Ныряй и тони

А я специально приду, приду на эту их долбанную свадьбу с белыми голубями, костюмчиками, платьями со шлейфом, на который так и хочется наступить, чтобы невеста упала навзничь и расшибла себе голову, чтобы под фатой появилась кровавая лужица, и люди, эти зеваки, которым плевать и на молодых, и на единение душ, и - как они там ещё говорят?, чтобы все эти лицемеры просто стояли и молча смотрели на обмякшую тряпичную куклу и думали - каждый о своем, те, кто с ней не переспал, о том, что так ей и надо, а те, кто переспал... Да, в общем-то, всё о том же. Завистники, злопыхатели, мелочные, скупые родители, обтянутые в тряпье былой юности, как колбаса в сеточку, - все жирные куски выпирают наружу. Свидетели. Да кто их вообще зовет? Свидетели чего? Краха надежд, мечтаний? Это не свидетели, это понятые. Эй, вы, мальчики-криминалисты, тащите свои мелки, здесь два трупа - надо зафиксировать.
Я уже выхожу. Руки дрожат. Сигарета, зажигалка, затяжка. Не получается. Сигарета, зажигалка, затяжка. Эхо подъездных ступеней отдается ударами в висках. Во рту кисло, язык будто опух. Ещё немного, и меня стошнит на мой черный костюм с черной шелковой рубашкой. Дневной свет режет глаза, воздух пьянит. Едва ли не падаю, хотя сегодня не пил. Да я вообще в первые не пью. Пусть она знает, она, чья радостная физиономия будет для меня ликом смерти, чья улыбка, словно кинжал, полоснет мне по горлу, и я задохнусь от злости, от обиды, и я захочу зареветь, но из глотки не вырвется ни звука, он застрянет где-то комом в горле, который превратится в порхающего мотылька, что так хочет наружу, и я...Она ждёт всего этого. Я знаю. Ты знаешь, Таня. Ты ждёшь этого. Мы оба этого ждём. Или ты хочешь ,чтобы "я прошел мимо и простил тебе твоё счастье" - так ты говорила, да? Этого не будет. За всё надо платить, и вот я сажусь в такси, что несёт меня прямиком к подмосткам вашей сцены, вашего водевильчика, оперетки, мать его, с плохими актерами и заезженными, как старая кобыла, ролями: он любит её, она любит его. Он взял то, что плохо лежало! Он взял тебя, Таня, когда я не смог тебя удержать! Вор! Наглый, мерзкий вор, заслуживающий только одного - крепкого удара по зубам, по голове, удара в живот, в пах, сломанного колена, откусанного уха - всего этого, Таня, всего этого.
Ты думаешь, что я не приеду? А я уже рядом. Вижу эту старую советскую рухлядь с пошлыми колоннадами в стиле сталинского ампира, которую вы, мелкие, слабохарактерные людишки именуете дворцом бракосочетания. Это не дворец, это плаха, лысая гора, голгофа, крематорий Аушвица, где всё то, о чем мы с тобой мечтали, вылетит в трубу вместе с прахом твоего тела.
Сигарета, зажигалка, затяжка. Закашливаюсь, как школьник, что впервые украл у отца папироску и, спрятавшись за гаражами, попытался выкурить. О чем я? Да, я уже вижу эти пошлые лимузины с траурными венками на крышах, с бутафорными кольцами, сделанными, наверное, из чего-то, похожего на навоз. А может и хуже, Таня, ведь от всего этого дурно пахнет. У меня перехватывает дыхание, когда я, как в хмельном бреду, шатаясь и едва не спотыкаясь, иду к дверям этого чернобыльского саркофага. Облучите меня своим милым семейным счастьем, которого ты так хотела от меня, а я не смог тебе дать. На что ты рассчитывала? Ты же знала весь расклад с самого начала: я - потенциально плохой муж, отец, брат, сват, кто там ещё? Я никто. Я такой, какой есть, каким был с самого начала, а ты всё думала, всё ждала, что я изменюсь, что предложу тебе руку и сердце, ведь столько лет прошло. Кстати, сколько? Год? Два? Три? Я не помню. Дни шли своим чередом. Природа не считает лет, не отмечает праздники в календаре. У природы есть зима, весна, лето, осень - и всё. Я так живу. Я так жил с тобой, я не знал, что надо вести подсчет всем прожитым годам, что первый год - испытательный, второй - ещё какой-то там, а, если за три года не делает предложения, значит, и не любит.
А ведь он не знает, он, твой женишок, не знает, что ты приходила ко мне, говорила, что выходишь замуж. Будто просила благословения. Ты нашла мне замену спустя три месяца после расставания! Ты что, финансовый аналитик? Тебе надо было в новом квартале выйти, если не в плюс, то хотя бы в ноль, начать всё сначала? Что я несу?
Я снова пытаюсь прикурить. Вроде получается. Сердце колотится, будто в грудной клетке поселились бразильские туземцы, отплясывающие ритуалы Вуду. Меня бросает в жар. Лоб мокрый от пота, вся рубашка в подтеках. Из рук выскальзывает зажигалка. Я смотрю вперед и вижу, как твои подруги замечают меня. Они меняются в лицах: их губы сворачиваются в трубу, в грозный, советский горн, из которого сейчас созовут всю братию против меня, лишь бы я ничего не испортил. Глупые курицы. Никогда они мне не нравились.
Я чувствую, что теряю контроль. Дурацкая затея. Чего я хотел добиться? Увести тебя из-под алтаря, как в дешёвом кино? Клоун! Что я здесь делаю?
Помнишь, мы были на берегу озера? Мы забрались на деревянную вышку и посмотрели вниз - дна не было видно. Я сказал, что, если нырну, то обязательно утону. Что ты ответила? "Ныряй и тони". Ты помнишь свою улыбку? Такая шаловливая улыбка бывает только у маленьких бесов, которым в силу возраста всё сходит с рук. Ныряй и тони. Я ведь прыгнул тогда. Прыгнул и расшибся так, что ещё долго не мог встать с постели, а ты мне потом приносила мандарины в палату. Чертовы мандарины.
Я разворачиваюсь и даю дёру, как последний трус. Я хочу бежать, но ноги сделались ватными, непослушными, чужими. Сзади кто-то окликает меня, кто-то знакомый. Я знаю этот голос, но не хочу признаваться себе в этом. Я знаю его слишком хорошо, настолько, что сознание едва не покидает меня. В глазах всё рябит, плывет, начинает тускнеть. Ныряй и тони. Я итак утонул, Таня, вот он я, на самом дне, в бескрайней пустоте океана твоей души. Разве я заслуживаю этого? Разве ты заслуживаешь этого? Земля резко берёт вправо, асфальт летит в голову, удар, тьма, тьма.
Ничего не видно и не слышно. Кажется, я сделал это, я убежал. Убежал в себя.