Каждый сам по себе

Ранним осенним утром Семён спешил от станции, с электрички по знакомой тропинке в садоводство. На выходные они с женой ждали гостей , и надо было привести кое-что из осенних заготовок к столу. Обычно, Семён так рано, да ещё в будний день сюда не приезжал: но в этот раз выбора не было. Он уверенно, быстрым шагом (все-таки свежо сентябрьским утречком) проскочил лесок от железной дороги до ворот садоводства и... стал, как вкопанный. На большом дощатом щите для объявлений висел распятый человек.

Никогда прежде Семён не сталкивался с чем-то подобным: ни разу не находил избитых или убитых людей. Его заметно била дрожь и мысли никак не выстраивались в логический порядок, чем ещё больше делали движения Семена хаотичными, беспорядочными. С большим усилием Семён справился-таки со своим мандражом. В этот же момент распятое тело немного дернулось и послышался легкий кашель.

"Живой! Живой!" Семёна, как током дернуло. Он бросился к распятому и только прикоснувшись к нему заметил, что это был совсем ещё мальчишка. Тело было маленьким и щуплым, хотя сразу это и не бросалось в глаза из-за явно великоватый одежды, в которую оно было облачено. Какая-то потерявшая и цвет, и форму спецовка была вся замызгана, извозюкана, истрепана. Темные спортивные штаны-треники похоже были на мешки для картошки после сбора урожая. На голове распятого паренька был тряпичный мешочек: обычно в таких продавали лук-севок и рачительные хозяйки хранили в них цветочные луковицы в зимние месяцы.

Семён снял с головы распятого мешок. Мальчишка открыл глаза, слез в них не было. "Дядь, отцепи меня, а?", - тихо сказал он едва дрогнувшим, но вполне уверенным голосом. До Семёна не сразу дошёл смысл слова "отцепи", он не разглядел, что распятый был приколочен к щиту за одежду. Гвозди были вбиты в доски через ткань рукавов спецовки и штанин треников. Мальчишка, по сути дела, висел (как в коконе) в своей одежонке прибитой к доскам щита. В такой позе сам выбраться он никак не мог: руки не согнуть и до пуговиц не дотянуться.

"Дядь, ну ты че? Отцепи же меня", - распятый становился настойчивее. Семён, медленно приходивший в себя, попытался начать отрывать один рукав куртки от досок. Спецовка была, хоть и далеко не новая, но ещё прочная - ткань не поддавалась, гвозди были вбиты не по самую шляпку и загнуты. "Дядь, не тупи: расстегни пуговицы и вытащи меня", - мальчишка уже командовал своим "спасителем". Семён выполнил его распоряжение и, расстегнув пуговицы, легко вынул распятого из его кокона. Одежда осталась на досках зловещим силуэтом... распятый стоял рядом в клетчатой рубашонке без рукавов и спортивных трусиках с лампасами. Прохлады осеннего утра он не замечал.

"Дядь, ты же здешний дачник? Одолжи топорик или гвоздодёр? Мне куртку со штанами сковырнуть надо, а?", - спасённый нисколько не потерял здравого ума и был весьма спокоен. Как буд то бы случившееся с ним не было для него чем-то необычным. "Ты кто?", - наконец-то выдавил из себя Семён. "Витёк. Из Прилучины,- как бы предвосхищая следующий вопросы твёрдо отвечал мальчишка, - Нарвался под утро на ваших "тимуровцев", вот они меня и пристроили отдыхать на этом щите". Парнишка ничуть не стесняясь справлял в сторонке малую нужду и в голосе паренька звучала нескрываемая гордость и сожаление одновременно. Но сожаление явно не от того, что с ним сотворили "тимуровцы", а от того , что он им попался. "Значит ты по садовым домикам промышлял? Один?"' - Семён знал, что регулярные набеги деревенских шпанят на их садовые участки в последнее время стали настоящим бедствием. Это раньше, при советской власти, садоводы и прилученские жили мирно. Но сейчас, когда в деревне все повально без работы и перспектив к лучшему нет никаких, "смычка города и деревни" дала глубокую трещину. Прилученские внаглую тащили все, что можно было или съесть, или продать: инструменты и посуду, садовые шланги и бочки, ещё сносную одежду и обувь, урожай и запасы его на зиму. Самое непростительное, по мнению "САДистов" (как окрестили САДоводов местные остряки), то что деревенские сперли и сдали в пункт приема лома несколько пролетов электрических алюминиевых проводов. Вот тогда и появились "тимуровцы" - добровольные дружинники-сторожа в садоводстве. Если им удавалось поймать воришек, то они никогда в милицию не обращались: перевоспитывали по-свойски. Прилученские были не против такого линчевания. Уж лучше с синяками или без зуба, чем под суд.

Подойдя к своему садовому участку Семён ещё раз спросил спасенного им воришку: "Один безобразил? Или дружки тоже где-то висят? Пойдём и их снимать?" Малец не смутился: "Неа, наши половчее меня в этот раз оказались, смотались. Только мне неподфартило. У нас каждый сам за себя отдувается". Семён подошёл к домику: стекло в окне на веранду было разбито... Он резко обернулся к пареньку, но ничего не успел сказать. "Дядь, это не я! Честно, зуб даю - клянусь! Не был я тут! Дядь, не я это..." - уже откуда-то издалека доносился его голос.

Семён прибрался в домике после визита незваных гостей. Запасы придётся перевезти в город, хорошо , что пока до них не добрались прилученские. Он хмуро побрел обратно на станцию. На выходе из садоводства все ещё висела одежонка "распятого", а рядом кнопками приколот уже пожухлый листок. "Уважаемые члены садоводства "Родина". Напоминаем Вам, что администрация садоводства не несёт ответственности за Ваше садовое имущество. Не оставляйте ценные вещи в домах и на участках".

Семён ругнулся и заспешил на электричку.