Медовые соты домов

Истекают огнями,

Тягучими каплями света

Сочатся в вечернюю мглу.

Небо дышит пыльцой

В восковые ячейки подъездов.

Шуршат лепестки

Проезжающих шин

По извивистым стеблям дорог…

Городского асфальта

Белесые, древние корни

Питают фундамент

Домов твоих,

Ульи многоэтажек,

С медовыми,

Желтыми сотами окон,

Под звездной,

Холодной пыльцой.

Присев на неширокий подоконник в коридоре госпиталя New York Presbyterian, бывший Герой и спаситель человечества, а ныне простой санитар-парамедик Питер Петрелли торопливо докуривал очередную сигарету, готовясь заступить на дежурство.

Холодные блекло-голубые глаза за толстыми линзами очков, бесстрастный, невозмутимо-изучающий взгляд профессионального разведчика. Его встречное рукопожатие оказывается неожиданно сильным, этакое нарочито грубоватое дружеское приветствие. Боль. Лорен даже не морщится.

***

Год одна тысяча четыреста семьдесят седьмой

от Рождества Христова

На церковном крыльце было свежо и снежно. Поодаль кружилась голодная стая ворон, кричала пронзительно-громко. Им вторили нищие. Сгрудившись на паперти, они жадно тянули ладони ко всем, выходящим из храма. Их болезнь и убожество были отвратны.

И ворота открылись пред ними, точно гигантская пасть. За воротами – было черно, и шел нескончаемый ливень, и молнии резали небо на части… словно во сне, что являлся ей каждую ночь. Лацко тоже был в этом сне. Он был тих и задумчив. Он брал ее за руку и говорил, что ему не уйти.

***

В покоях было темно и отчаянно душно.

Морозы ударили к Рождеству, крещенские, ранние, злые. Над снежными крышами Буды вставало оранжево-бледное солнце, обледенелые улицы вьюжило белой, свистящей поземкой. От накатившего холода не выручали камины. Укутавшись в плащ, Илона смотрела на рыжее пламя и думала о безнадежном.

***

Тисненая кожа книги была позолоченной.

Маргит поднялась по ступеням. Дверная ручка с золоченым гербом показалась ей тусклой и покрытою патиной пыли. Маргит взялась за нее с осторожной брезгливостью.

– Все пошло прахом, – пробормотала она.