Ванька и не фашист 01

Часть 1 из 3-х

С самого утра за рекой грохотало. Грохотало далеко. До хутора доносились лишь едва различимые отголоски. Вот только никаких туч, почему-то, видно не было. Небо, как небо. Голубое. А облака - привычно белые и пушистые. Беззаботный ветерок, гуляя по окраинам хутора, весело перебирал пшенично-золотистые волосы щупленького, босоногого мальчугана в коротеньких штанишках. Было совсем не похоже на то, что вот-вот начнется буря. Наоборот. День обещал быть знойным, сухим и по-настоящему летним.
В свои неполные шесть лет, Ванька успел пережить не так уж и много гроз, но кое-что уже научился в них понимать. Прошлым летом, когда дедушка еще был жив, они c бабой Марусей и Любашей помогали садить картошку на огороде у тети Ульяны. Весь день было сухо и тепло, а ближе к вечеру началась сильная гроза. Он хорошо помнил ту безветренную, тихую, густую духоту, которая ей предшествовала. Казалось, все вокруг замерло, застыло. Только крикливые, юркие стрижи носились, как шальные, туда-сюда, то ловко пикируя, то, вдруг, резко меняя траекторию и сворачивая в сторону. Любаша потом рассказывала, что перед грозой всякие мошки летают низко над землей, поэтому птицы тоже спускаются с неба и ловят их, стараясь успеть наловить как можно больше до начала бури. А еще были огромные, на все небо, тучи. Они висели низко, иногда вспыхивали молниями и громко бухали, от чего Ваньке становилось очень страшно, но, в тоже время, очень интересно. Тогда он прижался всем своим маленьким телом к теплой Любаше, она укрыла его своей нежной ладонью, и стала вместе с ним смотреть на буйство стихии, все сильнее и сильнее набирающей обороты. Все это он хорошо помнил и понимал, что дождя, а тем более грозы, без туч не бывает.
Он ловко вскарабкался на старый, высокий тополь, с верхушки которого открывался вид на соседнее село и, щурясь от яркого июльского солнца, начал пристально всматриваться в укрытую прозрачной, сизой дымкой даль. Отсюда Ольховка была видна, как на ладони.
Ванька часто сюда взбирался, когда бабка ждала в гости Любашу. Она часто приходила к ним за молоком и обязательно приносила с собой что-нибудь взамен. Едва Лубаша появлялась в поле зрения, пронырливый мальчуган юрким зверьком спускался с дерева и несся навстречу девушке, шлепая босыми ногами по песчаной луговой дороге. А подбегая поближе, он каждый раз старался рассмотреть еще издалека, что же у нее в руках на этот раз. Бывало, Любаша шла с небольшой корзинкой. Это означало, что сегодня молоко обменяется на куриные яйца. Но если она несла какой-нибудь сверток или узелок, то это почти наверняка означало, что внутри лежит что-нибудь вкусненькое. А однажды Любаша даже принесла настоящее печенье! Ванька не поверил собственным глазам. В тот раз пряный аромат сладостей был услышан чутким носиком заблаговременно. Еще не добежав до девушки, он уже точно знал – сегодня будет настоящее лакомство!
Любаша всегда улыбалась, когда встречала бегущего навстречу мальчишку. Она ласково трепала его по косматой шевелюре и весело подшучивала. Затем делала заискивающее лицо и деловитым тоном спрашивала:
- Ну, что, сорванец? Угадывай, что я тебе сегодня вкусненького принесла?
В этот момент глаза ее искрились теплотой и радостью, а на гладких, румяных щеках проявлялись едва заметные ямочки.
- Конфету! – радостно кричал Ванька и наворачивал круги вокруг хохочущей девушки.
- А вот и нет! – дразнила его та, пряча за спиной сверток с заветным гостинцем.
- Сахар! – пытался угадать Ванька, но Любаша снова хохотала и отрицательно качала головой.
- А что? Что? – продолжая скакать по кругу, нетерпеливо допытывался Ванька.
- Ладно, - великодушно соглашалась девушка, бережно разворачивала сверток и протягивала ему, - Бери, шкодина с моторчиком. Только смотри, чтобы попа не слиплась.
И целовала Ваньку в кончик носа. Тот недовольно кривился, с замиранием сердца всматриваясь внутрь свертка, и, когда обнаруживал там какой-нибудь бублик или пахучий медовый пряник, подпрыгивал от искреннего, всепоглощающего счастья и радостно кричал:
- Урраааа!!!
И они шли неспешно в сторону хутора, каждый раз о чем-то весело болтая. Вокруг пахло сухой травой и полевыми цветами, слух щекотал беспрерывный стрекот кузнечиков и жужжание пчел, а волосы ерошил теплый летний ветерок. Ванька с удовольствием лопал принесенные из Ольховки гостинцы, а Любаша гладила его по голове и радостно смеялась, когда слышала, как тот постанывает от удовольствия. В такие моменты они оба были по-настоящему счастливы.
Ванька очень любил разговаривать с Любашей. Бабка была глухой, а кроме нее на хуторе никого не осталось, поэтому те драгоценные минуты общения были для него не менее ценными, чем вкусный гостинец. Иногда, когда Любаша не очень спешила, удавалось уболтать ее рассказать какую-нибудь сказку или историю. Тогда они укладывались на траву у самой обочины, смотрели на плывущие в небе легкие облака и Ванька целиком погружался в удивительный мир загадочного волшебства, таинственных лесов, с живущими в них страшилищами, и дальних стран с чудесными принцессами и доблестными рыцарями. Но особенно любил Ванька слушать истории про войну и про подвиги. Не про какую-нибудь давнишнюю войну, которая в сказках. А про самую настоящую. С немцами. Любаша их называла фашистами. Он с замиранием слушал о том, как немцы пришли в Ольховку, как начали всех обижать. Даже детей. А потом из лесу, который рос совсем рядом с его хутром, пришли партизаны и дали немцам настоящий бой. Ванька не знал, что такое фашист, но точно понимал: фашисты – злые, плохие. Фашисты – враги. А партизаны – хорошие. А «дали бой» – это значит, отчаянно сражались. И каждый раз, когда Любаша доходила до того места, где партизаны появляются из лесу, чтобы дать бой, Ванька в предвкушении вскакивал на ноги и начинал яростно изображать стреляющего партизана.
Сегодня Любашу в гости ждать не пришлось. Еще утром он спросил у бабки о ней, но та замычала, отрицательно замотала головой и, недовольно отмахнувшись от мальчишки, погнала Зорьку на луг.
За Ольховкой текла небольшая речушка Вшивка. За ней – поля, засаженные пшеницей, через которые шла единственная грунтовая дорога в райцентр. Всего этого было не рассмотреть, стоя внизу. Но с высокого дерева Ванька очень хорошо видел и реку, и поля, и даже дорогу. Издали она всегда выглядела, как тоненькая ниточка, брошенная кем-то на золотистую ткань пшеничного моря. Сегодня же мальчишка заметил, что над дорогой стоит густая пыль, а сквозь ее клубы иногда просматриваются неспешно ползущие машины.
Машин было много. Вся дорога, от моста до самого горизонта, превратилась в сплошное серое облако. Людей видно не было, однако это не означало, что их там нет. Просто это было очень далеко, а издали люди кажутся очень маленькими. А за Ольховкой их и вовсе не видать. Но машины были большими и Ванька без труда смог их разглядеть. Те медленно двигались в сторону Ольховки.
Он, волнуясь, поерзал непоседливой попой, усаживаясь поудобнее на отполированную от частого сидения ветку, и внимательно всмотрелся в горизонт. Было интересно, что происходит за пшеничным полем, и почему оттуда едет столько машин. А еще там грохотало, и это пугало.
Очень медленно над желтой пшеницей стала подниматься небольшая черная тучка. Совсем рядом с нею линию горизонта разрезала еще одна, такая же. Затем еще. Тучки медленно вздымались вверх, но через некоторое время стали растворяться и постепенно исчезли вовсе. Снова трижды грохнуло.
Сам он не помнил, но ему рассказывал дед Пашка, что немцы, проходя через хутор, отняли корову и перерезали всех курей. А еще над хутором стали летать немецкие самолеты. Они-то и сбросили бомбу прямо на мамин дом. Ее убило, а Ваньку – нет. Но Ванька этого не помнил. И даже мамы не помнил. Потому что был еще очень маленьким. После этого баба Маруся и дед Пашка, жившие по соседству, забрали мальчика к себе. Но дед недавно помер, и Ванька остался с глухой бабкой вдвоем.
Сердце заколотилось, ладошки стали влажными от пота, и он вытер их о короткие, разорванные во многих местах штаны. Посмотрел во двор. Бабка суетилась с тазом, полоща белье, и Ванька, торопливо спустившись с дерева, рванул к ней.
Он оббежал старуху так, чтобы она его видела и, выпучив огромные голубые, глаза, прокричал:
- Ба! Немцы идут! За Ольховкой немцы!
Баба Маруся прищурила глаза, отчего те стали как щелочки. Смуглую кожу разрезали миллионы маленьких морщинок. Она всегда так делала, когда старалась прочитать по губам.
- Немцы! Немцы! Фашисты! – повторил Ванька и указал дрожащим пальчиком в сторону Ольховки.
Старуха перекрестилась, суетливо отставила в сторону таз и зачем-то побежала прочь из двора. Но, не добежав даже до калитки, вернулась обратно, обхватила внука за худые плечи, затолкала в дом и, захлопнула дверь. Он пододвинул к окну тяжелую табуретку, взобрался на нее и выглянул на улицу. Баба Маруся, все также бегом, семенила к лугу, где паслась Зорька.
В доме было тихо и прохладно. На старом, обшарпанном комоде мерно тикали часы. Он уселся на табурет и стал смотреть, как большая стрелка медленно ползет по белой поверхности циферблата. Пять минут. Десять. Стрелка ползла дальше, но Ванька умел считать только до десяти, поэтому не понимал, сколько времени прошло с тех пор, как бабушка ушла за коровой. Ему, вдруг, стало очень страшно. Так страшно, что он почувствовал, что может сейчас описаться.
Вдруг посуда на столе вздрогнула и зазвенела от громкого взрыва. Стекла в окнах задрожали. Следом еще несколько раз громыхнуло, и Ванька спрятался под большую бабушкину кровать, сильно вжавшись в угол и обхватив обеими руками худые коленки. Здесь, под кроватью, между стеной и полом, была маленькая дырочка, из которой иногда выбегал мышонок. Ванька звал его Семенчиком. У мышонка был тоненький, но длинный хвостик, который смешно укладывался колечком, когда мальчишка угощал его кусочками сухарей. Он очень забавно брал угощение крошечными лапками и тихонечко грыз его, смешно шевеля носиком. В такие моменты Ванька ложился животом на пол, укладывал подбородок на сложенные ладошки и с радостной улыбкой наблюдал за забавным зверьком.
А однажды Семенчик съел угощение и медленно, словно раздумывая, подошел прямо к лежащему Ваньке. Он пощекотал его усами и дотронулся до детской руки мокрым носиком. Тогда мальчик подставил влажную от волнения ладошку, и серенький зверек ловко вскарабкался на нее, приятно отталкиваясь прохладными лапками.
Так у Ваньки появился настоящий друг. Вечерами, когда бабка укладывалась спать, мальчик тайком слезал с кровати и ждал, когда из норки покажется вечно неспокойный, усатый носик. А когда Семенчик вылезал, Ванька бережно брал его на руки, забирался обратно в кровать и пересказывал тому чудесные истории, поведанные накануне Любашей. Мышонок какое-то время суетился, бегал по подушке, забирался под одеяло, но найдя местечко потеплее, успокаивался и мирно засыпал. Так они и коротали ночи. Ванька, мечтательно болтающий без умолку, и мышонок, сопящий у него в ладошках.
На этот раз Семенчика под кроватью не оказалось. Видимо, он тоже испугался приближения немцев, поэтому забился в норку поглубже, и не выходит. Ваньке, вдруг, захотелось стать маленьким-маленьким, как его хвостатый дружок, и юркнуть в уютную, круглую норку в полу.
Когда грохнуло так, что окно разлетелось на множество мелких осколков, Ванька не выдержал, заплакал и почувствовал, как намокают его штаны, а под попой на полу растекается небольшая лужица.
Сквозь выбитое окно стал слышен гул мощных моторов и лязг металла вперемешку с каким-то громким цокотом. Даже в доме воздух наполнился едкими выхлопными газами. Ванька посильнее вжался в угол и пододвинул ноги к самому подбородку, чтобы полностью спрятаться в тени. Он зажмурил глаза и заплакал. Но плакал очень тихо, чтобы не услышали немцы.
Вдруг распахнулась входная дверь и на пороге появилась баба Маруся. Она быстро затворила их за собой и тихо замычала, зовя внука. Ванька пулей выскочил ей навстречу, подбежал, обнял и крепко прижался, уткнувшись носом в фартук. Она обняла мальчишку и стала жестами показывать, чтобы тот молчал. Затем легонько подтолкнула в спину и увела в спальню, где приказала снова забраться под кровать и сидеть там очень тихо. Сама же уселась на табуретку, взяла Библию и стала читать, иногда смачивая языком палец и громко перелистывая страницы.
Ванька посидел немного, но долгое отсутствие взрывов усыпило страх. Он тихонько выбрался из-под кровати и осторожно подобрался к окну.
По улице шли танки. Это их гусеницы лязгали железом, а двигатели ревели, выплевывая в воздух едкий, черный дым. Следом за ними ехали грузовики. В кузовах сидели немцы. Это были солдаты. Ванька понял это по форме, в которую те были одеты. Были и раненые. У некоторых – перебинтованы головы, руки, животы. А на белых бинтах – красные пятна.
Бабка заметила, что внук таращится в окно и, больно схватив сорванца за ухо, потащила обратно к кровати. Он забрался обратно в укрытие и уселся, нисколько не обижаясь на грубость. Ванька, хоть и был маленьким, прекрасно понимал, что баба Маруся за него переживает, а значит надо ее слушаться.
Шум проходящей мимо техники не утихал до самого вечера, но за все это время в дом так никто и не вошел. Взрывов тоже больше не было. Когда все стихло, бабка осторожно подошла к разбитому окну и выглянула наружу. Трижды перекрестилась, что-то промычала и, облегченно вздохнув, вышла во двор. Ванька, начинавший уже засыпать, услышал скрип двери и открыл глаза. Он медленно выполз из убежища и на цыпочках подошел к окну. За калиткой стояла баба Маруся. Она смотрела в сторону уходящей в лес колонны. Дорога выглядела так, словно ее вспахали. Утоптанный до этого песок теперь превратился в сплошное месиво. Глядя на это, Ваньку передернуло. Он и сам не понял почему. Просто представил, как огромные гусеничные траки рыхлят податливую песчаную почву, и стало, вдруг, не по себе.
Затем вспомнил про мокрые штаны, отыскал в комоде чистые и переоделся. Выходить на улицу в этот день Ванька больше не решился. Он улегся в кровать, дождался, когда баба Маруся вернется в дом и, успокоившись, сразу уснул.