Алые листья, кружась, опадают на землю.
Хоть не сакуры лепестки,
Осень тоже хорошее время для смерти.

Пришла весна, дождей развесив сопли.
Скользят ботинки по собачьему дерьму,
И за полночь кошачьи вопли,
Рвут, словно задницу понос, ночную тьму.


Помойный дым приносит за собою,
Сырых ветров стремительный порыв,
Обочины, налившись жёлтым гноем,
Украсил мать-и-мачехи нарыв.


Как пятна трупные чернеют плеши,
На пустырях, средь прошлогодних трав,
Я ждал весну, себя надеждой теша,
Я снова ждал её, и снова был не прав.


Растаял в водоёмах грязный лёд.
Из Африки вернулись стаи уток,
Но пеною кровавою блюёт,
Не то душа моя, не то желудок.

"Мьёльнир" — схожий с молоточком оберег — носил на шее едва ли не всякий нурман. По обыкновению медный, либо бронзовый, а ежели кто побогаче, так и серебряный. Иное дело — удачливые ярлы да родовая знать. Эти отливали обереги из злата, а то и самоцветами украшали, носили же напоказ поверх одежд, чтоб та удача спиною не поворотилась. Злато оно, вестимо, к злату тянется.

Киевский воевода Свенальд удачей превосходил многих вольных хозяев далёких стылых фьордов. Богатством же мог поспорить с иным конунгом, что и казал во всякую пору обликом своим, да повадками.

Вот, наконец, пришла она.

Безмолвием ночного сна,

Заткнули свои глотки птицы,

Вороны, курицы, синицы,

Все спят, лишь будто бы Луна,

В ночи её мне светят ягодицы.

Дозорные на стенах не зажигали огней. Огонь — грозный ворог, да неверный союзник. Далёко ли разглядишь в свете факела? Шагов на пять, разве что, и отпугнёт он ночь окрест себя. Неопытный вой[1] из ополченцев огородится светом, будто обережным кругом, тут-то огонь его и обманет, не убережёт. Только услышит он как щёлкнет в ночи тетива, и сразу же тьма, что чернее ворона, плюнет вражьей стрелой. Ежели лучник бывалый, то насмерть бить не станет. В колено уязвит, в плечо, может в грудь.

Божко, какого вместе с девкою Чарушей из всей челяди только и взяла с собою в поход Ольга, припустил едва не бегом, то и дело оглядываясь на княжича с его пестуном. Старый да малый на бег срываться не спешили, на что Божко хмурил брови и качал головой. Осмуд же, видя такое медлил из одного упрямства. Не люб был ему Божко.

Тревожит слух полночная свирель.
Бутылка водки. Позабытая молитва.
Ах, если бы не чёртова метель,
Что режет душу, будто вены бритва.

А, шлюха-ночь всё манит за собой,
Из пьяных кабаков раскинув сети.
Ах, если б Марк по кличке Крысобой,
Не измочаливал о спины свои плети.

Щелчок. Яд поцелуя. Новый кон.
И, победителю — шампанского в баретке.
Ах, если б не заклинило патрон,
Что нынче вместо шарика в рулетке.

Всё понарошку, только смерть всерьёз.
Она, да утра хмурого забвенье.
Ах, были бы мутны глаза от слёз,
Так нет же, чёрт, опять от опьяненья.