Одиннадцатого драгонара двести девяностого года Фонты в обители знатного Дома Катрацци в Верхнем Городе Каркосы царило радостное оживление. На рассвете, когда первые лучи Солнца засверкали на порфировом гребне Багровой Скалы и проложили пунцовую тропу на тёмных водах озера Хали, Фильфилена Катрацци родила мальчика.

На севере дальнем забрезжил рассвет,

И кровь пролилась, и любимой уж нет,

Тогда перед предками дал я обет,

Стрелы, летите,

Летите, стрелы мои!

Она сидит в таверне

В весёлом кабаре,

Златая сеть на теле

И кудри на каре.

Жаву бренчит оркестрик,

Струится дым сигар,

И вот в толпу танцоров

Протиснулся гусар —

Медали, позументы,

На кушаке палаш.

Взгляд падает на даму,

И входит воин в раж.

«О смуглянка, пойдём, подари мне любовь,

Мне любая цена по карману,

Развлекай и ласкай до утра ты меня,

И с зарёю счастливым я стану».

Снова оказавшись после бешеной скачки на речном берегу, мы застали бой в самом разгаре. Сифаксийцы подошли по Гадюке на баржах; их были тысячи, и снаряжение их превосходило качеством разношерстное оружие псиллов. Но сражаться им пришлось в крайне невыгодных для себя условиях. Высаживаться они могли лишь кучками, и если криммерийские мортиры с судов наносили немалый урон чернокожим, то в дыму, изрыгаемом пушечными жерлами, различить извилистые полоски суши в предательской зыби болота было очень трудно, и пешие отряды застревали под дождём псиллийских стрел и пуль.

Ужас стоял у меня перед глазами, пока боевой порядок из сотни псиллов и обоза атлантов тащился в зарослях к основным силам Тороа на берегу Гадюки. “Тащился” — самое подходящее здесь слово, поскольку наши телеги то и дело вязли в болотистой почве, а ослы отчаянно упирались. Повстречай мы тогда сифаксийцев, может, не писать бы мне сейчас этих строк, а знакомый мне мир продолжал бы существовать. Однако богам было угодно, чтобы мы преодолели судьбоносные тридцать два софра* хоть и с бесконечным трудом, но без приключений.

Она была стройной и гибкой, с соблазнительными округлостями. Правильные черты её коричневого лица напоминали атлантийские, но высокая копна курчавых волос, украшенная большим белым цветком, выдавала происхождение от псиллов.

Утром восьмого дня Зелёного месяца* я прибыл в расположение 28-й эскадры императорского воздушного флота. Стояла отличная погода, взошедшее за кронами окружавшего прибрежную крепость с трёх сторон кедрового бора солнце ярко блистало огнистыми лучами на бронзовой обшивке кораблей, словно сам Хали, брат Базида, даритель света, посылал нам благословение. Страхи Киниш казались такими нелепыми...

Говорят, что Тланци, старшему сыну Базида и первому империксу Атлантиды, однажды явилась дева невиданной красоты. Её маслянисто-чёрные волосы, ниспадавшие до колен, шевелились, словно наделённые собственной жизнью. Это была Медза*. “Я дам тебе копьё с остриём, отлитым из пламени, и щит, выкованный из лунного света”, — сказала она. “А я соберу петли мира и сделаю их твоим домом”, — ответил Тланци. “К моему дому ведёт дорога живого огня”, — печально молвила Медза...

«Я — один из ничтожного количества уцелевших Детей Моря. Знайте, те, кто придёт после, что кажущийся незыблемо прочным мир на деле хрупок, как едва затвердевшее стекло. Пусть все наши открытия и достижения бесследно исчезли, но дикари, что ныне мало отличны от зверья, ютятся в пещерах и с превеликим трудом высекают искры из камней, тоже когда-нибудь познают настоящую силу огня и укротят её, и горе вам, люди будущего, если пламя однажды снова вырвется из повиновения!

Второго июля 2041 года экипаж испанской исследовательской подводной лодки «Кристобаль Колон III», проводивший изучение морского дна к западу от бухты Виго, обнаружил зарытый в грунт любопытный предмет. Это был своего рода футляр из металла зернистой структуры и особенного бронзового оттенка, около сорока сантиметров в длину, похожий на узкий кувшин, но состоявший из плотно пригнанных одна к другой половинок.