом, привыкли ходить без одежды, что уже никого не стесняются и готовы на пляж общественный прийти в голом виде. Я удивился, конечно, потом пошёл дальше. Под ногами галька такая крупная и сколько глаз хватает пляж идёт и вдалеке там где-то люди. Не то они одетые, не то они раздетые, потом я ещё метров двадцать прошёл, скала плоская и такой ровный камень, и там сидит девчонка, значит, загорелая и тоже голышом. И она как статуэтка, такая бронзовая статуэтка, и так это было красиво, она полу сидела на этой скале. Я пошёл дальше. Стоит мужчина лет тридцати и девочка около него, они стоят не по пояс, коленки у них чуть-чуть в воде, девочка она поменьше ростом, и стоит по глубже, и оба голые. Мужчина и эта девчонка оба голые и они разглядывают, какую-то ракушку. Навстречу мне шёл парень весь наколотый, до не узнаваемости. Я увидел краба, краб сидел на камушке, в море, примерно, от берега метров десять, мокрый такой камень и он волнами обмывается и он сидел на этом камне, может быть грелся на солнце. И с этим парнем, который весь в наколках, я разговорился. Оказывается, он был мотоциклист, байкер, и наколки у него были, драконы какие-то и разных цветов. Не только синие, но жёлтые и красные. Он разбежался и хотел поймать этого краба, нырнул, а краб шмыг и ускакал. Вот, этот краб нырнул, а я пошёл дальше. Иду вдоль берега, такая крупная галька, море и везде голые девушки, парни, дети, бабушки и дедушки все загорают, и никто некого не стесняется. Ну, я шёл и шёл слева море, а справой стороны скала высокая такая, метров, наверно, тридцать и там наверху, какие-то растения, потом я выяснил, что это виноградники. Потом я подошёл к ущелью, пошёл посмотреть, что это за ущелье. Посмотрел, тропинки разные идут направо, налево, глубокое такое ущелье идет вверх, и тропинки идут вверх, между кустарниками и деревьями. Когда я поднимался вверх по тропинке, то увидел, что на кустарнике растут красные ягоды, я попробовал, они оказались кисло-сладкими, подниматься было не жарко, от деревьев была тень и дул прохладный ветерок с моря. Когда я поднялся и вышел наверх, там были виноградники, но виноград был ещё не спелый. Потом я спустился вниз и опять пошёл вдоль берега, увидел другое ущелье. Я тоже туда заглянул. И всё дальше, дальше отходил от того места, где много голых людей загорают. Я, подумал, дайка я тоже искупаюсь и позагораю, потому что мы в детстве и в юности ночью же купались голышом. Однажды, мы были в ресторане, и пошли всей кучей, на речку Коломенку, уже было темно, и все гурьбой высыпали и стали купаться голышом. И такое состояние, конечно, хорошее, значит, когда плывёшь, ничего тебе не давит, а когда выйдешь из воды, нет ничего мокрого на тебе. И вот я пошёл в море тоже искупаться голышом. Два метра от берега и жуткая глубина, но на море, конечно, каждый камешек видно. Я поплавал, далеко не отплывал, потом я вышел из воды, сразу растянулся на этих огромных камнях, ну такие камушки, эта галька такая крупная, они такие прожаренные, горячие, и я лежу и, думаю, господи, какая красота! И так я там пробыл целый день, потом оделся, сел на автобус и уехал. Приехал в лагерь и всё рассказал своим, Лене и Маринке, они подивились, да вот есть такое место, давайте я вас туда свожу. Ну, я уже и не помню, возил ли я их туда, а да возил, возил. А потом уже в Геленджике познакомились с мужчиной, который говорит, вот здесь, в самом Геленджике есть пляж нудистов, где тоже загорают голышом, недалеко даже от нашего лагеря. И даже там фотограф ходил. Под конец лета они так загорели голышом, что на теле не было не каких полосок. Потом Маринка, однажды, увидела фотографа, который ходил по берегу, намазалась мазью для тела, окунулась в море, вышла, и на её теле были такие крупные капли воды, и она сделала фотографию обнажённой, с красивым южным загаром и без белых полосок, который оставляет на теле купальник. И на фотографии даже были видны крупные капли воды. Ей было всего 19 лет, и как все нудисты, она так свыклась с красотой загорелого тела, что даже не постеснялась постороннего мужчины. А ещё у нудистов есть пословица, загар это вторая одежда. И у неё в альбоме есть такая фотография. А потом все, конечно, по накупали мыльниц, это такой простой в обращении фотоаппарат, и стали сами себя фотографировать. И потом уже на следующий год, я достал в лагере краску, а может быть и на этот год, и крупными буквами на скале написал, место нудистов. А то бывает, загорают нудисты, а туда придёт, кто-нибудь в плавках и уже люди стесняются. И у нудистов есть правило, в общем, и они ему говорят, ты или раздевайся или уходи отсюда. Если он не раздевается, то он, значит, пришёл полюбопытствовать, они его гонят, а если он разделся, то остаётся. И ещё у нудистов есть статус, если ты полностью загорелый, лёгкий загар, без всяких полосок, то, значит, ты свой человек, то в звании, как бы лейтенанта. Если ты полностью загорелый, тёмный загар, то, как бы в звании генерала. А если ты полностью загорелый, но у тебя белая полоска от плавок, то, значит, ты какой-то бракованный. Где-то загорал, а потом забрёл на этот пляж нудистов, ты не нудист. Вот, когда к Лене приехала сестра Оля и увидела, что мы полностью загорели, без белых полосок, то она захотела за два дня тоже также загореть. Но так не получается, полоски они уже не потемнеют не когда, но это не главное, главное что она обгорела очень. Она сняла с себя и верх и низ, кожа вся нежная, особенно на груди, тут же солнце подхватило, и она обожглась. А вот, когда я с пионерами ходил, на наш пионерский пляж, я же физруком был, и нужно мне на море было водить пионеров, чтобы они купались, а я следил за ними. Я был старшим над четырьмя отрядами и мои вожатые иной раз болели, потому что просто стоять в воде минут сорок, пока купаются дети, холодно и они болеют или, какие-то женские болезни нельзя им купаться. И тогда я за них стоял в воде, и стоять мне было тоже холодно, и ещё нужно было смотреть за детьми, не дай бог, кто-нибудь утонет. Они же балуются. А когда вожатые там по очереди стоят одна в воде, другая на берегу, а я уже как старший тоже наблюдаю стоя на берегу. На берегу я старался в плавках не находиться, а стоял всегда в шортах, чтобы у меня от плавок не было полосок. Потому что тело загорит, а где плавки будет белее кожа. И когда я приду на пляж нудистов, то буду бракованный. И вот, я все лето ходил с детишками на пляж в шортах, а уже когда дети уезжали, в середине августа, то приезжали взрослые, потому что была уже турбаза, и я уже становился дворником, И тогда я утром подметал, урны убирал, и целый день я был свободен. И я шёл на берег моря и потом вдоль берега по Геленджику я шёл через перевал в Дивноморское. В самом Геленджике я не загорал, потому что там залив и море грязное, водоросли, трава, бумажки, иной раз пакеты приплывут, тапочек, кто-нибудь потерял, и вот он болтыхается на волнах. Море какое-то мелкое и вода сальная. И когда переходишь через перевал, заходишь на самый верх, и там открывается такая красота, море, небо и вот это небо с морем сходится, таким же цветом голубым и кругом зелень, сосны. И вот это море голубое, небо и всё это проглядывает сквозь сосны и такая красотища! Спускаешься с этого перевала к морю в ущелье, где течёт ручей с прозрачной горной водой, подходишь к обрыву, где прикреплена лестница к скале, которая сделанная из металлических прутьев, лёгкая такая. Потихонечку спускаешься и держишься за канат, вода течет на тебя с ручья. Когда спустишься к морю, справой стороны в плавках загорают, а налево идёшь, можно уже идти голышом. И вот такой пример, идёшь вдоль моря, справа море, а слева высокая скала и, примерно, между скалой и морем полтора метра, такое расстояние, галька и лежит какая-нибудь девчонка, совершенно голышом, ноги и руки расставила, значит, загорает, шляпой накрыла лицо, а всё загорает у неё. Идешь шик, шик слышно, когда галька шуршит, а она даже не повернётся и полотенцем не прикроется, как лежала, так и лежит, с расставленными ногами, руками. Подходишь к ней и говоришь, здравствуйте, а можно пройти, она шляпу приподнимет, проходи. И вот свою ногу ставишь ей между ног и между рук, стараешься, чтобы на голову не наступить и проходишь. А вокруг не одной души, только ветер шумит. Потому что потом я убедился, что у нудистов так называется, загар это вторая одежда. На этом пляже никто их не обижает, на них не смотрит, такие правила строгие, никто их не оскорбляет. Они все загорелые, красивые и они чувствуют себя красивыми. Мужчины не такие наглые, как они, женщины, я имею в виду. Если я лежу, где-то и шуршит галька, то я отвернусь, полотенцем накроюсь, прошёл человек, и я опять загораю. Приезжают туда, конечно, одни и те же каждый год, свой коллектив. Коля с Азова приехал? Спрашивают. О! Коля, приехал, вон там в волейбол играет, а с Мурманска Любашка приехала? Нет ещё, обещала приехать. В основном, загорают там художники, композиторы, танцоры, врачи. Однажды один милиционер приходил, а чтобы токарь или сварщик, то таких не было. Бывает, они заберутся наверх и подсматривают, там же наверху кустарники и виноградники. Однажды с Краснодара Лена загорала с двумя детьми и ждала, когда муж приедет, он какую-то дома работу выполнял, и вот она с детишками приходила загорать на пляж нудистов. И вот она однажды, я же не замечаю, кто там наверху подсматривает, а она кричит, ей! что ты там смотришь, иди сюда, ложись около меня. И ещё мужчины, стараются, как-то в сторонке загорать, а женщины нет, загорят, сделаются красивыми и вот они ходят вдоль берега, сексуально нагибаются, камушки собирают, и вот, они ходят туда, сюда. Когда я приезжал в Коломну, после нудисткого лета, то первое время обязательно ходил в городскую баню, я помоюсь и попарюсь, а потом по предбаннику, как и все хожу, остываю, и вот я так хожу, у всех после лета, следы от плавок, белые, а у меня нет следов от плавок. И вот я не, помню, однажды, я раздевался или одевался, ну и со мной рядом мужчина молодой, а я ему говорю, а ты, что не замечаешь? У меня нет полосок. А он говорит, а я думал, что у тебя тело такое. Нет, говорю, я на нудистком пляже целое лето загорал. Ну и, конечно, все спрашивают, там вот среди голых девчонок, как у тебя там нечего не колышется. А я говорю, нет, вот, настроишь себя, и нечего не колышется. Однажды был такой случай. Мы с Леной загорали и приходили всегда на одно и тоже место, где в море уходила плита. Эту плиту покрывала вода, примерно, сантиметров на десять и когда идёшь по этой плите в море, то совсем не скользко, потому что она ровная, при ровная и гладкая, и ни сколько она в не водорослях. Её в бурю закидывает, иной раз такими камнями мелкими, и видно, эти камни водоросли счищают и она, поэтому не зелёная, никакая. А вглубь, которая скала уходит, от этой плиты, там, конечно, водоросли и мидии. Мы ныряли и собирали их. А так идёшь по этой плите, она в море уходит метров на двадцать, примерно, и потом подходишь к краю и можно даже нырять. Нырнёшь, подплывешь, по плите пройдёшь к берегу и поэтому мы около этой плиты всё время загорали. Если, конечно, после бури она не закидана камнями, то её не найдёшь. А когда её волны расчищают, то мы там и загорали. Однажды мы с Леной загорали, а с левой стороны парень с девчонкой, в метрах десяти от нас, и тоже были голышом, а я же говорил, что рядом турбаза Факел, на которой люди с крайнего севера отдыхают. И они были на них похожи, такие же, кряжистые, узко- глазые, с чёрными волосами, смоляными такими. И вот они что-то там строят, камушки укладывают, а я Лене говорю, смотри, как она всё время, сексуально нагибается. Нагибается, камушки подкладывает, перекладывает что-то, а Лена говорит, да она что, а ты посмотри, какой у него прибор. Ну ладно посмотрю. А было далеко всё-таки, да я и не обращал на него внимания, но она мне говорит, если они пойдут мимо нас, они тоже ходили как раз к этой плите, то ты посмотри. Там, знаете, друг на друга не кто не смотрит, на нудийских пляжах, конечно, это как-то не тактично, не прилично, но я как и все остальные, может быть, как-то и подсматривают. У меня всегда была соломенная шляпа, и она с дырочками, и вот я её опущу пониже, и получаются у меня дырочки на уровне глаз моих. И так, иной раз на кого-нибудь посмотрю. И когда они мимо нас проходили, они шли такие оба складные, загорелые и взялись за руки, идут, значит, вдоль берега как раз вот к этой плите. Мимо нас проходят, поравнялись, мы стояли как раз загорали, вот, я эту шляпу опустил и смотрю на них. И правда, у него такая забабаха! Я, конечно и в баню ходил и с мужчинами общался, но такого прибора, я не видел, огромного. И ещё на этом месте, вообще весь вот этот нудистов пляж, который идёт от пригорода Дивноморское до Геленджика, вот этот пляж находится там, где скала и море. И вот лучи отражаются от скалы, и поэтому загораешь со всех сторон. И ещё там такая аура, целый день загораешь, а потом нужно еще идти, ведь, дойти до Геленджика. Потом через весь город по берегу тащиться к своему лагерю и нисколько не устаёшь. Вот на нашей речке немножко позагораешь и идёшь весь разбитый, усталый, а там идёшь вдоль берега и можно искупнуться, и дальше пойти. Иной раз идёшь и даже можно голышом идти. А потом прикрылся, где общественные пляжи, потому что на общественных пляжах никто не загорает, голышом, я имею в виду. А то, однажды Лена вздумала загар сплошной свой показать, где-то на краю общественного пляжа, Так ей женщины говорят, что ты трясёшь здесь грудями своими, а вот не смотри те. Я про то хочу сказать, что человек так привыкает к наготе и что он такой полностью загорелый и ему хочется перед кем-то похвастаться. Однажды мы загораем около плиты, которая в море уходит, и увидели наверху скалы, где виноградники, показались четыре фигурки, потом они куда-то исчезли, а потом они на середине скалы появились, и потом около нас, прыг, прыг, прыг. Это были две девчонки и два парня, они были одеты, обнялись и пошли мимо нас. Мы говорим, зачем нам обходить два часа по берегу, когда нам можно также как они, ну и мы полезли на скалу, там была тропинка. Мы там загорали, потому что там было небольшое ущелье и кустарник, что не так опасно. Разница температуры, скалы днём нагреваются от солнца, а ночью они остывают и трескаются. И вот, когда идёшь вдоль берега, то на этой гальке, иной раз, валяются огромные камни. Которые сверху отлетают потихоньку, трескаются, отслаиваются и они скачут, скачут по этой скале. И вот он валяется, иной раз, влетел в гальку, втюхался, что, почти, весь ушёл туда. И потом, если ты не дай бог не доглядел, то вот такой камень, огромный с острыми краями так по голове тебе шмыганёт, что убьёт насмерть. Вот, поэтому мы там загорали, что по середине этой горы или скалы рос какой-то кустарник и если камень начнёт скакать оттуда, сверху, то он задержится на этом кустарнике и не так было опасно. Иной раз я изумлялся, то лежит девчонка, скала и здесь море в метре и она лежит совершенно голая. Там такая красота, и так сливаешься с этой природой, с морем, и что нет ни смерти, ни увечий, ни каких-то болезней, как, будто всё рай один. И поэтому лежат эти девчонки и не боятся, что какой-то камень на них свалиться и пригвоздит их там. И вот мы пошли по тропинке, которая уходила круто вверх, цепляясь за бурьян, с трудом поднялись, почти, до верха, осталось метров шесть до края. Лена впереди, я сзади, а дальше, за кустарником, тропинка резко поворачивала, и мы увидели, огромные, в скалах как бы ступеньки, которые идут по вертикали, вверх. Ступеньки были высотой, примерно, полтора метра и площадкой шириной, примерно, полметра. Мы стали думать, до верха немного, но опасно, а вниз очень круто и долго. Решили подниматься, чтобы подняться на эту ступеньку, нам пришлось, подтягиваться на локтях и постепенно прижимаясь к скале вставать на эту ступеньку. А, когда тропинка повернула, то внизу открылось глубокое ущелье и каменные ступеньки были как раз над этим ущельем, как бы повисли. И тут Лена говорит, я боюсь. А я, хоть и парашютистом был, но высоты боюсь, а она никогда не боялась высоты, и если она говорит, что я боюсь, я подумал, елки-палки, здесь что-то такое ужасное и ноги и руки у меня стали ватные. Она, оказывается, посмотрела вниз, а там бездна. Я взял себя в руки и говорю ей, ты не смотри больше вниз, и смотри не сорвись, а то ты сорвёшься и меня за собой утащишь, и мы оба улетим в пропасть. И вот мы потихоньку вылезли наверх, на коленках отползли от этого обрыва, потому, что не могли встать на ноги, они от страха стали ватными, и так метров пять ещё ползли до памятника. На обрыве стоял памятник морякам. Видно в море, напротив этого обрыва, какой-то корабль погиб, рыболовецкий, потому что на памятнике была табличка с именами и среди них, была фамилия повара с женским именем. Около памятника мы встали и пошли по винограднику. Сорвали штучки две винограда, зеленого, но вкусного, идём и тут сторож с собакой появился, правда собака не лаяла и не кусалась. К нам подбежала, мы остановились, подошёл сторож, а мы говорим, что не за виноградом пришли, нам лишь бы выбраться отсюда, мы заблудились. Он говорит, пойдём те я вас провожу. Ну и пошёл нас проводил. А ещё мы однажды ехали на такси, и таксист рассказал, что у них здесь есть ущелье, в котором много людей погибло. Мы так, думаем, что он как раз про это ущелье рассказал, где мы поднимались. Это был один случай. Второй случай, мы идём опять вдоль берега и вот девчонка прыг, прыг откуда-то сверху, такая полненькая, и побежала вдоль берега. Мы говорим, давай разведаем, что там такое. Видим ступеньки были вырубленные в скале и веревка, как у альпинистов, толстая такая, и вот мы, держась за эту верёвку, пошли по этим ступенька и увидели обрыв, а ещё выше скала. И вот, где этот обрыв на эту скалу, которая выше идёт, перекинуты два бревна и прибиты ступеньки. Я говорю, Лена я туда не полезу, хватит нам и того случая. А там, видно, лагерь какой-то, палатки стоят и чтобы их не беспокоили, они забрались так высоко и там живут себе. По этой лестнице они спускаются и поднимаются, а внизу обрыв страшный. Это был второй случай, когда у нас чуть ли коленки не задрожали. Хочу рассказать ещё такой случай. Иду я из города, купил бутылочку вина, иду довольный, погода хорошая, вдоль моря иду, и так хотелось мне искупаться, но не хотелось плавки мочить. Потом идти в мокрых плавках. И вот подхожу я к нашему пляжу нудистов, который в Геленджике, подхожу, смотрю, две фигурки сидят, девчонки. Подхожу к ним молча, в метрах пяти от них раздеваюсь, а они мне говорят, ты, что другого места не нашёл раздеваться. Я нечего им не отвечаю, разделся, снял с себя всё, показать им, что у меня всё тело загорелое, что я такой же как они нудист, и пошёл в море. Искупался, выхожу и они довольные, увидели, что я нудист, полностью загорелый и говорят, иди к нам, позагорай с нами. Потом, оказалось, что это мама и дочка. Дочке, пускай лет двадцать и маме лет сорок, и выглядят они одинаково. Я достал винца, мы выпили, и они мне говорят, загорай с нами, да мне некогда, я работаю, в лагере, мне нужно идти на работу. Они опечалились. Вот такой был случай. В лагере, где мы работали с Леной, там денег нам не платили совсем, а просто кормили, кормили нас хорошо. Работой нас особенно не утруждали, утром отмёл и целый день свободный, это когда пионеры уезжали, и я из физруков переходил в дворники. Дети уезжали и приезжали взрослые, конечно, они попивали винцо и пустые бутылки выбрасывали в урны, которые стояли около их домиков, и мы собирали эти бутылки. Бутылки наберём, сложим, а потом пойдём, у нас там место одно было, где принимали у нас бутылки. Сдадим и шли покупать конфеты, чтобы вечером чай попить. Однажды мы шли вдоль моря, по дикому пляжу, между Геленджиком и Дивноморское и набрали много бутылок, из под пива. Сложили их в пакеты, а так как тащить нам их не хотелось, то мы их закопали. Нашли ложбинку и в пакетах их туда сложили, а сверху заложили камнями, а потом, думаем, ещё по собираем и всё вместе унесём в рюкзаках. Через несколько дней мы пришли, на это место, нашли его, эти камни приняли, пакеты поднимаем, а там клубок змей. Мы так и отпрянули. Как я уже ранее рассказывал, мы всегда ходили пешком с города Дивноморское в Геленджик вдоль берега. Однажды мы идём, смотрим, над морем висит огромная туча, синяя, пре синяя, а от неё, четыре, как сосульки идут вниз. Потом две сосульки, как шланги протянулись вниз до самого моря. Мы с Леной пошли по быстрей, солнце скрылось, и нам стало тревожно. Нас стал догонять какой-то мужчина. Мы спросили у него, показывая на тучу, что это такое? Он сказал, что это торнадо и если оно пойдёт на нас, то может разбить о скалы. Мы шли мимо скал, высотой, примерно, с девяти этажный дом. Одна из сосулек, уходящая в море, стала быстро приближаться к нам. Мужчина побежал и мы за ним. А в море, рядом с этим смерчем, находился пловец, и он пытался от него уйти, быстро поплыл в сторону. Также вблизи торнадо была какая-то лодка, но нам некогда было наблюдать за ними и я не знаю, ушли они от торнадо или нет. Мы бежали к скале, на которой была прикреплена железная лестница. Добежав, мы увидели группу ребят, примерно, десяти лет, и с ними взрослого мужчину. Дети громко кричали, а мужчина, который бежал с нами, сказал, что этим криком, они приближают к себе смерч. И правда, этот столб, который шёл с неба до моря, издалека был чёрный, а вблизи, оказался, прозрачным, быстро шёл, прямо к нам. Мы залезли по лестнице вверх в небольшое ущелье, там уже стояли, парень с девчонкой, и у них в руках была кинокамера. Я пожалел, что не взял с собой фотоаппарат. Визг ребят под скалой продолжался, и смерч шёл прямо на нас. Это было не обыкновенное зрелище. Водяной столб, спускавшийся с неба, был, примерно, в диаметре пятнадцать метров, с бурлящими внутри камнями, и издаваемым шумом реактивного самолёта. Этот шум оглушил нас. Водяной столб не дошёл до берега метров десять и остановился прямо против нас, внутри всё бурлило, как будто камни варились в кипятке. Смерч постоял секунд десять и медленно стал двигаться, сначала влево метров пять, потом ушёл вправо метров на десять и пошёл на скалу. Собрал все камни на берегу, поднимая их на высоту девятого этажа, огромные камни, подбрасывая их, как пушинки и ударившись о скалу, смерч оборвался и закрутился, как хвостик у поросёнка и ушёл в небо. А огромные камни посыпались вниз. Мы стояли ошарашенные. Если бы смерч пошёл прямо на нас и на ребят, сидевших в нише под скалой, то все мы, как эти огромные камни, полетели бы вверх. В общем, мы стояли на краю обрыва заворожённые, как лягушка напротив удава. Рассказ одного попутчика. Нашу встречу в скором поезде, наш серьёзный разговор Я скажу тебе по совести, не забыл я до сих пор. Если б знал, что так получиться, я б не дал тебе уйти Где же ты моя попутчица, разошлись наши пути О любви не говорили мы, всё стояли у окна
И вина с тобой не пили мы, а пьянели без вина
Если б знал, что так получиться, я б не дал тебе уйти
Где же ты моя попутчица, разошлись наши пути.
Эта песня мне напомнила время, когда я ехал с Читы домой из артели. Тогда я ехал с плохим настроением, потому что вот и не знаешь, что тебя ждёт. А, между прочим, я приехал домой и устроился на турбазу поваром. И так счастливо и весело прожил то лето, что до сих пор вспоминаю с умильным настроением. Так вот я сел в поезд в Чите и бросил рюкзак наверх, в котором, вернее, не бросил, а так положил аккуратно, потому, что там была тушёнка, которой снабдила меня повариха. Залез на полку, поезд тронулся и мы поехали. Потом, видно, молодой человек зашёл в тамбур, немного проехался, промешкался, видно, искал, куда бы ему примоститься. А потом, видно, с кондуктором, с проводником договорился и зашёл в наше купе. Сел, я был на верхней полке, а он сел на нижнюю полку. Положил рюкзак, у него тоже был рюкзак. Он был в кирзовых сапогах, а поверх сапог у него были спущены брюки. В рюкзак у него была воткнута куртка, не куртка, а дубленка такая меховая вся. Так как он сидел напротив меня, и было утро, и было светло, а делать мне было нечего, и смотреть некуда, как только на него, я стал его невольно его рассматривать. У него были тёмные волосы, кудрявые, усы и правильные черты лица, большие руки. И вот он посидел немного, потом встал и пошёл к двери. Я посмотрел ему вслед, был он среднего роста, на внешность, возраста, примерно, лет тридцать пять. Он ушёл, и я остался один. Через некоторое время он вернулся с мокрыми волосами и полотенцем на плече, видимо ходил умываться. Повесив полотенце. Он расстелил матрас, застелил простынь. Потом снял сапоги, портянки шерстяные навернул вокруг голенища и поставил в угол. Чувствовалось, что он солдат, и который прослужил не один год. Потом он лёг и затих, ну а мне делать было нечего, и я стал смотреть в окно. Был месяц, у нас- то май листочки, сирень расцвела, и березовый сок уже прошёл, который мы собираем. А здесь ещё лежал снег, ни листочка и такая чёрная тайга и снег. Потом-то мне рассказывали, что на Дальнем Востоке тоже в это время листочки и цветочки, а вот в этой части озеро Байкал холодное, и оттуда, наверное, холодом тянет и поэтому лежит снег, и в помине весны нет. Посмотрел немного на это однообразие, и немного проголодавшись, решил поесть тушёнку, которую мне дала повариха. Рюкзак мой лежал на третьей полке, где чемоданы кладут, там и лежал мой рюкзак. Я протянул руку, потихонечку достал банку тушёнки из рюкзака. Банка была стеклянная и закрыта крышкой. Открыв крышку, достал ложку, хлеб и стал, потихонечку, есть. Потом всё убрал и тоже лёг спать. Через некоторое время мы проснулись, он проснулся и я, ну и ехали молча. В купе, кроме нас никого не было, поэтому я первый сказал, что меня зовут Игорь и я из артели еду домой, он ответил, что его зовут Алексей. Потом, помолчав, он сказал, что когда проходил по вагону, видел моряков, наверное, едут домой и добавил, что я рано еду с артели домой-то. Ну, так получилось, сказал я. Вот человек, говорю, и море всё испоганил кораблями, подводными лодками. Подводные лодки с девяти этажный дом ходят по морю. Да и в артели всё ископали и в обще всё на планете. Вот животные им ничего не надо, кроме еды, а человеку и поесть, и власть ему подавай и деньги, и вот он и разрушает землю. Кто-то сказал, что человек на планете это ошибка эволюции, ну если это по Дарвину, ну, а если это бог создал, то, видно, эксперимент он делает, да мне тоже так кажется, поддакнул я. Вот верующему человеку легче живётся, не так страшно умирать. Он знает, что вечно будет жить, душа его будет жить. А я вот так рассуждаю, душа в ком-то будет жить, но мы- то про это не знаем, а вот неверующему страшно. Конечно, умрём, и больше ничего не будет. Вообще-то придумали эту веру разную, чтобы не страшно было человеку жить. И поэтому, чтобы он особенно не боялся и грехов поменьше делал. И вот придумали, что какой-то человек после смерти перерождается в другие. Вот человеческая душа переселилась в образ кошки, и ходит, мяукает где-то, а мы про это не знаем. Да поддакнул я, может и я жил когда-то, в ком-то, в каком-то образе моя душа жила, но я этого не знаю. Поэтому я даже не знаю, как это выразить. Вот я христианин, говорит он, а в церковь я не люблю ходить. И в обще- то у нас в молодости тебя крестили, навязали тебе эту веру и принял эту веру, как факт и носишь этот крест. А в церковь я не люблю ходить, потому что там темно, свечи горят, и вот славят бога, славят и славят бога. А вот католическая вера, там костёл с большими окнами, церковь такая светлая, костёл по их нему, скамейки стоят, сидят люди слушают проповеди, как человеку жить и не грешить. Ещё там умиротворённо играет орган, не то, что у нас в наших храмах стоят бабушки с больными ногами. И вот они молятся четыре часа стоят, священник славит бога, а они поддакивают, крестятся, нагибаются, молятся. Из самых десяти смертных грехов, какой на самом первом месте грех стоит, задал он мне вопрос, я подумал и говорю, наверно, гордыня, да гордыня, говорит он. Мы русские всё-таки, но и в обще не только русские, а просто простые люди. Вот священники их, выпрут, в дверь, когда они приходят просить что-то, а они в окно, их в окно, а они опять в дверь. Потому что если они не добьются, что им надо, то это у них считается гордыней, грехом. А у нас это, простых людей, не прилично, не тактично, потому что это стыдом. Женился я по любви, продолжал он, и вот я прожил пять лет, и на шестой год мне так это семейная жизнь надоела, потому что работаешь, зарабатываешь деньги, отдаешь эти деньги жене и опять идёшь работать. Потом опять зарабатываешь, потом отдаёшь деньги и так изо дня в день. Ни тебе африканской страсти, ни любовного томления. А вот у мусульман, например, у них положено, четыре жены, вот он работает, женился, потом копит деньги и ещё раз женился, опять у него новая любовь, новое чувство. Потом от всех жён у него рождаются дети. Потом опять он может жениться, и так он может жениться до четырёх жён. Почему мусульмане не пьют, потому что им, не когда пить, они женятся, дети у них появляются от каждой жены и всех надо прокормить и обеспечить. А по христианской вере, все мужики, пьяницы. Потому что всё им надоело, он выпил, расслабился, забылся и опять на работу пошёл, и это от того, что у него одна жена. А если он опять в кого-то влюбится, то он разводиться с первой женой и она остаётся брошенной с детьми и дети остаются без отца. Так создано, что мужчины и женщины, как с разных планет. Если будут мужчина рассуждать, как думает женщина, женщина будет размышлять, как думают мужчины, то это не правильно. Если, например, иметь успех у женщин, то нужно думать, не как думаешь, ты мужчина, а как думает женщина. Потому что честь, например, честь женская это совсем другое, что б про неё сплетни не какие не сказали, а мужская честь, совсем другое. Женщина это, как муха на стекле. Например, зима, холодно, она сидит присушенная, а потом солнышко пригрело, она расправила крылышки, лапки, почистилась и полетела. Так и женщина, она может жить одиноко, но тут появился мужчина, пригрел её, обласкал, она расправила крылышки и расцвела. А любовь продолжал он, женщина, если любит, так она на всё готова. Она может пойти на однотонную работу, тяжести и житейские трудности, она всё перенесёт. Лишь бы её любили и она любила. А мужчина, я так думаю, нет у него любви, он кабель. И эту он любит и ту он любит, и пятую, десятую, всех он любит. Поэтому большая разница между мужчиной и женщиной. Прошло много лет с той поездки и того разговора с попутчиком по купе. Началась перестройка и как я уже рассказывал, все заводы развалились, денег никому не платили, мужчины все в панику, все в депрессии. А вот, когда я работал в Геленджике, в детском оздоровительном центре, то я там встретил женщину, беженку, которая убежала из Чечни. Она ходила по пляжу, потому что в Чечне были военные действия, и все русские оттуда убежали. Бросали квартиры и всё имущество, потому что Чеченцы стучались в квартиру и грозили, что если они не уедут, то их всех вырежут. И это была не пустая угроза. И вот эта беженка с двумя детьми, покупала в магазине семечки, на камне под солнцем сушили, сворачивала из бумаги маленькие пакетики и продавала эти семечки на пляже. И жила сама этим маленьким заработком, и кормила своих детей. А где она ночевала, я даже не могу представить. Вот на этом примере, я хочу подчеркнуть, что природа создала женщину сильной. В общем, перестройка это тяжёлое время. В некоторых странах, когда поднимают бокал с вином, это в Японии мне, кажется, то говорят, не дай вам бог, чтобы не пришлось вам жить в эпоху перемен. Вот, когда я на горных лыжах катался в Узбекистане, то там, давно в Ташкенте было же землетрясение, все дома рухнули, хибары их нее глиняные, то приехали туда русские и стали строить им многоэтажные дома, и остались там жить. Возил на автобусе нас лыжников, из гостиницы к подъёмнику русский парень по имени Саша, и мы ему говорили, а уже началась перестройка. Мы ему говорили, Саш, а если вас попрут отсюда? А что сделаешь, он отвечает. А кто работать здесь будет, они работать не умеют, они только торговать могут. В настоящее время они к нам в Россию приехали и Таджики и узбеки и ой такие все хорошие здесь, а на самом деле выгоняли там у себя русских из квартир. Придут и говорят, уходите, а русские отвечают, вот продам всё: и гараж и сад и квартиру. А зачем, у тебя её никто не купит, и ты сама сбежишь. И, правда, всё бросали и убегали. Потому что были случаи, собирали на стадионе всех русских, даже беременных женщин, вспарывали животы, вынимали младенцев и играли ими в футбол. Поэтому эта беженка, от этих всех страстей убежала, и остальные тоже убежали. А здесь они тоже не кому не нужны. Вот женщины, какие сильные натуры, даже в животном мире, вот взять, к примеру, кошку. Кошка родила котят и кормит их, а коты все эти разбежались по разным углам, а ей нужно прокормить себя и этих котят. Это хорошо если она живёт у кого-то в доме, а если она уличная кошка, вот она и приспособлена природой. И так же какие-нибудь тигрицы, львицы им нужно поймать кого-то, накормить себя и детёнышей, а эти там ходят тигры, львы лодыри, живут себе, и в ус не дуют. И их тоже надо накормить. Двадцать лет уже как капитализм и многое изменилось. И отношение изменилось женщин и девушек к замужеству, но всё равно в нашей стране, у нас всегда было девчонок больше, чем мальчишек. Потому что у нас, то в армии гибнут, то тюрьма, то так мальчишки суются в экстремальные ситуации, а девчонки все-таки осторожней. К моему внуку Жене, года четыре тому назад, позвонила ему домой девчонка, Настей её звали, а его в это время дома не было. Я сказал, Настя, правильно ты сделала, что ты позвонила. Я был в горах Северной Осетии летом, по туристической путёвке. Каждый вечер там были танцы под открытым небом, тепло, пахнет травами, кругом молодежь, вдалеке виднеются горы. Все танцую, один я стою, и ещё одна девчонка стоит около меня и меня взяла робость, бывает так, что ребята робеют, я, же вроде, такой старый, а было мне всего 27 лет, а она такая молоденькая, и вот она откажет мне, не дай бог. А она стоит и думает, что же я такая страшная, наверное, что меня никто не приглашает. А тут местный осетин, видно только что спустился с гор, весь в пыли и лохматый, пригласил её, и вот я до сих пор это вспоминаю. Что она, после танца стояла около него, а он её наглаживал по спине, чёрной от загара рукой. А я такой образованный, воспитанный, на холенный стоял, как, дурак. Поэтому я сказал Насте, в этом телефонном разговоре, что ты правильно сделала, что девушке тоже нужно проявлять инициативу, но если ты почувствуешь, что он воспользовался этим, то таких ребят сразу бросай, потому что это не уважение. Он должен наоборот, если ты сделала первый шаг, он должен учесть это. Быть внимательнее и ценить это. А, вообще в нашей стране девчонки должны пораньше замуж выходить. Потому что она думает, я сначала выучусь, институт закончу, работу хорошую найду, а потом уже никого и нет. У нас ребят то меньше, а девчонок больше, они все поженились и хорошие девчонки остаются одни.
А теперь я хочу рассказать, как мы горели. У нас есть город Луховицы. Который находится в 30-ти км от нашего города Коломна в сторону Рязани, и мы туда каждое лето ездим. Потому что там семь озер и есть одно озеро, где глубина которого 24 метра, кварцевый песок, вода прозрачная, как на море и озеро очень большое и всегда там ветер, а так как у нас два катамарана, то мы с катамаранами и с палатками едем на это озеро. Начинали сначала две недели стояли, потом в следующие года: месяц, полтора и даже уже два месяца стояли с палатками. Потому что со временем мы сшили мягкие матрасы, утеплили палатки, а соседи по озеру привозили дизель и холодильник и нам давали свет. Вечерами мы даже играли волейбол, потому что была натянута волейбольная сетка и выровнена площадка. У нас даже на берегу озера была баня, и мы распаренные прыгали в озеро. Тайком ловили сетью рыбу. В выходные приезжали родственники и друзья, которые привозили с собой скутер, виндсёрфинг, а у берега всегда стояла надувная лодка с мотором. В 2010 году было очень жарко, у нас в Московской области. В округ озера много торфяников и когда мы приехали с палатками 29 июля, то земля уже дымилась в двух, трех местах, недалеко от нас. Стоял маленький двигатель, который качал воду, видимо его поставили пожарные или может быть лесная охрана. Заливали. Потом, наверное, кончился бензин или сломался двигатель и перестали заливать, и торфяники стали дымиться ещё больше. И ровно через месяц с утра начался сильный ветер, по озеру ходили огромные волны, и этот ураган раздул пожар. Неделей раньше был такой же огромный порыв ветра, что наш катамаран, у которого мачта восемь метров и грузоподъёмность 300 кг. подняло и закинуло на дерево, мачтой вниз. На полянке лежал парус от виндсёрфинга, который был одет на мачту и натянут на гик и поэтому пытался взлететь, но моя жена Лена лежала на нём, раскинув руки и ноги, и под дуваемый под парус ветер приподнимал её. Хорошо, что минут через двадцать, ветер так же внезапно прекратился. Рядом с нами на озере отдыхали торгаши, которые постоянно ящики какие-то возили из- под овощей. И, которые стояли штабелями, около их палаток. Ранее они говорили мне, что торгуют овощами и имеют две торговые палатки в центре города. С ними на озере в палатках жили маленькие дети и когда они приезжали вечером из города, то привозили детям мороженное и нас тоже угощали. Так вот, они нам говорят:» уезжайте, а то когда загорится лес, мало не покажется» , а мы отвечаем, как мы уедем, когда у нас нет машины. Машина сломалась, которая нас привезла. В общем, они собрались и уехали, а мы остались. И вот наступило 29 августа, и с утра стал дуть сильный ветер, огромные волны. Рядом с нами стояла легковая машина, только что приехавшая, это были москвичи, девчонка и трое парней. Они пошли рыбу ловить. А около нашего катамарана жила рыбка. И когда мы мыли посуду, и видно, она кормилась этими отходами, и они её поймали. Они посадили её в трех литровую банку с водой. Мы и девчонка стали просить их, чтобы они отпустили рыбку в озеро, ну они и отпустили её. Ловили ребята на удочку и как они при таком сильном ветре ухитрились поймать рыбку? Просто эта рыбка была ручной. Потом они решили уехать, но у них машина сломалась. Ребята пошли в город за тормозной жидкостью, потому что у них лопнул пластмассовый тормозной стаканчик. Потом они на костре нагрели отвертку и, за плавив этот стаканчик, налили тормозную жидкость. В добавлению, к этому горю у них ещё не заводилась машина. Я говорю им, давай толканём. Мы толканули, машина завилась и они уехали. Не успели они уехать, как на их место приехали две машины, в которых были наши знакомые, и которые много лет приезжали на это место. И всегда их было семеро ребят и одна девчонка. В этом году мы первый раз на этом месте, а те года мы ставили палатки, напротив, на другом берегу озера и стояли до самых холодов, когда ночью было только плюс четыре градуса и мы смотрели через видиокамеру на тот противоположный берег, где стояли с палатками семеро ребят и одна девчонка. Они тоже так же долго стояли и думали, кто же из нас первым уедет. Потом мы собрались и, видимо, вместе мы и уехали. Но это были те года. Теперь они приехали, а я им говорю, посмотрите какой сильный ветер, а они, значит, на волнах катаются. И тут мы начали всем названивать, чтобы хоты бы катамаран увезли, у нас был виндсёрфинг, он так взлетал, что Лена спасала парус и наложила на него мешки с дровами. В общем, приготовились, разобрали катамаран. И тут приехали: Паша, Миша, Сережа на трёх машинах приехали. Забрали катамаран, кое-какие вещи, а палатки остались, две палатки, спальные мешки, велосипед. Топоры, ножи не уместились и мы не уместились. Мы, в обще- то не думали, потому никогда не были в эпицентре пожара и что это так смертельно опасно. Если бы всё вернуть назад, то мы бы уехали ещё неделю назад, как нас предупреждали торгаши. А сейчас вокруг озера уже горел весь лес, но на нашей стороне озера пожара ещё не было. Не только одни мы не волновались, Но и те, кто за нами приехал, радовались, что сильный ветер и по очереди катались на виндсёрфинге. А Лена говорит, уже дорога горит. Она поехала на велосипеде посмотреть, одна сторона дороги уже горела. Вы не проедите. Тогда они быстро собрались, но как назло у Паши не заводилась машина и мы все её толканули и обрадовались, что она завелась. Когда они выехали из леса на трассу, то нам позвонили на сотовый телефон, мы выехали на асфальт. И загорелась тут же вторая сторона дороги. И эти, которые приехали, девчонка с ребятами, на машину быстренько всё собрали, потому что вторая машина уехала ещё утром, и помчались. Смотрим, вернулись назад, потому что дорога горит, и они остались. Пододвинули машину поближе к воде и к нам, где мы стояли. Это был такой полуостров и там не было деревьев или два деревца стояла, но во общем, гореть нечему. На той стороне озера в это время лес уже горел стеной. Лена решила вскипятить чайник, нагнулась, чтобы собрать щепочек, и вдруг загорелось вокруг нас. Мы с Леной взяли рюкзаки с документами, и зашли в воду. Подняли рюкзаки над головой и стали ждать. А ребята в дыму пламени, мы же целый месяц там стояли у нас много пятилитровых пустых бутылок собралось из под воды, и они этими бутылками поливали свою машину и она у них не загорелась. А рядом стояла машина Газель, может, метров пятьсот или чуть больше, вспыхнула. Сначала тент, а потом она вся вспыхнула, и всё сгорело и резина и всё, остался один остов. Они, видно, пробовали огнетушителем тушить, но какой тут огнетушитель. Потом я их встречал этих ребят, они новую себе Газель купили, ну, а эта, когда загорелась, они в два целлофановых мешках собрали документы и поплыли, потому что нельзя негде было пройти, всё горело. Озеро же оно огромное, но они всё равно поплыли и переплыли. Пламя улеглось, дым рассеялся, смотрим, палатки наши стоят, машина эта стоит. Я стал снаряжать плотик, чтобы переплыть на ту сторону, а ребята говорят, да не надо. Мы на день рождения приехали, у нас целая сумка огромная, у нас и воды двадцать литров и пиво есть, и вино, и колбаса, в общем, давай здесь праздновать, нечего страшного. Раздали всем по банки пива. Мы уселись на откидные стулья, которые привезли из дома, которые тоже не сгорели, и у всех появилась весёлость. А тут смотрим, через некоторое время уже пошёл низовой огонь, то верхом он шёл. Верховой огонь получается не оттого, что огонь идет, а от большой жары. Не какого пламени не было, и вдруг у нас трава загорелась, и пошёл уже низовой пожар, может быть, потому что эта машина там ещё догорала. Слышим У..У..У, смотрим, приехал Уазик, приехала милиция, оказывается, там же железная дорога проходит рядом, и ехал один состав, и машинист этого состава по рации сообщил в милицию, что там, на полуострове люди, море огня, горит всё, а на этом полуострове люди. Командир дал приказ и три милиционера, сейчас полиция, а в 2010 году была ещё милиция, и говорят им, этим ребятам, собирайтесь, поехали. Нет мы машину не оставим, как не оставим, говорят сержанты, мы наручники оденем. А их семеро человек, под два метра ростом, говорят, нет, мы не поедем. Милиционеры говорят, ну ладно есть ли у вас трос? В одном месте дороги, по которой они ехали сквозь горящий лес, находится огромный овраг с крутым подъёмом, через который милиционеры на своем вездеходе легко проскочили, а легковая машина этих ребят застрянет, поэтому нужен был трос. Троса у ребят не было, а у милиционеров был трос и когда обе машины подъехали к оврагу нас высадили. Кругом деревья горят, мы стоим, говорим, вот если машина заглохнет. Так здесь и задохнёшься. А тем временем, милиционеры велели ребятам развернуть машину задом к оврагу, потому, что перёд у машины длиннее, чем зад от колёс, и она может упереться бампером в противоположный крутой берег. Зацепили трос и выдернули её. И мы приехали уже в город, там никакого пламени нет. Всё нормально. Была ночь. Лена была босиком, мы пошли на вокзал и улеглись на лавочку и замёрзли. Взяли такси. Он говорит, что же вы такие все полураздетые, босиком, мы говорим, вот так получилось. Нас милиция спасла. На той стороне озера вещи. Когда начался пожар, мы стянули все вещи поближе к воде, на край полуострова, а потом приехала милиция, и нам некогда было искать свою одежду, потому что всё кругом горело. На такси мы приехали домой. И всё мы порывались каждый раз попасть на этот полуостров, потому что у нас там остался и велосипед, и палатки, и ещё много разных вещей там осталось. А дым кругом, окутал весь город Луховицы и озеро тоже, но не так страшен огонь, как дым и если бы нас не спасли, то не известно чтобы с нами было. А впоследствии, нас там обокрали, и мы всё жалели, вот если бы мы там остались, то вещи бы не остались без присмотра. Но если бы мы там остались, то могли просто задохнуться. А потом мы через неделю, взяли насос, матрас надувной, накачали его на берегу и вдоль берега, по воде, мы с Леной пошли на этом матрасе. Приплыли, где сгорела эта машина Газель, вышли на берег, смотрим, ключи гаечные валяются, насос, огнетушитель, но мы нечего брать не стали, и уже пошли вдоль берега, и пришли на своё место. Велосипеда там нет, рюкзаков нет, спальных мешков нет, даже лекарства. А там, рядом с нами, до пожара, целый месяц жили бомжи. Вот всё туристы, да туристы нечего не берут, правильно, настоящие туристы нечего не крадут. Ложатся спать и сотовый телефон на столе оставят и ключи от машины, и всё. А эти: один был с Урала, другой был Юра, с Ростова, третий был Миша ещё откуда-то с Юга. И они, видно, скрывались, может, от алиментов, может ещё что-то натворили. И вот они жили на этом полуострове, были перед нами такие услужливые и вежливые. И несколько раз мы с ними ходили по озеру на катамаране. У нас у русских, нет такого воспитания, как например, в Германии и других странах, где давно бы сообщили в полицию, что на озере проживают подозрительные молодые люди, которые по утрам возвращаются к себе в палатку с сумками или пакетами, часов пять утра, хорошо одетые. И потом днём перед нами хвастались, что на дороге нашли сотовый телефон, колбасу, початую бутылку вина и другую еду. И после того как они нас обокрали, мы стали анализировать, на что они жили и кто они такие вообще. А когда, нас милиция вывозила, они спрятались, и мы тоже про них не чего не сказали. А они, мы предполагаем, когда нас милиция увезла, велосипед вытащили из воды, Лена его в воду бросила, чтобы он не загорелся, всё в рюкзаки сложили. Сумку, вот этих ребят, где была вода, вино, закуска, всё погрузили на наш велосипед и увезли. И когда мы приплыли через неделю, то я стал копать канаву, а дым был страшный и Лена надела марлевую повязку на лицо, чтобы дышать легче было, и стала собирать палатки и все остальные вещи, которые не украли и которые мы не сможем сразу увезти. Закутала всё в целлофан, я за это время выкопал яму, мы всё туда сложили, которые не смогли взять, заровняли землёй и сверху насыпали листьев и веток. Но всегда нужно идти тем же, маршрутом, которым ты шёл туда на это место, этим же, маршрутом возвращаться. Я Лене так и говорил, а она, нет, нет, там деревья падают, пойдём другим маршрутом, вперёд, не на право, как мы шли, а налево. Мы пошли налево вдоль берега по воде. Свой матрас подкачали, ещё один нашли полуспущенный в воде, тех ребят, которых вместе с нами милиция вывозила, накачали его, связали их между собой, нагрузили и пошли вдоль берега. Но и здесь тоже стали деревья валиться в воду, под ногами трава, тина, ноги вязнут по колено и мы решили переплывать. Так как мы были я в плетёнках, Лена в кроссовках, одетые, мы и поплыли. Озеро оно же огромное и сразу глубокое. И вот, мы плывём, плывём, Лена впереди тянет матрасы, такими сильными рывками, а я сзади толкаю. Мне было страшно сначала, потому что озеро то огромное, но когда я почувствовал сильные толчки, которые делала Лена, толкая матрасы, то успокоился. Правда, немного беспокоился, лишь бы не спустили матрасы. И вот, плывём, плывём до
берега осталось метра два, совсем немного, а дна всё нет. И пока мы, не ткнулись, почти в берег, только тогда почувствовали дно. А переплыли на ту сторону, там дыма нет совсем. На берегу стояла кафе и девчонка, владелица кафе, ножи чистит на бережку. Мы говорим ей, что с того берега приплыли, она говорит, там дым и нечего не видно, но я слышала какие-то голоса. Это когда мы всё там собирали, разговаривали. На воде слышимость хорошая, поэтому видеть она нас не видела, а слышала она нас-то хорошо. Мы сдули матрасы, сложили всё в рюкзаки и уже электричкой уехали домой. А уже в сентябре, когда совсем нигде не было дыма, пришли опять на это место, выкопали все свои вещи. Топоры и ножи стали ржаветь, палатки были мокрые там влажность, видимо, большая, потому что около озера, и всё мы в рюкзаки запихнули и вывезли.
Губернатором Московской области, в то время, был Громов. Он человек военный, а у военных, у них одна извилина в голове и то прямая от фуражки, он ждал, когда дадут ему приказ, что бы как-то воздействовать на эти пожары. А приказа не давали. А когда нас везли милиционеры, то они сказали, что докладывали Громову, чтобы он нам помогал тушить лес, а он ответил, справляйтесь своими силами. И поэтому получился такой сильный пожар. Может быть, у них и бензина не было и столько пожарных машин не было. В общем, получился такой сильный пожар. Погорели многие деревни, люди погибли. А в общем, почему возник пожар, как говорят, человеческий фактор. Вот туристы ходят, поджигают, костры не гасят. Может быть, конечно, и этот фактор. Потому что я видел, что лежит пьяный в у смерть мужчина возле костра, палатки здесь стоят, костер дымиться, головёшки дымятся. Я же ранее говорил, что я служил в Прибалтике. Мне там нравилось, потому что там чистота, народ культурный, работящий, непьющий. А у нас, вот, приедут на «голубые» озёра на машинах, все же на машинах приезжают, привозят пакеты с собой с едой, вином, напьются. наедятся, ну, и положи всё в багажник использованные бутылки, пластиковые стаканчики и тарелочки и увези, нет всё оставляют. Кому оставляют? Однажды, около нас отдыхали четыре офицера, милиционеры, молодые ребята, а когда уехали около дерева оставили семь черных больших пакетов с мусором. Через некоторое время, возможно, бродячие собаки, еноты, лисы, разорвали эти пакеты, чтобы поживиться остатками пищи и получилась помойка на берегу такого красивого озера. А это ведь эта, элита нашего общества.
Сегодня 30 марта 2017 года и я вам внукам хочу рассказать про вашу бабушку. Ваша бабушка, когда ей было 30 лет, поехала на Тихий океан, это Дальний Восток. Они ехали поездом семь суток, потом приехали в город Владивосток, пересели на корабль и поплыли вверх до города Петропавловск- Камчатский, где была база тралового флота, прошли мед. комиссию, и их посадили на корабль и четверо суток они плыли к плавучей базе. Плавбазе. База, это вернее завод, где обрабатывают рыбу. Когда она плыла к плавзаводу, то в океане, всё это время, был шторм и иллюминатор, который находился в её каюте, был полностью под водой, и ей, казалось, что она плывёт на подводной лодке, но ей не было страшно. Потому что это было для неё всё ново и не обычно. Когда я прыгал с парашютом, то первый прыжок для меня, так же как и для других, которых я спрашивал, был не страшным, потому что всё так же как у неё, было ново и неизведанно. Когда подвезли их к плавзаводу, то он, оказался черным, обшарпанным и огромным, примерно, с девяти этажный дом. Их стали поднимать по двое в корзине на палубу. На палубе стояла толпа любопытных, которые хлопали в ладоши и восторженно приветствовали. Как поясняла, потом бабушка, они прибежали смотреть на Москвичей, потому что группа была из Москвы и Московской области. Всю группу разделили на две смены, и бабушка попала на сортировку рыбы, но она там отработала всего один день, вернее ночь. Когда, после ночной смены, она шла по коридору, то навстречу ей шёл мастер, молодой и красивый парень в белом халате, все мастера ходят в белых халатах. Он спросил, как у неё с техникой. А, у бабушки были водительские права на мотоцикл и на машину и она даже водила служебную машину Москвич, потому что работала инженером по технике безопасности и безопасности движения в автохозяйстве. И даже участвовала в мотоциклетных гонках, и имела собственный мотоцикл «ИЖ-Планета,» на котором ездила в лес за грибами с друзьями. Она сказала мастеру, что с техникой я нормально, и он взял её в свой консервный цех, где она стала работать на Инке. Это станок, где автоматически нарезается рыба и укладывается в консервные банки, а бабушка должна была следить, чтобы головы и рыбьи кишки не попадали в банку. Ну, а когда станки ломались, в основном закатки, то их, весь консервный цех, ставили на ручную укладку рыбы, на засолку рыбы. И бабушке очень нравилось укладывать. Из пяти литровой кастрюли с рыбой, надо было красивыми рядами уложить в плоскую большую консервную банку всю рыбу из этой кастрюли, голова к голове и чтобы рыба не торчала из банки. Сначала у неё не получалось укладывать, рыба, то хвост, то голова торчали из банок, которые она отправляла по транспортёрной ленте, и ей обратно с её номерком, выдававшимся учетчиком в начале смены, возвращали бракованную банку. Транспортёрные ленты двигались в два этажа в противоположные стороны. Сверху двигались кастрюли с рыбой и плохо уложенные банки с номерками, а напротив живота укладчицы, лента с банками готовой продукции. Потом бабушка приноровилась и укладывала уже норму, 600 банок за 12 часов стоя на ногах. Но через каждые четыре часа был часовой перерыв и все шли в каюту отдыхать или на обед. Ей нравилось укладывать рыбу в банки, потому что это было разнообразие в работе, но ей редко приходилось стоять на засолке, так как основное время она сидела 12 часов на мягком стуле в своём консервном цеху. Но не всегда, когда ломались станки их, ставили на засолку. Потому что их ещё весь цех, десять человек, ставили на лаврушку, где они садились кружком на деревянные пустые ящики вокруг мешка с сухим лавровым листом и пальцами рук ломали его на мелкие кусочки, пока не отремонтируют станки. Ломали для того, чтобы потом его класть для запаха в банки с рыбой, а так же туда добавляли чёрный перец, горошинами и другую приправу. А соль разбрасывалась автоматически дозатором. Это время, когда они сидели все вместе, ваша бабушка рассказывала мне, ей нравилось. Они по очереди рассказывали анекдоты, смешные истории из своей жизни и сплетни, которые ходили по плавзаводу. Жизнь на корабле была однообразная, и даже фильмы, иной раз, которые привозили на корабль крутили с заду, наперёд, чтобы было смешно. Ещё рассказывала бабушка про консервный цех, кто за чем следил. Двое мужчины следили за закатным станками, и они также укладывали ровными рядами банки с консервами в автоклав. Это огромный круглый бак, который закрывали крышкой и закручивали винтами, в котором варились консервы при большой и температуре. Ещё один мужчина, который маркировал крышки на штамповочном станке, дату и смену выпуска консервов, а две девушки весовщицы, сидели за точными японскими весами с « золотыми» маленькими гирьками, и если был недовес, добавляли рыбу, а если перевес, вынимали. Еще одна девушка, стояла на дозаторе и следила, чтобы соль попадала в банку, а лавровый лист и перец горошком, кидала в ручную. В цеху был наладчик, который следил, чтобы пустая баночка во время подавалась, по верху, по специальному желобу на станок. Тот, который резал рыбу, и на котором работала ваша бабушка. Таких станков было четыре, но работали только два, потому что рыбы Иваси было мало, а вот, когда была путина скумбрии зимой, с декабря, то работали все четыре станка. И длилась эта путина полгода. Ваша бабушка сидела на первом станке и у нёё была кнопка, если пустая баночка застревала, где- нибудь, то чтобы нарезанная рыба не падала на пол, бабушка нажимала на кнопку, и останавливала транспортёр, и тогда останавливался весь цех. Также в конце цеха сидел контролёр. Его задача была в том, чтобы, когда уже готовые консервы шли на упаковку в картонные коробки, не пропустить те банки, в которых был недовес или перевес. Недовес не так страшен, как перевес, потому что банка получается пузатой и, при покупки, покупатель подумает, что рыба в банке тухлая. Где он сидел, был специальный маленький, узенький транспортёр, который выходил прямо в иллюминатор и контролёр без жалости переставлял эти бракованные банки с основного транспортёра на этот маленький и они летели в океан. Когда они ловили рыбу у берегов Японии, то зарплату им добавляли. Например: если они зарабатывали 200 рублей, то им ещё 200 рублей добавляли, потому что якобы там разряженный воздух, но они этого не ощущали, потому что были молодые и с крепким здоровьем. А ещё у них было шесть надбавок, которые начислялись каждые полгода. Работали посменно по 12 часов, потом шли в душ и ложились спать, потому что уставали, денежки на море легко не достаются. Их корабль однажды горел и чуть не взорвался. Он был десяти палубный, пять надстроек вверх и пять палуб вниз. Внизу в трюмах была тара, тара это пустые картонные коробки, и коробки с готовой продукцией, и вот, в самом нижнем трюме случился пожар. И если бы не подоспел спасатель, уже объявили тревогу, одеть всем спасательные жилеты и встать около спасательных плотов, то плавзавод взорвался бы. Потому что когда открыли трюм, то пламя, вырвавшее оттуда, было, чуть ли не до неба. Стоя наверху у плотиков, им было видно, как спасатель огромной струёй воды залил трюм и погасил пламя. После пожара на другой день их отправили в трюм отмывать копоть, и она видела, как металлическая стена трюма свисала сосульками. Между топливным баком и трюмом есть пространство, куда заливается специально вода и эта вода вся выкипела, и если бы на полчаса опоздал спасатель, то они все взлетели бы на воздух. И это произошло из-за халатности, а не из-за какого-то там вредительства, я так думаю, но ваша бабушка рассказывала, что пожар был в двух трюмах. В носовой части корабля и на корме. В трюме носовой части потушили своими силами, а на корме в трюме просто не смогли. Из Москвы приехала комиссия и после расследования были арестованы несколько моряков. Я оставался дома с двумя детьми и поэтому ваша бабушка с двумя подружками, с которыми она ехала на корабль и там дружила, списались с корабля на берег. Ей там нравилось и если бы не моё нытьё, то она там ещё бы поработала. Петропавловск Камчатский закрытый город и там много из Японии вещей и её подружки купили себе некоторые вещи, хорошие финские сапоги и норковую шапку, а бабушка не стала покупать и все деньги привезла домой. И мы, помню, мотались по всей Москве, в то время были в моде дублёнки, искали по всем комиссионным магазинам дублёнку. И она жалела, что привезла деньги сюда, а не вещи, которых там было в изобилии. После долгих поисков мы на конец-то за «бешенные» деньги в комиссионном магазине купили афганскую дубленку сшитую мешком с редкой шерстью, плохо грела, но была модной. Но она тоже оттуда привезла сапоги, которые ей уступила подружка, купленные для своей мамы, потому, что пожалела её, так как бабушка уезжала в мае и у неё была только летняя обувь. Они летели оттуда, с Петропавловска Камчатского, уже самолётом, который летел девять часов. Вылетели в семь часов вечера и в семь часов вечера этого же дня прилетели в Москву. Земля же крутится. Она рассказывала, когда они несколько дней ждали зарплату, то купались в реке Паратунке. Везде снег лежит, а в ней в этой реке купаются, где вода сорок градусов, от воды идёт пар. И она про это написала книгу, не книгу, только рукопись, но мы хотим издать книгу, мечтаем, чтобы она была в светлой, твёрдой обложке и чтобы там фотографии были. Потому что она фотографии привезла и, своего корабля, и маленьких корабликов, добытчиков, которые непосредственно ловят рыбу. И ещё она рассказывала, как уничтожают рыбу. На добытчике стоят краны, которые опускают сеть, где находиться косяк рыбы. Когда рыба попадает в сеть, её кранами приподнимают и начинают выгружать маленькими сетями на маленький кораблик, точнее это большая надувная лодка, в которую помещается пять тонн рыбы и называется эта лодка мотобот. Эта лодка подходит к плавзаводу и на палубу поднимают сеть и дёргают за веревочку, она раскрывается, и рыба вся вываливается на палубу. Так как рыба мелкая, не по кондиции её сразу же смывают из пожарного шланга водой за борт. Но она уже вся помятая, сморщенная, не живая, потому что так сдавленная друг дружкой в трале, только идет на дно. И ваша бабушка все время возмущалась, сколько пропадает рыбы. Почему они не могут определить какой косяк рыбы, потому что нет приборов или как всегда русская беспечность, безжалостно обращаться с рыбой. А эта мелкая рыба могла бы подрасти и дать потомство. И вот прошло 35 лет и уже рыбы то у нас мало стало, потому что так безжалостно обращались с рыбой, хотя кругом моря, вокруг нашей страны, рыбы должно быть полно в магазинах, а её мало и она очень дорогая.
А ещё я хочу добавить, что ваша бабушка была очень сильной и когда она училась в школе, она рассказывала, что в спортзале по канату без ног на одних руках за одну секунду поднималась до потолка, и учитель физкультуры, всегда удивлялся силе её рук. Они с подружкой занимались академической греблей на двойке. Подружка бросила этот спорт, а ей нравилось, сама она была худенькая, лёгкая, а руки у неё были сильные, и у неё хорошо получалось. Когда подружка перестала ходить на занятие, то её стали тыркать, то на восьмёрку поставят, то на шестёрку, то рулевым, и она тоже перестала заниматься. Если б конечно, была одиночка, академическая такая лодка или каноэ или байдарка, то она, в общем, была бы, возможно, неоднократной олимпийской чемпионкой. Потому что она была худенькая, а руки у неё были сильные.
Поэтому, когда, вот, сейчас мы, помню, пошли на парусе по Москве реке, вниз по течению спустились, а ветер встречный, ещё течение сильное, то мы никак не могли, подняться на парусе и нам пришлось грести веслами. Ваша бабушка так гребла сильно, что мы поднялись против течения, против ветра на парусном катамаране. Кода мы подошли к мосту, то мост нам не открывали, велели ждать, когда пойдёт баржа или пароход. Мост был на понтонах. Понтоны это железные баки с воздухом внутри и на них держится мост, и он раздвигается вниз по течению, а когда пройдёт судно, он при помощи троса и электромотора сдвигается. Мы решили пройти между понтонами на катамаране. Опустили мачту и на веслах подошли к мосту и стали между понтонами пробираться потихоньку на ту сторону моста. Когда наш катамаран на половину вышел из- под моста, я услышал, как она говорит, ой я тону, обернувшись, я увидел голова торчит из воды. Одной рукой она ухватилась за рулевую балку на катамаране, которая согнулась дугой и готовая была уже сломаться. Её затащило под понтон, и одна только торчала голова, я сразу схватил её за руку и выдернул её оттуда. Она потом рассказывала, что когда она упала с катамарана, и её затащило под понтон, то от сильного течения, ноги у неё сплелись, и она не могла даже шевельнуть ими. Нам ещё повезло, потому что многие рассказывали, что в этом месте, от сильного течения, под понтоном образовалась яма, водоворот, и много ребят утонуло, когда они ныряли в воду с понтона.
Ещё когда мы только поженились, то у нас был мотоцикл Ижак, он такой тяжёлый огромный, одноцилиндровый и чтобы завести его, нужна не дюжинная сила, чтобы держать его и ногой дергать заводную ручку, чтобы толкануть огромный поршень, а так как ваша бабушка была сильная, она ездила на этом мотоцикле. Однажды мы поехали, я на машине, а она на мотоцикле сзади и я смотрю, её нет, развернув машину, поехал назад, смотрю, мотоцикл валяется на обочине, а она сидит посередине дороги. У неё шлем стертый, и куртка стертая на плече и на спине, вот и нужно в шлеме ездить. У мотоцикла разбитая фара, а то бы голова была разбитая, если бы не было шлема и хорошо, что он был застёгнут. Дорога там была извилистая, и я заранее предупредил её, чтобы она держалась по краю асфальта, потому что встречная машина поедет и зацепит тебя и сшибёт. Она, видно, слишком взяла правее, соскочила с асфальта и попала в песок. Она, потом говорила мне, что даже не заметила, как так получилось. Видно колесо попало в песок, и она так крутнулась, мотоцикл улетел в кювет, а она очутилась на асфальте и хорошо, что осталась жива. А, потом, когда мы уже купили коляску, то она ездила на мотоцикле с коляской и ей очень нравилось, потому что заводить и управлять было легче. И когда мы продали этот Ижак, то очень жалели.
Когда мы работали в Геленджике, то из разных источников интересовались этим краем. Когда там жили Турецкие разбойники, то города там ещё не было, а была крепость- тюрьма, куда свозили краденных русских девушек, которых продавали в рабство султанам в гарем. Место было удобное, где была большая бухта и глубокая, куда входили турецкие корабли. А так как девушки были светлокожие, русые, с голубыми глазами, то эта крепость-тюрьма по Турецки называлась Белой невестой. Вокруг были болота с малярийными комарами, пахотной земли не было. Во времена Екатерины второй из центральной России были посланы люди для заселения этого края. На телеги грузили мешки с зерном и другие семена, которые растут в средней части России и людям выдавалась по 200 рублей из государственной казны. Они приехали туда, чтобы осваивать этот край. Стали сажать хлеб, и всё то, чем человек может пропитаться. Но ничего у них там не росло, а рос, как потом выяснилось, хорошо только один виноград. В общем, они там гибли, умирали с голода или домой бежали опять назад. И те, кто остался стали сажать виноград, который хорошо там рос. Когда нам объясняли про эти виноградники, то подымали камушек с земли, который с одной стороны был мокрый, а с другой стороны его нагревало солнце, и создавался конденсат, и этой влаги было достаточно, поэтому его даже не поливали. А земли там нет, сплошные плоские камни, и виноград рос на этих камнях,
Каждый раз, когда мы путешествуем, то обязательно попадаем в разные опасные ситуации. То под мост, то на гору смертельно крутую лезем. Однажды мы шли, а тут девчонка сверху прыг, прыг, впереди нас и на тропинку, по которой мы шли. Толстенькая, но прыгучая, прямо стрекоза. Смотрим гора крутая и в ней ступеньки вырубленные веревка натянутая, как у альпинистов. Мы пошли по этим крутым ступенькам, держась за веревку. Немного не доходя до вершины, обнаружили глубокое ущелье и через эту пропасть на ту сторону были положены два бревна с приколоченными перекладинами, что бы можно было по ним забраться на вершину, где была ровная площадка, и виднелись палатки. Нет, говорим, мы уже на пробовались этого экстрима разного, и не полезем по этой лестнице, а они, видно, лазили и в этих палатках жили
А ещё она рассказывала мне про своего отца. Её отец был одиннадцатым ребёнком, а всего было 12 детей. Семья у них была работящая, их раскулачивали несколько раз, но, Слава Богу, не сослали. Когда коммунисты пришли к власти, то они кулаков разоряли. А кулаками их называли, потому что они работали в поле с утра до вечера, уставали до упаду, ложились на землю и под голову подкладывали кулак. Вот, бабушка моя была, я уже говорил, раскулаченная тоже, придут, варенье из стеклянных банок вывалят, а банки заберут и всё это делали люди, которые пьяницы и лодыри. И вот её отец был против коммунистов и против Советской власти, не любил её. Потому что говорил, пришли к власти, которые плохо работали, ленивые, пьяницы, бездельники. А работящих, которых они называли кулаками, грабили, а то и ссылали. Семья их жила в Подмосковье и он считал себя казаком, потому что он на лошади служил в 36 кавалерийском полку. Когда началась вторая мировая война в 1941 году, то его забрали на войну в июле месяце и был он кавалеристом. Дали ему шашку, не знаю про винтовку, дали ли ему винтовку, ну, в общем, их в балке, где-то там окружили, на танках, немцы. Немцы открыли люки, вылезли на броню, сели, закурили и смеются над ними. Как это можно против танков немецких на лошади с шашкой. Немцы такие же пацаны, 18-20 лет, вот, и им было смешно, что это за армия шашками против танков, и его взяли в плен. В плену он был в трёх концлагерях, бежал несколько раз. Его ловили, и каждый раз переводили в другой лагерь, который был ещё страшнее предыдущего и даже он был в Бухенвальде. И её отец рассказывал вашей бабушке, когда она была маленькой, много про плен, но ей в то время было не интересно, потому что она многого не понимала, но не которые эпизоды она запомнила. Когда их, пленных, рассказывал её отец, колонной водили на работу в порт, то они голодные, измождённые шли по пристани, где стояли пришвартованные корабли и с которых специально бросали объедки еды, как свиньям, им на головы. Пленные бросались на эти объедки и даже дрались из-за них. Он был молодой и сильный, выжил и потом, когда немцы отступали, то пленных было уже мало и его, как бы продали в рабство хозяину немцу. Он работал на ферме у него в Германии два года, и выучил много немецких слов. Так как отец был работящий и сильный, спокойный, умелый, то хозяин немец его ценил. Когда его освободили из плена Американские войска, то хозяин уговаривал его остаться и даже говорил ему, что найдёт невесту. Если б его освободили русские войска, то кого освобождали, сразу сажали в вагоны и везли на север и там они лес пилили на лесоповале. Золото добывали, и если заключённый заболел, ослаб и не вырабатывал норму, то его не кормили. Они, при Сталине, считались как предатели, и не должны были в плен сдаваться, они как враги народа. Как Сталин всегда говорил, пленных у нас нет, есть предатели. Были и другие концлагеря, в которых находились взятые в плен Американцы, Французы и другие союзники, воевавших, против нацистов. В основном были лётчики. Когда они попадали в плен, их кормили, даже шоколадом. У них в лагерях были хорошие условия. К ним приезжал Всемирный красный Крест, который смотрел, как они там живут, как их содержат пленных, а у нас Сталин от Всемирного Красного Креста отказался и сказал, пленных у нас нет. И поэтому у нас пленным было плохо в концлагерях. А его освободили Американские войска, потому что 1944 году был открыт второй фронт в помощь Советским войскам, и поэтому он не попал на лесоповал. Приехал в Коломну, а родина у него Малинский район, деревня Владимирово, дом у них там остался, возможно, он и сейчас там стоит. В общем, он приехал в Коломну, а здесь пленные немцы строили мост через реку Оку и ещё они строили рабочий поселок недалеко от этого моста, из двух этажных домов из шлака. Шлак это отходы от сгоревшего угля. Раньше котельные, в основном, топились углём, и возле каждой котельной было горы этого шлака, его перемешивали с цементом и песком, ставили опалубку и заливали эту смесь. Дома были современные, с удобствами, ванной комнатой и туалетом. Люди радовались, когда в них переселялись, потому что в основном жители города жили в бывших монастырях и полуподвалах, где были деревянные общественные туалеты на улице. Эти дома, которые строили немцы, сохранились до сих пор. Немецкие офицеры не работали, а только командовали. Выходной у пленных немцев был в четверг, и ни какой силой их нельзя было заставить работать в этот день, рассказывал ей отец. Так как он был в плену четыре года, много знал немецких слов и поэтому его поставили бригадиром над пленными немцами.
На всё есть божья воля или как говорят судьба, случай. Одни пройдут всю войну и даже, ни разу раненными не были, других в первом бою убьют, третьи пройдут весь плен и останутся живыми. Об этом многие писатели в своих романах рассуждали, что всё в руках божьих и если, что тебе предначертано судьбой, так и будет. Был такой писатель Михаил Булгаков, который написал роман Мастер и Маргарита, он много произведений написал: Собачье сердце, Бег про революцию, был сначала врачом, а потом стал писателем. И он тоже затрагивает такую тему, что человек сам ничего не решает, если вы читали и смотрели фильм Мастер и Маргарита, то там сказано, что всё уже решено свыше.
Вот приведу такой случай, когда ваша бабушка ехала на автомобиле Москвич, она работала инженером по безопасности движения, и её должен был возить водитель, но она от него отказалась и сама водила машину. И, вот, она однажды ехала по улице, и на перекрестке ей нужно было выбирать, повернуть направо или поехать прямо и она поехала прямо и врезалась в автобус. Хорошо так обошлось, что она врезалась в колесо автобуса. Разбила машину, никого не убила и сама не убилась. Вот как это судьба решает, если б она повернула направо, то этой аварии бы не было. Вот ещё один случай. Однажды мы с вашей бабушкой стояли на перекрестке, и нам нужно было перейти дорогу, вдалеке ехала одна единственная машина, я говорю, давай её пропустим, а она говорит, машина медленно едет, успеем перейти. И мы только перешли дорогу, как с боковой улицы на большой скорости выскочила машина, и врезалась в ту машину, перед которой мы только что перешли. От удара её выбросило на то место, где мы стояли и если бы мы не перешли дорогу, были бы сбиты. И вот мы тоже рассуждаем, как Михаил Булгаков, не судьба нам было в то время погибнуть, потому что видно, всё на роду написано. Если вы не читали роман Михаила Булгакова, то надо обязательно прочитать, потому что это произведение классика из классиков. При его жизни оно было не напечатано, а подготовила и напечатала его жена. И вот, там говориться, если тебе не суждено свалиться на голову кирпичу, то он и не свалится, так рассуждает дьявол Волонт в романе, объясняя двум писателям, которые сидели на лавочке и рассуждали по поводу, был ли Иисус Христос на самом деле или это всё придумано. А о судьбе не только Булгаков писал, но и Лев Николаевич Толстой и Михаил Юрьевич Лермонтов в рассказе Фаталист. В этом рассказе было написано, между Печориным и Вуличем возник спор о судьбе, в котором последний готов разрешить спор в опасном пари с пистолетом, сняв, первый попавший со стены, и приставил его ко лбу. Пистолет дал осечку, но когда Вулич пошёл домой, то пьяный казак зарубил шашкой его.
Случай в электричке
Было одно из многих моих счастливых времён, когда я ездил работать в город Геленджик в детский оздоровительный центр учителей Краснодарского края, физруком. Я уезжал из дома в начале мая на всё лето и приезжал осенью. Это счастливое время продолжалось десять лет. Однажды со мной произошёл случай. Майским днём я ехал из Коломны в Москву электричкой, чтобы в Москве пересесть на поезд Москва Новороссийск, а там автобусом доехать до Геленджика. Одет я был по летнему, в рубашке без рукавов и соломенной шляпе. Народа в вагоне было мало, сидел я у окна и сиденья рядом со мной были пустые. На одной из остановок вошла группа ребят лет 14-15, и уселись вокруг меня, и с ними была девушка лет 18. Она была стройная, высокая на голову выше этих ребят, у неё были большие голубые, блестящие глаза, и русая толстая коса, лежащая на груди. Я невольно залюбовался её красотой, но мне было неудобно разглядывать её пристально, и я иной раз быстро взглядывал на неё и опускал глаза или отводил их в сторону, глядя в окно. Она знала про свою красоту и, наверное, устала от внимательных взглядах и я думаю, оценила мою скромность. В своей жизни мне довелось много видеть девушек разных национальностей. Я служил в Прибалтике, видел литовок, эстонок из Латвии девчонок. На Северном Кавказе, грузинок, осетинок, в Средней Азии я видел узбечек, таджичек, и я ещё раз убедился, глядя на неё, что славянки краше всех. Может быть, у них тоже найдется одна, две из тысячи, а у нас каждая девушка красавица и это признано всем миром. Вся эта ватага сидела, молча, но через некоторое время, парень сидевший, напротив меня, громко сказал, о, смотрите, Рембо едет и стал просить, чтобы я дал померить шляпу. Я долгое время молчал, но он не отставал. Красавица, сидевшая рядом с ним, стала уговаривать, чтобы он ко мне не приставал, но он её не слушал и продолжал ко мне привязываться, создавая нервозную атмосферу вокруг. Возможно, они постоянно привязывались к одиноким пассажирам, чтобы подраться. Над окном в электричке была полка, где сиротливо лежал мой рюкзак и я с тоской подумал, что всегда брал с собой в дорогу узбекский нож, который служил мне талисманом, но в этот раз в рюкзаке не было этого ножа. И сердце моё тоскливо заныло. Когда я работал в Якутии по добычи золота и заработал там деньги, то купил туристическую путёвку, чтобы кататься на горных лыжах в горах Узбекистана в Чимгане. Турбаза, куда я приехал, была не большой, состоявшая из маленьких, одноэтажных деревянных домиков для проживания, с большой столовой и также была сауна и в то далёкое время, мне было удивительно, что лыжи выдавались на прокат. И это было удобно, горные лыжи и ботинки, были тяжёлые и те, кто привез их, заплатили за лишний вес, потому, что группа была из Москвы и прилетела на самолёте. Склоны горнолыжной трассы были пологие, не как в горах Северного Кавказа, где я тоже катался, отдыхая на турбазе Чегет или как в Северной Осетии, где я тоже был на турбазе Цей. Перед тем как уехать нас на автобусе привезли в город Ташкент на один из много численных базаров, и нам объяснили, что в этом городе три тысячи базаров. Был март месяц, в горах снег, а в самом городе было тепло, все ходили лёгко одетые, а я даже был только в одной рубашке. На базаре я купил две огромных, пахучих жёлтых дынь. И ещё там продавались узбекские ножи в кожаных ножнах двух видов. Они были очень острые, изготовленные из углеродистой стали, и я думаю, что по случаю ими можно было бриться, около ручки на клинке был выбит полумесяц и три звёздочки, которые блестели золотом. Большой ножик был с костяной ручкой, а я выбрал себе нож поменьше, с наборной ручкой из металла и пластмассы, потому что он был намного дешевле, так как я боялся, что его отберут в аэропорту. Перед самым отъездом я завернул этот нож в шерстяные, спортивные штаны, засунул в кроссовку, но в аэропорту таможня, просвечивая рюкзак, всё равно увидели его, развязали рюкзак, достали нож. Я умоляющим голосом сказал, что это сувенир, они осмотрели его со всех сторон, аккуратно завернули, положили обратно и сказали, проходи.
И вот, этот узбекский ножик я забыл взять с собой, потому что не только ночью, я подумал, но и днём опасно ездить в электричке. И мне вспомнился случай, как одна девчонка ходила по электричке и продавала мороженое. Стала уговаривать свою подругу, которая была в школе отличницей и родители у неё были богатые, и ей не нужно было, как-то зарабатывать деньги она и так могла спокойно прожить, но подруга её уговорила, и они вместе стали продавать мороженое. На одной из остановок, новенькую схватили мальчишки, вытащили из вагона, в кустах где-то изнасиловали и убили, а её подружка поехала дальше и даже не позвонила в милицию и никому не ничего не сказала. И родители этой девчонки, которая пострадала, которую убили, до сих пор, обвиняют эту подружку, что та не кому не сообщила и вообще могла бы закричать, но она видно сама испугалась. Пассажиры, которые ехали в вагоне, наверняка, видели упирающую девушку, равнодушно к этому отнеслись, хотя в электричке есть кнопка вызова милиции. Я подумал, за меня тоже никто не заступится, потому что сами боятся. Поэтому, чтобы как-то разрядить обстановку, я сказал тогда, что есть такая примета, что нельзя меняться головными уборами, потому что тогда свой ум передаёшь другому. Тогда кто-то сидевший, сзади меня сказал вызывающим голосом, ты, что умный что ли. Не поворачивая головы, я сказал громко, да нет, какой я умный, я дурак. Потому что подумал, на самом деле дурак, что не захватил с собой в дорогу нож. А вот скажите мне, продолжал я, то наша вселенная, которая называется млечный путь, а, вот, дальше ещё другая вселенная и ещё другая вселенная, сто вселенных, тысячи вселенных, миллион вселенных, миллиард вселенных, а дальше что? Когда я это говорил, то я двумя руками показывал, как бы круги, изображая много вселенных, а потом одной рукой махнул, как бы обрезал всё. После моих слов, вся эта банда призадумалась, а я продолжал дальше, как это так, где же конец, конец где-то должен быть, а что за этим концом, а что дальше. Вообще галактика, продолжал я, она растёт, и образовалась она из плотной материи, произошёл взрыв, и стала расширяться вселенная, но откуда взялась огромной плотности это ядро. Только всего пятьсот лет тому назад на утлых судёнышках под парусами люди обошли вокруг света и узнали, что земля круглая. Примерно, двести лет Александр Сергеевич Пушкин писал гусиным пером свои произведения.Не было еще электричества,а горела восковая свеча,а сейчас интернет,сотовый телефон,в космосе летают годами космонавты.Но никто из ученых не может обьяснить,откуда взялась эта плотная материя и где конец этих всех вселенных,где начало,а где конец.Ребята эти ехали не так долго,несколько остановок,и все время после моих слов они молчали.Потом,видно,подьехали к своей станции,быстренько вскочили и выскочили на перрон,а я поехал дальше.