И занесла – ну а как иначе? Дело на Якиманке происходило, в одном старом доме, который пока всё никак снести не могли. То ли сам купец Абросимов при постройке там в фундаменте любовницу похоронил, то ли она его, короче, тяжбы архитектурные дело тянули, и коммуналки не расселялись.

Вовка задрал голову к небу, будто чувствуя, что сейчас произойдёт что-то важное – самое важное, самое яркое, что может случиться в жизни. Да, именно сейчас, в это мгновение! И то, что произойдёт - поменяет всё в корне, перевернёт страницу, и с неё, с новой чистой страницы жизни, тут же брызнут миллионы красок.

Гулко в замке̒ провернулся ключ, и с тяжёлым металлическим скрипом дверь в камеру открылась. Богуцкий сделал пару шагов внутрь и прищурил глаза...

На табуретке с ужина осталась краюха чёрного хлеба, завтрак он не тронул вообще. Похоже, не спал всю ночь... Сумрачный угол накрыл капюшоном сидельца в камере и глаза того, цепкие, как кошачьи когти, в эту секунду буравили вошедшего майора. Товарища майора.

- Я рад, что это вы, - с лёгким австрийским акцентом, наконец, скрипуче донеслось до Богуцкого. – Рад, мой любимый майор НКВД... Наверное, сегодня рад больше всего.

Хрустнула ветка. Я замер, боясь произнести хоть звук. Тишина, давящая на уши ещё две секунды назад, разорвалась на молекулы и растворилась в промозглом ноябрьском лесу.

- Зауставити! – донёсся окрик.

Он подарил мне их в марте. Сто одна капля красоты, сто одна алая улыбка.

Не сам подарил, курьер разбудил звонком в дверь. Сквозь ещё не сошедшую пелену сна я рассмотрела только облако цвета, расписалась на мятом клочке и закрыла дверь.

Под потолком тучи из серых становятся чёрными, уплотняются, ускоряя свой бег. Я смотрю на них, понимая... нет, не понимая, зная, что скоро ударит молния. Не в первый раз. И опять, придётся драться, потому что посыпятся демоны...

Он подошёл ниоткуда и попросил прикурить. Я протянул коробок со спичками...

- Однако! – он удивленно взял его двумя пальцами. – Давненько не видел.

- Ностальгия... – вырвалось само собой.

Как в старые добрые времена он потряс коробком около уха, затем вытащил спичку, чиркнул и, убрав её в ладони от ветра, прикурил. Насладившись первой затяжкой, вернул коробок:

- Какой бред!

- В смысле? – я не очень понял, о чём.

- Рак лёгких, гнилые зубы, бесплодие... Чем там ещё пугают?

- Импотенцией.

Сто тысяч, но полный комплект, моя девочка... И мама Роза имеет сказать, этот фраер знает, шо говорит! У него бумажник, как грудь тёти Цили – рука уходит по локоть. В такие времена сто тысяч за ночь!.. Собирайся, Софочка, собирайся. Не забудь те кружевные панталоны. Сто тысяч!..

Это не просто, скажу вам. Перегрузки, как при взлёте ракеты. Как они выдерживают? Я – о женщинах. Потому, что решил на всё утро стать женщиной. Надеюсь, к обеду вернусь в сознание... Тяжелее всего войти в образ и забить голову такой чепухой, чтобы твои кошки при взгляде в глаза разбегались.

- Ну-с, каким нарисуем злодея?

- Хм... Неприятное лицо, рябое и неприятное...

- Так! Сразу – он тупой, интеллигентный, застенчивый?.. Какой?

- А ещё какие бывают?

Карл задумался:

- Видишь ли, какие хочешь, такие и бывают. Заика, например, или садист-хохотун. Или плаксивый мясник...

- Всё не то, Карл! Прикольно, когда злодей – хороший.

- В смысле? Так не бывает, - Карл приподнялся в лежаке, теребя нос.