Панегирик вере или апология Авраама

По мотивам трактата Серёна Обю Кьеркегора "Страх и трепет".

Любовь находит проповедников в поэтах.
Кто может лучше их возвысить честь её?
То там — то здесь восторженных клевретов
Грохочут гимны, оды и сплетён
Венец её извечным первоцветом.
Но скорбь глубокую испытывает Мудрость,
Взирая на поток людских страстей,
Не от того ль, что старших дочерей
Достоинства не меньше? Как же участь
Их добродетелей забвением покрыта?
Дерзнет ли кто с душою абелита
Велеречиво Савлу возразить?
Все может быть!
Все очень может быть!
Кто верил Господу — и был тем постыжён?
Кто в страхе жил Его — и был потом оставлен?
Кто воззывал к Нему, и Он презрел его?
Кричит Сирах , и в истом клерикале
Живое воплощенье этих строк,
Железною рукою Эскулапа ,
Уже заносит жертвенный клинок,
Чтоб стала вечной юная Агапэ .
***
Четвертый день пути.
Подножье Мориа .
Поводья замерли.
Величественный старец
Взор не сводя с уставшего осла
Застыл в раздумье.
Призрачный скиталец
Его сомнений мертв, как сотню лет.
Никто, ничто не остановит Авраама
Идти к вершине той, идти, идти овамо ,
Куда велел Он, и вершить обет.
Никто не обвинит — что малодушно
Он утаит в предупрежденный миг
Свое ребя, и сам, взойдя на пик
Воскликнет: «Боже! Это я, ослушник,
Отдам Тебе не лучшее, что есть,
Готовя дрязг и каму для престанья
Я знаю это! Ибо тот, кто днесь
Подменой стал дитю обетованья —
Ничто!
Во прахе червь на алтари,
Проживший век на Вышней благодати,
Но…
Это лучшее, что я могу отдать Те,
И жертвой этой не пренебреги!»
Не станет этого!
Совсем иная дума
Его перелицовывает суть,
То костенеет в нем, то словно гнев самума
Неистовствует, силясь всколыхнуть
И вырвать с корнем прочные основы
Столпов чистосердечия отцова.
Священный трепет покрывает мраком
Рассудок пуще, и кошмарным зраком
Предстала взору лицемерная картина
Закланья жертвенного собственного сына —
Закланья тайного.
На сердце тяжело!
Он словно тать , из собственного дома
Умкнул сокровище, дабы отдать другому
Во благо истое.
Но кто поймет его?
Не вразумить — не словом, не божбою ,
Ни Сарру, ни того, кто за спиною
Молчит в смирении покоя не тревожа
Отцовских помыслов.
— О, всемогущий Боже!
Ведь от кости' дитя! Отца — от плоти плоть!
Терпенья чадо! Плод обетований!…
…Но, будет так! И вне моих желаний,
Десницей отчею возьмет тебя Господь.
Пора идти! Пора…


Елиезе'р мой!
Наказую тебе и Исмаилу
Взять с воза пищи, сколь необходимо,
Вам для пути в Вирсавию . Домой,
Ступайте с Богом, ждать вам не пристало
Сегодня нас.
И уложив кресало,
Тесак и вервь в котомку из шелюги
Склонился к Исааку, взял за руки,
Промолвив тихо:
— Что, пойдем сынок?
— Пойдем отец!


О, если б знать он мог,
Куда ведет сей путь!


Усердный Исаак,
Ребенок, чаявший возможного предлога
Подспорьем быть отцу, теперь торит дорогу
Бок о бок с ним. Он счастлив! А лозняк,
Что давит спину связкою громадной —
Не ноша вовсе, коль в душе отрадно
И празднично.


Невинный Исаак,
Шел окрыленный осознанием, что пуще
Других он важен здесь, он вырос, он допущен
К сакраментальной мудрости, и рядом
С отцом великим, таинство обряда
Сейчас ему исполнить надлежало.


Тем временем, дорога приближалась
К самой вершине.
Путники у цели —
Вот камень, хрущ для огненной постели
— А где же агнец жертвенный, отец?
Где мы возьмём его?
Cедой скупец
На речи, вымолвил:
— Пречистое дитя,
Ты, ветхих лет моих приобретенье —
Склони колена и прими благословение,
В тебе узрел Он агнца для себя!


Так объявилась в ужасе своем,
Нагая истина пред юным Исааком;
Непостижим стал мир, в котором сын с отцом —
Сама любовь. Он пал наземь и плакал
Обняв руками ноги Авраама.
Не может чадо вознестись до храма
Небесных таен — разумел старик
И, дрогнул, опасаясь, что воздвиг
Пред сыном стену на пути Господнем.


— Не ты ли говорил, что неугодно
Усердье человека человеком?
Что это грех, богопротивно это!
Никак не может требою Творец
Взять Исаака…смилуйся отец …
Во имя Сыя сжалься надо мной…
Пойдем отсюда… я хочу домой…
Он всхлипывал, и будто стало мягче
Лицо отца, немного, и заплачет…
Да! Отвернулся! Это верный знак,
Что он в слезах — подумал Исаак
И на спасение затеплилась надежда.


Но вовсе не было таким же, как и прежде
Лицо родителя, когда увидел вновь
Он Авраама.
Застывала кровь,
От ярости его, когда хватил
За грудь мальчишку и что было сил
Швырнул на жрище, выкрикнув:
— Юнец!
Ты возомнил, что будто бы отец
Я твой — Аврам-богоугодник?
Глупееец!
Я Фарра - идолопоклонник!
Привел тебя на гору для закланья
Не богу вашему, а по заповеда'нью
Моих кумиров и моих богов!


Все кончено. Звучанье этих слов
Сулило — смерти не минуть никак.
В отчаянье взмолился Исаак:
— Бог Авраамов, сжалься надо мною;
Коль наделен я долею земною
Дух испустить, родителя не зная,
Будь мне Отцом Небесным! Заклинаю!


И Авраам, вверх руки вознеся
Шептал: «Господь, благодарю тебя!
Пусть лучше я в его последнем взгляде
Чудовищем останусь и треклятен
Я буду им, но только бы дитя
Не истощилось верою в Тебя.