Север Пустошей, недалеко от врат Могильников. 11 мая, раннее утро.
Местность перед каменными вратами совершенно не радовала глаз. Мертвая черная земля, без единого зеленого пятнышка, простиралась до самого горизионта. Горизонт, правда, ограничивался двумя сотнями метров. Там начиналаись крепостные стены и бесчисленные башни.
Павлан снял капюшон и скорбно покачал головой. Две могучие фигуры, в точно таких же балахонах, остановились и повернули капюшоны в сторону маленького командира.
- А здорово! - Левый капюшон восхищенно тряхнул головой. - Капюшон надел - и ни один гад тебя не признает.

Заведение “Для Желудка” располагалось на всоком берегу Ляли, в деловой части города. Это был небольшой кирпичный домик под черепичной крышей. Нищее, полуразвалившееся здание настолько контрастировало с окружавшими его мраморными многоэтажными банками, конторами и супермаркетами, что власти постоянно пытались его снести.

Неизвестно где. Неизвестно когда.
Голос. Сухой и безжизненный, похожий на шелест опавших листьев в безветренную погоду. Лишенный всяческого выражения и эмоций, он жутко раздражал слушателя. Голос монотонно бубнил, казалось, целую вечность:
- Проснись, Павлан, проснись... Вернись, Павлан... Проснись, Павлан...
Павлан попробовал открыть глаза. Непроницаемая мгла, окружавшая его, была настолько плотной, что ее можно было резать ножом.
- Вернись, Павлан, вернись... Проснись, Павлан...

Город Лялин, район Золотые холмы. 9 мая.

Единственным зданием Золотых холмов, не имевшим ни охраны, ни высокой ограды, был древний, полуразвалившийся двухэтажный дом, построенный из простого серого камня.

Город Лялин, 10 мая. Где-то в старой части города.
Лялин был совершенно уникальным городом. Он раскинулся по обоим берегам широкой и ленивой реки Ляли. Старая часть находилась на низком берегу и ежегодно затапливалась. Поэтому здесь располагались всевозможные трущобы. Но, как ни странно, здесь же находились самые престижные заведения города и дома самых зажиточных горожан.

Могильники на севере Пустошей. 10 мая, 31 год правления Эльвиры.
Огромный зал освещался всего тремя тусклыми факелами с застывшим зеленым пламенем. Света они давали очень мало, поэтому большая часть зала терялась в кромешном мраке. Виден был только небольшой участок пола, вымощенного черными каменными плитами, на котором стоял резной костяной трон, искусно собранный из нескольких сотен желтовато-белых костей, стоявший на высоком постаменте в десяток черных же каменных ступеней.

Я вернулся, господа и дамы. Не знаю, обрадует это кого-нибудь, или огорчит. Работаю сейчас над очередной редакцией своего последнего романа. Никак он у меня не выходит. Быть может, в этот раз...

Рыжеволосая девочка лет пяти осторожно выглянула из-за ледяного трона. В огромном белом зале было темно и пусто. Она улыбнулась, повесила на плечо большую холщовую сумку и вышла в Город.
Жарко дохнув на белоснежное покрывало, она растопила снег, обнажив коричневую и серую грязь, желтую прошлогоднюю траву и черные, будто мертвые, деревья.
Покопавшись в сумке, девочка достала клубок зеленых ниток и большую серебряную иглу. Прямо по грязи, большими стежками набросала молодую травку, украсила черные ветви крохотными узелками почек.

В Городе было очень тихо. Никто, даже неугомонные люди и собаки не дерзали нарушать эту торжественную тишину. Королева Зима молча, почти не двигаясь, восседала на своем троне.

Я стар.
Я помню, что такое пейджер и «ZUKO».
Я ходил за молоком с бидоном. И за сметаной со своей банкой. И что характерно – молоко не хранилось по полгода.
Я строил шалаши из веток и замки из песка. И не знал, что такое компьютер и мобильник.
Помню взлет и падение «Иванушек Интернейшенал», «Блестящих» и многих других. Зато подпевал и продолжаю подпевать Анне Герман, Жанне Бичевской и Вадиму Мулерману.
Я хранил ключ от квартиры под ковриком и носил варежки на резинке.
Так выпьем же за нас, стариков, родившихся в СССР!