Ильдита

Ильдита Гевара - дочь Эрнесто Че Гевары от первой жены Ильды. После развода Гевара вновь женился, а дочь забрал. Хесус Каррерас Зайас — один из команданте кубинской революции. После победы революции его идеологические взгляды с Фиделем Кастро и Эрнесто Че Геварой разошлись. Был арестован и расстрелян по обвинению в контрреволюционной деятельности.

Ильдиту будят рано. Мама одевает её, поправляет оборки на платье, расчёсывает непослушные густющие волосы, вздыхает — жаль, что пришлось их остричь так коротко в разъездах, но ничего, отрастут. Ещё раз внимательно осматривает. Ильдита сегодня поедет к папе.

Ильдита уже большая и знает, что папа её любит, но мешать ему нельзя. Он сам подойдёт, когда будет надо, возьмёт на руки. Она немножко боится этого, она не привыкла к его рукам, не привыкла к вечно скачущей в такт словам сигаре, на коленях у него сжимается в клубочек, сосредоточенно уставляясь прямо вперёд, глазами — точь-в-точь он. Но, может, сегодня ему будет не до неё?

Мама торопливо суёт в руки куклу — уже приехал Пабло. Огромная чёрная машина внутри — тёплая, мягкая, большая, почти как их комната. Пабло смеётся, подсаживает Ильдиту на сиденье рядом с собой. Окна высоко. Ильдита всё равно задирает голову и смотрит вверх — за окном небо.

Небо разное. Это только кажется, что смотреть только на него скучно, только кажется. Можно разглядывать облака. Иногда всё небо — одно облако, как простыня, а иногда на небе тёмные тучи, как тени на мамином лице вечером. Иногда небо совсем чистое, голубое, а иногда — это Ильдита любит больше всего — синее-синее, мягкое, оно словно гладит по голове, дышит, невозможно насмотреться. Тогда Ильдита улыбается, только этого никто не видит, потому что Пабло ведёт машину, а больше никого и нет. Ильдита вспоминает это, вздыхает, улыбка блекнет и пропадает.

Машина останавливается. Пабло выходит. Открывает Ильдите дверь, помогает выйти, берёт на руки. На холме стоит Иисус, ей кажется, он не благословляет Гавану, как уверяет мама, а предостерегает — не подходи, не надо. Она бы рада, но…

В большом доме из серого камня пахнет сыростью и холодом. Ильдита сидит на худом плече Пабло, ей почти не страшно. Они поднимаются на третий этаж. Ильдита тихонько гладит куклу по голове.

На третьем этаже их с куклой опускают вниз. Всегда. Даже когда в узком коридоре на затёртых стульях кто-то сидит. Так сказал папа. Иногда там никого, в коридоре, а иногда он полон людьми. Они все ждут папу.

Теперь там никого. Пабло проводит её к двери, стучит. Они заходят. Всё как всегда, он козыряет, она уже и не тянет его руку в сторону, к стулу в углу, — ему можно идти, только когда разрешит папа.

Ильдита устраивается под первым окном на таком же, как в коридоре, затёртом стуле. Качает куклу. Молчит. Почти совсем как та кукла — печальная и бледная. Пока она может только смотреть. И смотрит очень внимательно.

Папа сидит за своим большим чёрным столом в конце комнаты, его плохо видно в сумраке. Читает, делает пометки. Молчит. Одно из четырёх окон, прямо над ней, открыто, тянет морем. Рядом с её стулом сегодня нет длинных лавок, Ильдита тихонько выдыхает, значит, никто к папе сегодня не придёт. Ей не нравятся эти люди, она не слышит обычно, что они говорят папе — комната длинная, но от них море пахнет ещё солоней.

Стук. Ильдита вздрагивает. Но это только Сержант. Имени его Ильдита не знает, поэтому зовёт его так, как называет его папа, — Сержант. Сержант высокий, стройный, бледный, почти такой же бледный, как папа. Говорит быстро и негромко, но так, что всегда его слышно во всех углах комнаты. Он козыряет. Подаёт бумаги.

— Ты умеешь печатать, сержант?

— Да.

— Почему тут нет имён?

— Дело в том, что мы не знаем…

— Ты сюда пришёл мешать мне работать, сержант? Ты…

Дверь распахивается, почти без стука. Ильда боится смотреть на дверь, потихоньку наглаживая куклу. У папы глаза расширяются и блестят нехорошо. Он даже рот приоткрывает, тяжело, с присвистом, дыша.

— Хесус?

Ильда тихонько поворачивает голову. Пабло, нервничая, пытается закрыть от неё стоящего рядом с ним человека. Она всё равно видит его лицо — широкое, молодое, каменно-спокойное, с полоской тонких усиков. На нём форма, но не такая, как на Сержанте или Пабло, нет, она похожа на папину, только грязная, и Пабло пытается прикрыть одно, совсем большое, пятно.

— Ну, теперь дуэли не выйдет, — с придыхом улыбается папа.

— Похоже на то, — тот, кого папа назвал Хесусом, тихо улыбается. Ильдите кажется, что ему больно. Почему-то вспоминается Иисус на холме. Интересно, если залезть на стул и посмотреть в окно, можно его увидеть?

— Но… но, команданте Каррерас, это вы? Вы? — голос сержанта прерывается.

Ильдита вся подбирается. Холодные, короткие слова сержанта сыплются как капли с дерева, если побежать под ним утром. От них мурашки. Как прикосновение холодного листа к щеке — голос Хесуса.

— Чико, заткнись…

— Как же так? Вы же, вы же — команданте…

Папин голос — треском внезапно сломавшейся ветки:

— Арестовать.

Дерево холодно обнимает. Ильдита гладит куклу.

— Ну, зачем ты, чико?

— Вы, вы! Вы же сражались! Вы…

— Чико, я и сейчас сражаюсь.

Хлопает дверь. Та, что за большим папиным столом. Тишина. Ильдита дышит, дышит, всё свободнее. Неловко спрыгивает со стула, проходит сперва по белым ромбикам пола, потом — по исцарапанным чёрным. Гладит куклу. Потом вспоминает об Иисусе. Влезает на стул, едва выглядывает в окно — нет, не виден. Только небо. Голубое, и пахнет морем.

Ильдите почти пять. Она уже большая. И не пугается залпа.