Правда и побег

Вечер выдался теплым и уютным, совершенно по-домашнему, несмотря на тот факт, что заблудившаяся в думах девушка очнулась в незнакомом ей сквере без малейшего понятия, как сюда пришла и, главное — как отсюда выбираться. По-прежнему пребывая в размышлениях далеких от реальности, она неуклюже села на единственную пустующую лавочку и рассеяно осмотрелась.

Мир вокруг в одночасье преобразился. На чтобы не глянула теперь девушка, любой предмет будь то человек, собака, птица, дерево, асфальт или фонтан — всё казалось ненастоящим, словно застывая под её взглядом и перевоплощаясь в обычную фотографию за мгновение до того, как она сосредоточиться на нём. Это было странно, и вдруг накатившая обида повеяла ностальгией: много лет назад точно так же с ней обходились одноклассники времен младшей школы, не желавшие брать её в свою компанию и прекращая разговаривать или играть ровно на то время, покуда она находилась рядом. Не редко она слышала у себя за спиной их веселые голоса, а оборачиваясь видела лишь нахмуренные каменные лица — так похожие на жертвы медузы Горгоны, о которой она узнала позднее.

Но нет, в этот раз всё было по-другому. Если прежде мир застывал под её взглядом, теперь же она замирала и могла отчетливо, во всех подробностях рассматривать его. Могла видеть милующуюся парочку на соседней лавочке. Минуту назад до неё доносились их влюбленные друг в друга голоса, а затем она взглянула на них и поймала отпечаток витавшей вокруг любви на пленку памяти. Несомненно, она сохранит это прекрасное и нежное, воздушное чувство глубоко внутри себя, аккуратно поставив на стеллаж подле других плененных мгновений.

Резкий вскрик и она оборачивается, улавливая выражение удивления, испуга и безграничной веселости на лице какого-то мальчика. Падение на твердую и мокрую основу фонтана показалось ему мало приятным, но жутко забавным приключением. И девушка с жадностью запоминает его вскрик и последующий смех, до рези в глазах всматривается в выражение его глаз, в изгиб губ, в ямочки на щеках и мокрые волосы, в движения маленьких ручек, которые, подумать только, однажды станут больше в два раза! Она, подобно уставшему путнику, ловит каждую каплю пролетающую мимо него или даже исчезающую в тканях его одежды.

От слишком большого усердия, почти отчаянного стремления поймать, запомнить и навсегда сохранить в себе любое и каждое мгновение протекающей мимо жизни у девушки вскоре появляется головокружение, и она уже хочет сесть, но приходит неприятное осознание, что сделать этого не может поскольку уже давно сидит.

Пролетевшая над самым ухом и едва не задевшая его муха что-то разрушает в её сознании и всё кончается. Моментально, как и всё в этой жизни, разрушается вакуум её мыслей, прозрачный, но изолированный от внешнего окружения шар, в котором она сидела до этой поры. И несмотря на желание девушки не замечать и не понимать оного, мир вокруг зажил своим привычным чередом, а ей больше некуда спрятаться от правды и реальности, что с тяжело насмешкой не отводит от неё взгляд.

Год. Всего один год. Триста шестьдесят пять дней. А может, даже меньше. Осознание разливает внутри её тела жидкий азот и от холода и боли наступает шок — иначе нельзя объяснить отсутствие каких-либо эмоций, ощущений, чувств. Абсолютное безразличие граничащие с почти маниакальным желанием подбежать и накричать на каждого человека, отобрать его жизнь, или хотя бы один его день. Слезы несправедливости, обиды, усталости переживаний появляются неожиданно и первое время даже незаметно. Лишь когда щеки начинает неприятно щипать, девушка непослушными руками дотрагивается до кожи и ощущает на пальцах влагу. Но ни удивления, ни неловкости, ни злости, ничего не чувствует от этого открытия. Ей просто всё равно.

И в этот самый момент, когда рушится её жизнь, когда расслаивается её мир, спрятанный под покрытием из кожи, мяса, циркулирующей крови и для надежности — скрытый под решеткой костей, вокруг ничего не меняется. Время не останавливается и не ускоряется, оно словно горделивая кошка, которая всегда ходит сама по себе, непринужденно двигается в привычном ему темпе, будто бы даже не замечая слез отчаяния, в которые ненароком ступает пушистой лапкой.

Сидеть больше не хочется, но идти ей некуда. Зачем возвращаться домой, где у всех как прежде обычная жизнь с неомраченным страшным диагнозом будущим? Стоит ли им рассказывать о сегодняшней новости, ставшей для неё личным Апокалипсисом? Нет, если на чистоту, то такое желание есть, уж себе-то можно и не врать. Конечно хочется прийти домой и собрав всех срывающимся на крик голосом, усадить на кухне и затем, с трудом выдержав небольшую паузу, объявить о походе к врачу и долгом разговоре, о словах, прозвучавших слишком громко в атмосфере её молчания; хочется не сдерживаясь сказать, что их приоритеты больше не имеют для неё никакого значения, и все их ценности, заложенные в ней, обесцениваются как в период революции рушится прежнее мировоззрение. Хочется посмотреть им в глаза и уже охрипши сказать «спасибо», с такой горечью и ядом в голосе, чтобы они почувствовали хоть капельку её боли, хоть на краткий миг окунулись в тот ад, который она переживает. Зачем были все старания и страдания, нацеленные на будущие, когда его нет? Зачем было тратить самое ценное — время — на внезапно ставшие неважными цели, на невыполнимые планы, на невозможные мечты?..

Вдруг она услышала знакомую мелодию, любимую песню и слова, которые столько раз помогали ей сдерживаться и не сорваться, даже когда какая-либо мелочь (теперь-то её взгляды изменились по сравнению с прошлым днем) вызывала кипучее желание закричать прямо посреди улицы. «И если ты вдруг что-то начал понимать и от прозрений захотелось заорать, давай, кричи! Но тебя могут не понять…». Завертев головой в поисках источника песни, девушка с удивлением столкнулась взглядом с парнем, остановившимся, или вернее будет сказать, застывшим в нескольких метрах от неё с сжатым в руке телефоном. Он переводил взгляд с поющего гаджета на неё и обратно, вновь на распевающий смартфон. Наконец, а это безмолвное непонимание продолжалось не менее тридцати секунд, он не выдержал и ответил на звонок. Из дальнейшего разговора стало ясно, что его девушка поставила ему эту песню в качестве намека на что-то, но узнать, на что именно стало невозможным, поскольку парень поспешил уйти подальше.

Оставшись вновь в одиночестве, девушка, однако, больше не ощущала той ненависти к родным, к врачам и ко всем незнакомым прохожим разом, как несколько минут назад. Возможно, просто отвлекшись на знакомую песню любимой группы, она частично позабыла о всей масштабности обрушившейся на её голову катастрофы. Но одно она помнила наверняка — вспоминать сейчас вновь тот ужас и отчаяние, что недавно сковали её тело и уже сернистой кислотой разъедали ей внутренности и душу — она точно не хочет.

И резко поднявшись с лавочки, почти бегом направляясь в неизвестном ей направлении, она испытывала азарт побега из плена врага, словно бы этот самый побег мог в самом деле её спасти. Но она старалась не думать о своих реальных шансах, не думать о настоящем положении вещей. В голове набатом стучало: «Беги!» и она слушалась свой внутренний голос или лихорадочно пульсирующую кровь в тонких сосудах под кожей и бежала, покуда хватит сил. Она знала, но усилием воли забывала, что убежать от собственной болезни невозможно, но не помня об этом, ощущала себя почти по-настоящему, как некогда прежде, счастливой.