07. СВ. Василиса. Часть седьмая

- Прочь ручищи, мужик! Я барыня твоя, убирайся прочь, грязь! И вы, няня, хватит командовать и шипеть! Надоело мне за вами быть, ваши шептания да сказки слушать! Знаю я ваши чаяния, убирайтесь восвояси к своим кораблям да божинам!
- Девочка, Василиса, да что с тобой, побойся Бога! А ну, замолчи, непослушница! Батюшка, Степан Иоаннович, чего молчите, раскапустилась капуста!
- Не пеняйте, не ищите прошлогодний снег! Уж больно хорошо вы меня воспитали своими стараниями, сыта я! Хватит! Дайте мне этого человека, коль отец сам, своей волей, разрешил, я̀ теперь буду другими распоряжаться, а вы мне и не надобны, сама учить и воспитывать стану! Не хочу именин, прогоните всех, оставьте Его, никого видеть не хочу!
- Угомонись, девочка, опомнись, - схватила за ручку Устинья Василису, - ты в уме ли, приди в себя.
- Иди ко мне, куколка, дай ручку. Прочь пошла, не хочу видеть тебя боле! Эй, кто там, подайте мне шубу, чай, не май на дворе, - совершенно спокойно произнесла Василиса.
- Доченька, а корона, а карета, а гости? Как же? Именины твои? Праздник? Идём за столы, - Степан Иоаннович затрясся всем собой перед разволновавшейся девочкой, испугавшись, и совсем забыв об подарочке. Не того он ожидал. Дочка какова!
- Ох, как и надоели вы мне все! Идёмте! Он рядом со мной сядет, на место Устьи. Так я хочу. Гости, дорогие, идёмте за столы, батюшка, руководи. Где поп Илия? Не хочу никого без него! Зовите!
Так, в девять своих лет, проявился суровый и озверелый, помещичий, характер Василисы.
После девятых именин Василисушки Устинья Карповна была изгнана по настоянию девочки, вопреки батюшкиным увещеваниям. От горя разлуки и свободы действий, решившись на большую печать, женщина померла, истёк кровью в готовальне. Через месяц после няни, упокоился Пьер.
Василису словно подменили с того времени. Девочка, и без того капризная и своенравная, сделалась злой и бесчинной.
Пьер в её милости пробыл ровно неделю. После именин интерес к карлику у девочки пропал.
- Уберите с глаз долой! Не хочу видеть его! По-нашему не молвит, всё куксится, корчит рожи, да жрёт не в себя! Что за выгода от него, кормится, как свинья на убой. Груша, бабушка, где ты, одноглазая мышь? Посади его на толокно с людскими щами, пусть живёт в девичьей!
- Да как же, Василисушка, человек среди девушек? – лепетала старая ключница.
- Человек?! Огарок! А хоть и выброси вовсе, не нужен мне он боле, шушель!
- Так, а где ж ему прислониться там? Места нет.
- Промеж Милкой и Верой войлок кинь, они его любят, а то и Маланье в женихи отдай, она его уж пригрела под подолом у себя, - язвила девочка, - а что, хочу женить карлика на Маланье! Она девка дородная, дебёлая, он за ней будет всё в добре! Маланья, Маланьюшка, поди на дело, сама барыня тебя сватать будет! Приданное за женихом дам! Кота из камней да корону копеешную!
- Ох, барышня, ну, изволите вы, - Груша не знала, куда деться, - ох, уж, и сильны вы радоваться.
- Ты, дармоедка, смеёшься надо мной! Позвать девку, принести карлика, буду сватать!
- Как же? – робела Груша.
- Высечь! На конюшню, раба!
- Зову, госпожа, зову, Василисушка! Маланья, девка!
Ключница, понесшись в поисках Маланьи, забегла к Фролу, предупредив умыть и нарядить карлика для предстоящего сватания, приказав при этом упредить барина, Степана Иоанновича об желании дочери.
Как на неудачу, Степан Иоаннович в это время оказался в отъезде для определения будущего сыновей Николая и Симеона в Москве. Старшие братья, Фёдор, Димитрий, Сергий, Устин и Иван были, кто на службе, кто в ученье, младшие, Григорий, Силан и Нил, обучались пока при дому, и были детьми.
- Ни жив, ни мёртв он, барышня, - пробубнила Груша.
- Ну, и чёрт с ним! Закопайте, коли мёртв, велика потеря.
Кто знает, как погребли карлика. Говорят, похоронили на росстанях, за забором, в овраге, как говорят, Прости Господи.
С памятных девятых Василисушкиных именин прошли года, Степан Иоаннович обветшал, одрях, однако ж крепко стоял на ногах, прирастил с тех времён именье, расширился. До двух тысяч душ, батюшка, сообразил. Скуп стал, скаредный, скопидом, хуже некуда. Прошлым годом пережил барин рабский бунт, недовольный непосильной барщиной и неподъёмным оброком, однако, смогли усмирить мужиков, а зачинщиков выявили, и забрили в солдаты. После этого пуще прежнего крепостные пошли под гнёт. Процветала ещё николаевщина, наживались на людском горбу приживалки, замшелые господа. Народ, словно мухи, словно подзаборные сорняки и отбросы рождались, возникали, ломились, и погибали без имени, без роду, без племени. Всеми жизнями их распоряжались господа, а у Долгопятовых подрастала Василиса. Братья кто где, в Курном одна молодая барыня да Степан Иоаннович. Правда, ещё младший сын, Нил, оказался в поместье, но был глуп, как все думали, и страдал падучей, от того не годился никуда, и участь его была страшная. Жил он обособленно, обходился старой нянькой, ветхой, согбенной старухой, беззубой и с шестью пальцами на обеих руках, точно не скажу, сколько было на какой из них. Взяли эту бабу из деревни Капельки, специально для догляда за несчастным, такую убогую, чтоб меньше ела, в отсутствие зубов и за несовершенством рук. Нила поселили во втором этаже в глухой комнате; там же, под образами за ширмочкой на войлоке жила старая Аглая. Сколько ей было годов, никто не знает. Может пятьдесят пять, а может и все шестьдесят два. Такая она была старая. Ни к утру, ни к обедам Нил не выходил. Батюшка, Степан Иоаннович, чурался сына, обходил стороной, словно не его он, как будто кто-то чужой, пришлый, живёт, меж тем свой. Тяготился барин дармовым ртом и тратами на никчемную учёбу, заброшенную по отбытии Силана и Григория в город в ученье.
Был такой случай. Идёт себе Нил, прогуливается по Долгопятовским просторам, забрёл аж за, откинутое далеко в угол, Вымя, богатое господское село, собирает грибы, только белые, себе в лукошко, а с каждым новым грибом кладёт веточку, или листочек, хоть сухой, на счастье и переложить, чтоб не перетряслись. Аглая, старушка, за молодым барином по пятам трясётся:
- Нил Степанович, уж п̀олно лукошко боровичков, все обрадуются, особливо сестричка Ваша, прибыли.
- Аглаюшка, скоро до Сытого дойдём. Хочу с Глафирушкой, Аксиньюшкой, да их Любушкой поздороваться, поделиться. Не хочешь ли ты?
- Хочу, барин. Милые люди. А варение какое у них вишнёвое, а белые какие сладкие, а огурчики какие хрустящие! В Курном только и разговоров об их рукоделье, - закативши глаза, облизала сухие тонкие губы нянечка.
К слову сказать, Степан Иоаннович в своё время не вытерпел перед Аксиньей, а люди и промолчали, зато Любушка, девочка, шла за Василисой теперь, была обласкана, и любима барином, за что и ненавистна Василисе.
Тройка вороных, как пепел, как любил барин, неслась, огребая всё живое на пути.
Барин Долгопятов, завидев сына, несшись в уездный город на аукцион, заревел Фролу:
- Остановишься, зашибу!
- Папа! Батюшка проехал, видимо, спешит по делам. Не заметил меня, а я меж тем таки здесь. Аглаюшка, это отец пронёсся? Видела ли ты? – затрепетал тонкий мальчик.
- Кто знает, барин, рабы мы.
- Это точно папенька был! Так гнал Фрол, столько шуму наделал, пыль столбом, что и не увидать нас с тобой было. Вот, воротимся из Сытого, а он от забот своих, как покажу ему лукошко, полное былых, а, может, ещё Глафира передаст пирогов с брусникой, как он обрадуется, как он белые да пироги Глафирины эти любит! Уж, наверное, передаст, непременно, - голос мальчика вдруг поник, он сам тяжело вздохнул, - обрадуется, няня, правда? Я ведь сам собирал, а ещё историю ему поведаю, как на росстанях разминулись, вот, посмеёмся вместе, - Нил повернулся к старухе, и попытался заглянуть той в мутные её глаза, которые, несмотря на то, что повыцвели и высохли, любил больше всех глаз всём белом свете.
- Уж, тяжко мне судить, Нилушка. Больно скуп папенька на радости, строг, - няня, потупившись, не умея от природы лгать, особливо такому крошке, блаженному, всеми кинутому созданию, поджала губы, боясь обронить слезу.
- Ну, полно, дел у него тьма, а так, он самый добрый. Ты самая добрая няня, а он самый добрый батюшка. Я-то, что, одна обуза, да лишний рот, словно трава прошлогодняя под забором, а он печётся обо мне, целую комнату выделил, тебя мне в заботы сосватал. Братья кто-где, кто в службе, кто в ученье, Василиса девочка, а с меня, слово с гуся вода, ни в пир, ни в мир, ни в добрые люди. Нет, любит он меня, уж я наверно знаю это.
- Что ты, мальчик, Бог с тобой! Да, как же это! Вы ж сын его ро̀дный, какая обуза, это ж кто б услыхал! Вот, ещё удумали, и слышать такого нет мочи, кто ж это в головку вашу такие греховные мысли вложил? – Аглая точно потряслась от слов маленького барина, спохватилась, и быстро засеменила впереди.