Так ему и надо

Теплый осенний вечер неуютно стучался в окно серыми каплями дождя. Свинцовые облака нависали предвестниками скорых холодов, суливших промерзшие стены домам, в которых еще не начали топить. В душу забиралось странное звенящее чувство тревоги. Петр вертел в руках сломавшийся светильник, мысленно ругая промышленность, которая стала выпускать разовые светильники, краны, мобильные телефоны и прочую продукцию. Починить такие предметы в случае поломки можно было, только проявив недюжинную смекалку. Починить или испортить. Предприятия, заполненные усталыми, злыми работниками выпускали ребусы, способные прожить лишь короткое время. Потом рабочие покупали эти же товары за деньги из своей небольшой зарплаты, только с наценкой на карман владельца предприятия и на налоги. На доходы с этого негодного ни на что товара государство содержало жиреющее руководство, армию и полицию. Полиция разрешала думать только о нужных и важных для государства вещах. Светильников нужно много. На каждого рабочего будет приходиться один солдат и один полицейский. Поток производства светильников не должен остановиться.

Телевизор вещал об ошеломительных по своей мощи победах в чужой войне, о силе и праведности армии страны, которая почему-то защищала и оказывала щедрую помощь чужим народам.

Петр вертел светильник, пытаясь подобраться к контактам, которые «приказали долго жить» от перепада питания. Корпус приветливо блестел пластиком, но не обнаруживал ни одного намека на возможность его разобрать. Чувство тревоги нарастало, превращаясь из звона в тонкий противный писк.

– Петь, вызывай скорую, я больше не могу… – услышал он с дивана сдавленный стон жены.

Он уронил светильник от неожиданности. Болела она не тихо, не было в ней бессловесного страдания. Она раздражалась по пустякам, злилась на все, что ее окружало, повышала голос в обычном разговоре.

Их теплые отношения таяли вместе с нею. Она стала худеть, отказываясь есть. Заострившаяся переносица и впалые щеки, темные круги под глазами первое время она объясняла диетой. Так было, пока он впервые не опустил с грохотом кулак на стол:

– На хрен твои диеты!

Она поежилась, глядя на него уставшими, но поразительно живыми глазами. В этих глазах цвета растопленного шоколада тонкой сединой пролегла ниточка боли. Как он мог не заметить? Она страдает. Он думал, что знает ее наизусть. Каждый сустав, количество родинок…

Долгие сидения под дверями кабинетов, записи, талоны, кашляющие и стонущие толпы таких же страждущих в поликлиниках, больничный коридор вместо палаты, подрагивающие от боли и промозглой прохлады плечи жены – на этом сосредоточилась их жизнь. Но он боролся.

– В наших клиниках не делают подобных операций, – сообщил врач. – Надо ехать заграницу. Могу порекомендовать вам специализированные заведения. Ехать придется за свой счет, и счет этот немалый.

Он вышел на улицу, не ощущая собственных ног. С серого неба лил дождь вперемешку со снегом. Рано похолодало. В башке упорно крутилась фраза: «Поле чудес в стране дураков». Она была неуместно гротескной, звучала злым смехом. В мозгу пульсировали болью слоганы рекламных роликов, какие-то тексты речей о растущем благополучии, пополнении бюджета. С чего бы это? Потому что сумма на лечение напоминала главные призы в развлекательных шоу, пользующихся популярностью. «Отмените на один день рекламу презервативов – и вы спасете чью-то жизнь», – внезапно подумал он, сглатывая противный привкус желчи. Он послушно покупал эти презервативы много-много лет…

Продать пришлось все подчистую, а разбитый о стену светильник он наконец вынес на свалку. Чудес не случилось. Никто добрый из телевизора не предлагал ему помощи, ему не присылали на карточку деньги, не крутили бесконечные ролики о его беде, не звонил добрый чиновник из Минздрава, вникая в его ситуацию, когда он шел под откос. Помогли только друзья и близкие, ссудив все накопленные ими сбережения. Уютная квартира со свежим ремонтом, дачный участок с недостроенным домиком, даже кредитное авто – все было распродано в срочном порядке.

Она угасала на глазах. Зачастую он заставал ее спящей. Под тонкими коричневатыми веками беспокойно двигались зрачки. Под воздействием наркотиков она не в состоянии была воспринять его попытки посоветоваться. Вот когда он почувствовал на себе весь груз ответственности за ее жизнь. Необходимая сумма незамедлительно была перечислена на счет клиники…

Она вырывалась из сна, словно выпутывалась из вязкой болотной жижи.

– Петь, ты не делай ничего… Мне снилось, что меня спасает шаман в Сибири, такой смешной. У него козлиный череп на ладони. Рога, представляешь? Бубен! И он так ритмично поет…

На мониторе рядом с ее больничной койкой тонкой нитью бился пульс. Как будто завязывались узелки на веревке, по которой она безудержно скользила вниз, в пропасть, или наоборот, стремилась ввысь, в небеса.

Она не смогла удержаться. Однажды монитор у койки тревожно замерцал, навсегда обрывая ниточку, что связывала ее с этой жизнью.

Никакой боли не было. Осталась пустота, щемящая обида. Она не имела права бросить его в такой ситуации.

А дальше жизнь смяла его, как обрушившаяся с гор снежная лавина. Деньги не вернули, показав ему пункт контракта об отсутствии ответственности за смерть пациента до операции. Клиника отнесла затраты за подготовку операции, медикаменты, задействованные ресурсы на его счет. Зыбкая трясина тянула его на дно. Близкие и друзья ждали возврата долгов, но в его нынешнем положении он отдал бы деньги только внукам кредиторов. Потеряв жилье, он стал ютиться по квартирам, что еще больше осложняло его жизнь.

Он опять принял решение, которое подтолкнуло его ближе к краю. Наслушавшись досужих сплетен, Петр отправился работать в сезонную артель. Артель сулила быстрый выход из ситуации. И казалось, что он вот-вот вынырнет из трясины…

Перед самым уездом снился тот самый шаман. Он ритмично бил в бубен и лепетал фразы из рекламы. Мимо проплывали упаковки презервативов, дымящиеся чашки кофе, подгузники. Шаман выступал на пресс-конференции, обещая достойное лечение, потом запускал бумажный самолетик, который летел и ронял бомбы. Шаман махнул рукой, закурил огромную самокрутку, выпустил облако дыма, хохотнул и скрылся.

Петр честно отрабатывал в артели, когда контора вдруг разорилась и лопнула, как мыльный пузырь. Маячившая мечта о скором благополучии брызнула в стороны мутными каплями. Он остался посреди сурового края совсем один и без средств. Коллеги пили горькую, он присоединился к ним, чтобы не сдохнуть от голода и холода.

Так и держался, перебиваясь заработками на рынках, разгрузке вагонов и фур. В этом бесконечном мареве алкогольного дурмана он потерял документы – последнее, что связывало его с властью заботливой страны. Надежда на сколько-нибудь светлое будущее растаяла вместе с проданным жильем и утраченными документами. Он превратился в мусор. Гниющий, зловонный мусор, избиваемый полицейскими, – теми самыми, зарплату которых он исправно оплачивал, добросовестно перечисляя налоги государству в свои лучшие времена. Забытый друзьями, которые помогли ему в такой трудный момент. Он был одним из многих, кто рассказывал свою печальную историю.

И он молил пьяными ночами нелепого шамана убить его побыстрее, чтобы прекратить эту бесконечно мучительную боль.

***

– Клара Семеновна! Привезли бомжей. Нажрались какой–то гадости, говорят, настойка боярышника. Куда их класть? Грязные, вонючие… – медсестра брезгливо поморщилась.

– Да ну их, клади подальше, я капельницу назначу. Не откачаем, так им и надо…

Шаман призывно бил в бубен, дергался в нелепом танце, сливаясь в красных языках пламени. Песнь его была очередной рекламой: «Сердце иногда подводило меня…»

А к горлу подступала немота, перехватывая дыхание, руки и ноги сковала вязкая трясина, лишив возможности пошевелиться.

– Этот не жилец, паралич, отходит, – услышал он шамана с голосом дежурного врача Клары Семеновны.