Высушенное тельце цикады на меже, желто-серыми иероглифами линий – Чжан Шан окунает ладони в солнцем выжженную пыль, Цзи оседает на коже невесомо-легкими штрихами, скрюченными насекомьими лапками царапает пальцы.

Русский символ необузданной сексуальности. Главный алкоголик всея Руси. Мужик на царском троне, разваливший великую империю… Первые ассоциации-штампы, что приходят в голову каждому, стоит только назвать это имя – Григорий Распутин.

Зеркало – солнце, вскипевшее раскаленною лавой, застывшее на наковальне под молотом кузнеца, бронзово-жаркое солнце. Алфея берет зеркало в руки, смотрит, оправив волосы, ныряет взглядом в точено-блескучую, нетронутую волнами гладь. В зеркале – она сама, изящный завиток волос под покрывалом, янтарные капли бус, стекающие на грудь.

Сны разливались чернотою под веками, пахли терпко еловою хвоей и застоялой озерной водой. Андрей закрывал глаза – и сны обнимали его тысячей мягких рук, вели за порог, сквозь поскрип иссохшейся двери, сквозь комариные писки над ухом и гулкое уханье сов – по ночному, замершему лесу, туда, где, отражая собою луну – раскинулось бесконечно огромное озеро, и утки возились в его камышах, и рыба бесшумно скользила под темною гладью его.

Эйлин резала лук и порезала палец. Ах, какая неловкость!

Нож клацнул «Крак!» железным ведьминым зубом, надгрыз мясисто-розовое и сочнохрусткое белое, вишнёво-ягодными каплями украсил пирог. Когда режешь лук, принято плакать.

Все произошло так, как и я, и многие люди могли бы предвидеть, если бы ужас и паника не помрачили наш разум. Эти зародыши болезней уже взяли свою дань с человечества еще в доисторические времена, взяли дань с наших прародителей-животных еще тогда, когда жизнь на Земле только что начиналась. Благодаря естественному отбору мы развили в себе способность к сопротивлению; мы не уступаем ни одной бактерии без упорной борьбы, а для многих из них, как, например, для бактерий, порождающих гниение в мертвой материи, наш организм совершенно неуязвим.

Тш-ш, тихо, осторожно ступай, не выплесни ненароком луну, что затаилась на донышке ведра. Качается, точно парусник, привязанный за нить под потолочными балками, слепит глаза серебряно-яркой кормой… тш-ш, ночь на дворе, гаснут свечи, парусник прячется в обгорело-чёрную тьму.

Виипури плавился невыносимой жарой. В узких, каменных проулках его искали спасения тени, кляксами растекались из-под зонтиков дам, жались робко к выбеленным солнцем балконам.

…Озии, старейшине Ветилуи, в ту ночь привиделся сон, раскалённо-жёлтый, точно пустынные пески: пустыня наступала на город, от Дофаима до Велфема, от Ветилуи до Киамона, зыбучими гривами барханов билась о крепкокаменные стены, белыми, как соль, точёно-острыми клыками вгрызалась в бронзу городских ворот – могучая, неохватная, непобедимая – шла, припадая к земле, и рыжие от солнца песчинки скрипели,перекатываясь, под золотисто-гладкой шкурой её.

Если в полдень посмотришь на небо, в солнце – медным пышущий щит – то увидишь ее отраженье. Змеи льнут к ее волосам, слепят золотисто-жаркой чешуей, цепкие, как древесная поросль, оплетают эгиду и шлем ее – она смеется, стряхивая наземь чешуинки света, бесстрашная, светлоокая, копьем своим пронзающая облака, и солнце истекает под веки ядовито-рыжими пятнами, и полное гулкой синевы – небо плещется над головою, нырнуть, раскинув руки, камнем уйти в льдом обжигающую синь…